Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2002
“Перекресток”. “Диалог-1”. “Диалог-2”. “Диалог-3-4”. В самих названиях, в их последовательности — логика зарождения и развития проекта Рады Полищук, издателя и главного редактора российско-израильского литературного альманаха “Диалог”. Вначале был поиск места пересечения, смысла встречи, ее участников — и, наконец, выкристаллизовалась форма разговора. Начался диалог, который длится уже несколько лет и от выпуска к выпуску становится все более насыщенным и многоголосым. Прежде всего диалог русских и израильских литераторов — но не только.
Эта сверхзадача (и одновременно принцип подбора текстов) особенно явно прослеживается именно в последнем двухтомном выпуске альманаха. Он весь построен на перекличке эпох, тем, субкультур. Из первого же рассказа израильского русскоязычного прозаика Эли Люксембурга прорастают сразу несколько веточек-сюжетов, которые развиваются у других авторов. По чисто случайному (и в то же время закономерному) совпадению параллели с сюжетом Люксембурга сами собой обнаруживаются в рассказе его соотечественника (правда, пишущего на иврите) Шамая Голана. Там несчастная израильская семья, муж (главный герой), жена и сын, — и тут несчастная семья израильтян, муж (главный герой), сын и жена. По вине отца, слабого, неуверенного, мечущегося, подросток травмирован: в первом расска-
зе — физически, во втором — духовно. В точном соответствии с иудейской традицией: наказания за грехи следуют не на том свете, а уже на этом: за родителей расплачиваются дети.
Врачебно-хирургическая тема, мелькнувшая в произведении Люксембурга, продолжается у российского автора — врача и писателя Юлия Крелина, чьи знаменитые приятели-коллеги-пациенты совершенно естественно становятся теперь его же героями. И, наконец, имя главной героини рассказа Люксембурга не может не вызывать далеко идущих ассоциаций у каждого, кто хоть немножко интересуется еврейской литературой. Шоша. Как будто знаменитая девушка из романа Зингера не погибла в огне 40-х, а благополучно перебралась на Святую Землю и стала прилежной домохозяйкой.
А ведь и сам классик, Исаак Башевис Зингер, не отвергал такого поворота темы, что выясняется еще через несколько страниц, из нового перевода на русский рассказа “Рукопись” о девушке, которая чудом (!) выбралась из уже оккупированной Варшавы, а много лет спустя встретилась с писателем в кафе Тель-Авива.
Зингер в альманахе выступает в великолепном обрамлении двух крити-
ков — нашего Льва Аннинского и израильтянина Владимира Френкеля. Каждое из мини-исследований достойно стать предисловием даже не к рассказу, а к целой книге идишистского классика. Каждый из рецензентов предпринял серьезную попытку постичь тайну художественного метода Зингера, понять природу его чудесной (во всех смыслах) прозы. Это видно уже из названий двух работ: “Тайна и реальность Исаака Башевиса Зингера” (Лев Аннинский) и “Откровение истины” (Владимир Френкель). И каждому это начинание по-своему удается, хотя перемещаются исследователи в совершенно разных плоскостях. Френкель доказывает, что недосказанность, которая придает такое очарование произведениям Зингера, — суть производная от его атеизма: писатель вновь и вновь ставит вопросы, на которые невозможно найти рационального ответа: “Мир без надежды на воскресение — вот мир Зингера”. Тем временем Аннинский убеждает нас, что на самом деле писатель был мистиком и сверхреалистом в одном лице. “Скачок в третье измерение”, по Аннинскому, и есть секрет Башевиса Зингера.
Ну а сам заочный спор двух литераторов о третьем и есть тот самый диа-
лог — в широком смысле этого слова, — ради которого затевала свой проект Рада Полищук. Диалог критиков друг с другом, с писателем, с читателем. В этом дискуссионном обрамлении следуют по страницам альманаха и другие звездные имена: Соломон Михоэлс — в пьесе Якова Кумока (Россия) “Играй, Михоэлс!” и в весьма оригинальной по жанру “поэме-оратории для хора, солистов и оркестра” Марка Розовского “Поющий Михоэлс”. Знаменитый израильский поэт Иегуда Амихай — в переводах его эссе и стихов (выполненных двумя израильскими и двумя российскими литераторами) и эссе о нем самом Виктора Радуцкого (Израиль). И, наконец, Пауль Целан — ему посвящен целый раздел “Несостоявшийся диалог”, где задействованы еще большие силы: два французских и три российских автора, в содружестве четырех языков: русского, французского, немецкого и — за кадром — иврита (публикация Натальи Мавлевич).
Нет ничего удивительного в этом многоязычии, когда речь идет о Пауле Целане — поэте, родившемся в Чернов-цах, прошедшем через нацисткий лагерь, скитавшемся по Европе и закончившем жизнь в водах Сены. Блестящий переводчик на французский, румынский и немецкий, всю жизнь выстраивающий мостики между культурами мира, между до- и послевоенной литературой, между Восточной и Западной Европой — он по горькой иронии судьбы ушел в небытие с моста Мирабо, одного из самых знаменитых в Европе. То, что именно фигура Пауля Целана стала доминантой этого выпуска “Диалога”, — весьма символично: альманах сам играет роль пресловутого моста между разными временами и пространствами. И хотя связывают их в данном контексте лишь перипетии судьбы народа Торы, охват получается весьма внушительный.
От библейских и добиблейских времен — периода зарождения персидского дуализма (“Новый дуализм как альтернатива библейской идее” — эссе израильтянина Александра Воронеля) — к раннему Средневековью. Еврейские погромы в Англии, при вступлении на престол Ричарда Львиное Сердце
(1189 год), первое изгнание иудеев из Франции, при Филиппе Августе (1190), первое еврейское гетто в свободолюбивой Венеции (1516 год). И на этом впечатляющем фоне “Трех исторических очерков” Нины Елиной (Израиль) совершенно неожиданно — каббалистические мотивы в “Божественной комедии” Данте Алигьери (исследование россиянина Гавриила Заполянского). Гипотеза достаточно спорная и тем не менее симпатичная. А еще более приятное для нас открытие делает Иегуда Амихай, сообщая, что и сонет впервые был создан на иврите в Италии Иммануилом Римским в период, именуемый Амихаем золотым веком еврейской поэзии и длившийся до изгнания народа из Испании в 1492 году.
Ну а дальше в свои права вступает самый близкий и важный для нас “век двадцатый, век необычайный”. Герои альманаха встречают его в одесских еврейских гимназиях, вынашивая идею (ясное дело, неосуществимую) открыть еще и еврейский университет (Евгений Иглицкий, Россия. “Из истории одесского еврейства”). Там же и тогда же начинаются брожения — и вот один из революционно настроенных одесских юношей как бы перепрыгивает из второго тома “Диалога” в первый, чтобы, приобретя имя Яши Шапиро, принять участие в волнениях 1905 года, окончить свою яркую, но короткую жизнь на виселице и получить бессмертие в рассказе Юрия Давыдова.
Местечко еще живо, для его описания еще пригодна палитра Шолом-Алейхе-
ма — что и демонстрирует исследователь и последователь классика Рива Рубина (“Рассказы о тете Малке” в авторском переводе с идиша). Но уже учащаются погромы, впрочем — не только еврейские, но и немецкие: была, оказывается, и такая страница в истории странноприимного города Москвы (исследование израильтянина Леонида Юниверга “Издательский мир Иосифа Кнебеля”). Еврейские же не прекращаются на Украине до 1921 года, меняются лишь лозунги: после революции они проходят под лозунгом “Бей жидов-коммунистов, спасай Украину” (из впервые опубликованных записок доктора Лазаря Билинкиса).
Так от текста к тексту, перелистывая знакомые и совершенно неизвестные страницы нашего XX века, доходим до большого нового раздела “Их век ХХI” с подборками стихов и прозы молодых израильтян и их российских сверстников. Редактора альманаха можно, конечно, упрекнуть в том, что вся “молодежь” здесь кучкуется в одном отсеке, в эдаком возрастном гетто. Но у Рады Полищук есть, безусловно, своя логика: ей важно было не дать молодым раствориться в общем потоке весьма профессиональных текстов, затеряться среди именитых собратьев по перу. Впрочем, они бы и так не затерялись: лукавое совписовское словечко “начинающие” к авторам “Диалога” не подходит. Они вполне начавшие и состоявшиеся — независимо от того, удалось ли им уже получить признание в своем цеху (как Герману Гецевичу в России или Якову Шехтеру и Цруйе Шалев в Израиле) или их имена пока ничего не скажут даже посвященным.
Для российской части аудитории, я думаю, наибольшую ценность представляет возможность познакомиться с современным творчеством израильтян. Не знаю, попадают ли в Москву тель-авив-ские и иерусалимские альманахи, но нет сомнения, что факт встречи под сенью “Диалога” молодых российской и израильской литератур — совершенно эксклюзивен.
Чем дышат, о чем пишут наши современники на Земле обетованной? Не забыта ли ими малая родина, первый язык? По всему видно, что нет. Разве скажет кто-нибудь, что утратила связь с корнями Ривка Баринштейн, которая складывает, такие, к примеру, строчки: “Волной, волнушкой и волненкой, / огнем, огнюшкой и огненкой / настроюсь на твою волну. / А ты записывай на пленку, / ты регистрируй тишину”. У некоторых юных граждан Израиля вообще весьма сложные взаимоотношения с двумя родными культурами. Так, Керен Климовски, как сказано в предисловии к разделу, читает Пушкина по-русски, но пишет о нем на иврите: она с детства жила в Израиле, но школу заканчивает в Санкт-Петербурге. Нетривиальная судьба рождает оригинальную поэтику.
Не менее любопытно узнать, как работают со словом молодые русско- и ивритоязычные прозаики. Не знаю, ставил ли кто-то из них перед собой задачу вырваться из столь притягательной системы координат Шолом-Алейхема — Башевиса Зингера, из кармического круга “национальной тематики” с ее обязательными местечками, праздниками, анекдотцами, погромами, чемоданными настроениями и т.п. Но факт, что ничего “типично еврейского” в новой литературе нет, — напротив, нынешнее поколение израильтян пишет на какие угодно темы, кроме тех, что считаются традиционными. Тем они и интересны. Жаль лишь, что в конце альманаха нет биографического справочника: хотелось бы узнать побольше об авторах, еще не успевших стать знаменитыми.
Несколько диссонируют с этой подборкой полемические заметки израильтянина Михаила Вайскопфа “Мы были как во сне”. Автор утверждает, что над многими, если не над всеми, русскими израильтянами довлеет некая единая тема, что их творчество развивается по одному универсальному сценарию. Упрощенно это выглядит так: переезд из России в Израиль сперва предстает исходом из Египта в Землю обетованную, потом знаки меняются — уже Россия становится потерянным раем, а Израиль — местом нового порабощения. И третий этап — примирение с тяжкой реальностью либо выход в экзистенциальную безысходность. Все это звучит довольно убедительно — или, по крайней мере, правдоподобно. Но как только критик переходит на лица, в его построении появляются трещины. Чего стоит, например, такое обобщение: “Позволю себе, однако, напомнить, что есть вещи поважнее литературы, и на этих утилитарных весах провинциальнейшая графомания какого-нибудь позабытого Юрия Милославского весит почти столько же, сколько высококвалифицированная проза Дины Рубиной (или, допустим, Светланы Шенбрунн)”. Во-первых, не очень понятно, что же это за весы. А во-вторых, позвольте и мне, в свою очередь, напомнить, что многими нашими собратьями по цеху “позабытый графоман Милославский” считается одним из лучших стилистов русского зарубежья. И, кстати, продолжает творить и публиковаться.
Но главное — в другом: творчество русско-израильских прозаиков и поэтов можно оценивать как угодно, но нельзя подвести под общий знаменатель, нельзя втиснуть в рамки одного, даже самым искусным образом выстроенного мифа. И последний выпуск “Диалога” это лишний раз доказывает.
Так или иначе, критика Михаила Вайскопфа, открывающая второй том, поддерживает некий полемический градус, заданный еще в начале тома первого заочным диспутом между Львом Аннинским и известным израильским иврито-язычным писателем А. Б. Иехошуа. Заканчивается это издание тоже диалогами — беседами израильского журналиста Хаима Венгера с семью писателями Израиля.
Внутренняя и открытая полемика, дискуссия, диспут — вот, безусловно, тот стержень, на который нанизаны все составные части этой книги. А то, что это именно цельная книга, а не сборник разрозненных опусов, сомнений не останется у любого, кто прочитает (и не по диагонали, а всерьез) альманах Рады Полищук. Это книга с совершенно ясной сверхзадачей, о которой говорит в разделе рецензий на предыдущие выпуски тот же Лев Аннинский: “Диалог — это встреча, общение, понимание <…> Диалог — это процесс. Непрерывный и очень драматичный. Тут задача не победить, а охватить и не преодолеть, а вместить”.
Добавить к этому нечего. Кроме разве что одного: сегодня диалог — это, по сути, единственный способ мирного сосуществования. И хотя эта книга складывалась еще до драматических событий в Израиле последнего года, кажется, что в ней содержится ключ к той двери, через которую народ Торы способен выйти из нынешнего тупика.
Диалог: Литературный альманах. Вып. 3-4 (1,2). Россия — Израиль. 2001/2002.