Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2002
От редакции
В начале 90-х годов по всему постсоветскому пространству прокатилась череда болезненных конфликтов, природа которых сложна и неоднозначна. Общество предпринимает усилия по их осмыслению, по выявлению глубинных корней. Цель одна — путем трезвого анализа найти разумные решения, приемлемые для конфликтующих сторон и основанные на принципах толерантности и гуманизма. Мы уверены: чем разнообразней спектр высказанных мнений и фактологическая база, тем достоверней анализ и точнее выводы. Руководствуясь таким пониманием, журнал предоставляет свои страницы писателям и публицистам разных взглядов, за исключением экстремистских.
Предполагая, что очерк Е. Бершина “Дикое поле” может вызвать неоднозначную реакцию, мы обратились к ряду известных деятелей молдавской культуры с просьбой поделиться своим видением затронутых в очерке проблем. К сожалению, большинству из них обстоятельства помешали откликнуться на нашу просьбу. Тем искренней наша признательность давнему автору и другу “Дружбы народов” Кириллу Ковальджи, много сделавшему для сближения молдавской и русской литератур.
Что же до приглашения к разговору, то оно продолжает оставаться в силе.
…Никогда не думал, что такое может случиться, что внутренний раздор разорвет, разведет берега Днестра, что полыхнет огонь, прольется кровь. Обитатели этого края всегда отличались миролюбием, веротерпимостью, добрососедством множества национальностей. О молдаванах (да и вообще о бессарабцах) говорили “мамалыга не взрывается” — имея в виду их излишнюю, веками внушенную смиренность. Трудились, жили, терпели.
Бессарабия переходила из рук в руки. Только при мне она была сначала румынской (до 1940 года), потом советской (в 1940—1941 годах), потом опять румынской (в 1941—1944 годах), потом опять советской (до 1991 года), теперь большая ее часть стала новым государством — Молдавией, меньшая — осталась в новом государстве, Украине. Каждая перемена накладывала свою печать, менялся состав городского населения, а сельские районы сохраняли в принципе свою идентичность. Что можно сказать с полной уверенностью? Бессарабия никогда не была обособленным целым, она всегда была частью. Отсюда и все перипетии ее судьбы. Казалось бы, нет никаких оснований для внутреннего конфликта. Но он вспыхнул десять лет назад. Случилось то, чего не должно было случиться.
Я и сейчас убежден, что этот конфликт — только с виду внутренний. Не будь прямых, касательных и косвенных вмешательств со стороны Румынии, России и Украины, кровь бы не пролилась. Но сказать только это — значит упростить ситуацию. Была ли все-таки почва для конфликта? К сожалению, была. Ефим Бершин ее освещает с одной стороны, я хочу добавить то, что знаю по личному опыту.
Бессарабские молдаване — такие же молдаване, как и румынские, живущие между Карпатами и Прутом. Но когда в 1918 году Бессарабия вошла в состав Румынии, вся власть наплывала из Бухареста, потому возникла ситуация: “мы” (местные молдаване) и “они” (приезжие начальники). Возникало недовольство, и неудивительно, что именно Бессарабия стала революционным рассадником. Когда же в “Бессарабию пришла cоветская власть, то местные опять оказались ни при
чем — вся власть наплывала из Москвы, а конкретней (в смысле национальных кадров) — из-за Днестра, где еще в 1924 году была образована Молдавская автономная республика в составе Украины. Этих представителей левобережного меньшинства называли “шантисты”. Они, как правило, плохо знали язык и культуру, но зато кичились советским опытом и занимали командные посты.
Опять зрело недовольство, и неудивительно, что когда в 1991 году взяли верх бессарабцы и провозгласили независимую Молдавию, то роли поменялись — “шантистов” оттеснили. Достаточно было сказать, что чуть ли не завтра Молдавия объединится с Румынией, как Левобережье заволновалось (заднестровские молдаване никакого отношения к Румынии вообще не имели, а в 1941—1944 годах воспринимали румын как оккупантов).
Если к этому добавить современные кишиневские националистические перегибы, то психологическая почва для приднестровского сепаратизма была готова. Я уже не говорю об экономических и политических факторах.
Ефим Бершин — поэт и журналист, поэтому ему удаются (и лучше всего удаются!) живые свидетельства увиденного, пережитого. В этом главная ценность “Дикого поля”. Но пережитое осмысливается с определенных позиций, облекается истолкованием. Вот это наталкивает на размышления, по большей части — грустные, потому что политические конфликты (достаточно долгая жизнь мне это доказала!) не имеют оптимального (то есть справедливого со всех точек зрения) решения. В лучшем случае — достигается компромисс, в худшем — закладывается мина замедленного действия.
Я не считаю плодотворным копаться в истории вопроса, лучше исходить из современной данности. С чем приходится считаться? Все новые государства, возникшие на месте СССР, сохранили свои прежние далеко не самые справедливые административные границы. Трудно согласиться с этими границами, но сегодня никто не признает “законным” отделение Чечни от России, Абхазии от Грузии, Карабаха от Азербайджана, Приднестровья от Молдавии. Значит, речь может идти лишь о компромиссе, не связанном с пересмотром государственных границ. Аргументы в пользу сепаратизма пользы не принесут. Тем более, если эти аргументы неосновательны.
В Приднестровье сталкиваются интересы ряда государств. Жители сами по себе не стали бы ни воевать, ни бунтовать. Паны дерутся, а у холопов чубы трещат…
Увы, наши патриотисты с таким же пафосом защищали режим Игоря Смирнова в Приднестровье, как режим Милошевича в Югославии. И сегодня даже в респектабельных изданиях то тут, то там натыкаешься на пристрастные и искаженные высказывания на эту тему. Например, этой весной в “Гражданине”
№ 5 появилась статья Владимира Махнача “Древние молдаване писали по-славянски”. Он прямо объявил:
“Многие русские политики искренне и обоснованно(?) выступают за сохранение (?) Приднестровья в составе России (!). Но ведь вся (?) Молдавия — часть Государства Российского! Отсюда не меньше логики в том, чтобы и эти земли вернулись в российское лоно”.
Нужны ли комментарии?
Многим ну никак не хочется признать родство Румынии и Молдавии. А почему, собственно? Здесь же не сербский вариант, когда православные противопоставляются католикам и мусульманам. Румыния и Молдавия — православные страны. Казалось бы, естественней ратовать за дружбу и взаимопонимание.
Упомянутый Махнач не желает признать даже латинское начертание румынского алфавита. Бершин тоже путается в этом вопросе. Он пишет: “моя хорошая знакомая, кишиневская журналистка Светлана Калинина, блестяще владевшая и молдавским, и румынским…”
Неужели Светлана согласится, что она блестяще владеет двумя языками? Язык-то один!
О чем умалчивает Ефим Бершин? Он, говоря о приднестровцах, которым грозила “румынизация”, решительно не упоминает о том, как полвека “молдовенизиривали” бессарабцев. Это был уникальный случай в истории, редкое издевательство. Я был тому свидетелем, потому с этого и начну. Молдавия была провозглашена союзной советской республикой в 1940 году; следовательно, ей полагалось правительство и прочие атрибуты государственности. Появился, разумеется и союз писателей. Он состоял в основном из тех писателей-бессарабцев, которые всей душой симпатизировали советской власти (Буков, Лупан, Истру, Менюк, Деляну и многие другие) и из тех, которые прибыли из советского Тирасполя (их было меньше, но за ними, “левобережными”, числились все идейно-политические преимущества). Писатели-бессарабцы уже имели книги и, радуясь “свободе”, собирались издать новые, как вдруг были ошарашены: оказалось, в Тирасполе давно запретили латиницу, отныне полагалось переписывать все тексты кириллицей. Заодно запретили сначала и всю классику — она была объявлена буржуазно-националистической. Левобережные при Советской власти пытались на основе своего разговорного варианта “создать” другой язык и навязать его бессарабцам. Им, оказалось, надо делать вид, что отстаивают особый молдавский язык (народный, отличный от антинародного, офранцуженного — румынского).
Михай Эминеску (его роль в становлении литературного языка такова же, как у Пушкина в России) пользовался латиницей, но при советской власти в МССР все его произведения были насильственно переписаны кириллицей и в таком виде изданы (Эминеску, как и другие классики, был в конце концов признан и в МССР). Десятки заказных “трудов” отстаивали самостоятельность молдавского языка и молдавской нации, рекорд по этой части установил республиканский “министр культуры” Лазарев, сочинивший трехкилограммовый фолиант на эту тему. Бедные адепты советской власти раздваивались между любовью к ней и необходимостью лгать, коверкать свой язык в угоду малограмотным законодателям из Тирасполя. Они жили в постоянном параноидальном стрессе.
Если житель МССР утверждал, что он румын или хотя бы говорит по-румынски, его тут же зачисляли в злейшие националисты и репрессировали. То есть националистом клеймили того, кто не признавал “своей” национальности! Такого и Оруэлл не придумал!
Накладывалось табу на все румынское, несмотря на то, что Румыния после войны стала дружественной страной и строила социализм. К концу пятидесятых годов в Молдавии была запрещена продажа румынских книг и газет (их можно было покупать в Киеве или Москве!). Вся интеллигенция, все грамотные люди Молдавии свободно читали “по-румынски”, потому никакой паники, как пишет Бершин, при постепенном возвращении латиницы в Молдавии не было.
Повторяю: существует один-единственный литературный язык, общий для молдаван, валахов, трансильванцев, — румынский. Вся классическая литература XIX века написана на этом языке и напечатана латиницей. Как вы думаете — полувековое издевательство могло пройти даром? Не выглядел ли для правобережных возмутительным тот факт, что левобережные в 1989 году стали цепляться за кириллицу, за серп и молот и захотели отделиться?
Бершин говорит об уникальной многонациональности Приднестровья. То же самое можно сказать о южной Бессарабии, вошедшей по воле Сталина в Одесскую область. Не провести ли и там референдум? Не провозгласить ли Придунайскую республику?
Да, кишиневцы ударились в другую крайность, в национализм, поддались страстям, наделали глупостей (власти допустили и военные преступления), но позиция тираспольсикх властей не могла не выглядеть реакционной, недаром их всячески поддерживали русские националисты, баркашовцы, жириновцы, прохановцы, лимоновцы и просто авантюристы.
Кстати, кто вооружил приднестровцев? Не будь у них оружия, было бы хуже?
Негоже тяжелый и болезненно-сложный конфликт разрисовывать черно-белыми красками.
Ефим Бершин приводит обширные цитаты из выступлений покойного генерала Лебедя, которые свидетельствуют о его решительности, но не о политической мудрости. Он заявлял, что тогдашний президент Молдавии Мирча Снегур “организовал фашистское государство и клика у него фашистская” и что наша страна “должна принять все меры к тому, чтобы фашисты заняли надлежащие места на столбе(!)”. Слава богу, он действовал иначе, сумел остановить кровопролитие. Так надо ли сегодня воспроизводить его опасные “формулировки”?
Ефим Бершин Молдавской республике даже отказывает в легитимности (“Ее образование происходило с такими чудовищными нарушениями Конституции Советского Союза и республиканских конституций Украины и МАССР, что считать более чем полувековое существование МССР легитимным невозможно при всем желании”), — отказывает, оправдывая Приднестровскую. Он с наивным пафосом восклицает: “Обвинение в том, что Приднестровская республика является самопровозглашенной, — тоже из области фантомных представлений обработанного пропагандой сознания. Есть ли хоть одна страна мире, которая в свое время не провозгласила бы сама себя?.. Приднестровье, может быть, единственное в мире государство, созданное на основе референдума. За его создание проголосовал весь народ — более 90 процентов голосовавших”.
У политиков и дипломатов свои правила игры. Я бы не советовал талантливому поэту Ефиму Бершину играть на их спекулятивном поле. Приднестровье выделено Сталиным из Украинской ССР в 1924 году, причем в гораздо большем размере, чем сейчас (со столицей в г. Балта). Если бы Украина сейчас провела референдум (так же бесконтрольно) в Приднестровье, каков был бы результат? А если бы Москва предложила Приднестровью референдум о присоединении к России? Разве неясно, что Приднестровье никогда не было государством и не могло быть, если бы не особое стечение обстоятельств, которые имеют временный характер (вспомните Данциг или Триест)?
Любопытно, что Ефим Бершин сам себе справедливо возражает в другом месте: “Маленькие страны в современном мире не могут быть независимыми. Они могут выбирать только ту или иную зависимость”. Верно. Приднестровью независимость не светит.
Что же делать? Прежде всего — не поддаваться страстям, не брать одну сторону. (Недаром Есенин писал: “Если тронешь страсти в человеке, то, конечно, правды не найдешь!”) Всегда и всюду виноваты обе стороны. История мало интересуется тем, кто больше виноват, кто меньше. История решает конфликты либо силой, либо компромиссом. Весьма прискорбно, что в наши дни появились новые границы на Балканах, в Восточной Европе, в Азии. Западная Европа как раз подает пример осторожной межгосударственной интеграции, устранения перегородок. Две мировые войны научили ее сосуществованию и даже содружеству. Остается только мечтать о том политическом, экономическом и культурном развитии мира, когда границы станут все более и более прозрачными, условными, а граждане — все более свободными и независимыми. Когда-то нас пичкали лозунгом об удовлетворении постоянно растущих потребностей… и т.д. Упаси нас Господь от постоянно растущих национальных интересов тех или иных государств! Если компромиссное решение приднестровского спора еще не созрело, придется ждать. Терпеливо и как угодно долго. Я лично не могу рассматривать эту ситуацию вне того, что происходит на всем постсоветском пространстве. Я думаю, что центробежные силы уже исчерпались, наступает более или менее длительный период неустойчивого равновесия. Роль России будет возрастать, и если она не повторит имперских дикостей прошлого, то к ней потянутся соседи и друзья.
Замечательно (как истинный поэт) Бершин восклицает:
“С чего началось-то?… С тех ли политиков, которые не ведают, что творят, зубами вгрызались в засахаренную баранку власти?… Трагедии никогда не имеют зримого начала. Трагедии никогда не имеют разумных причин, потому что, как правило, являются следствием чьего-либо безумия… А то, что официально считается причиной — передел сфер влияния, завоевание новых рынков — тоже не может считаться таковой. Потому что никакой рынок, никакая власть, никакая экономика не стоят человеческого мизинца”.
Истинно так! Присоединяюсь и подписываюсь.
Кирилл Ковальджи