Фрагменты книги
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2002
Слово о погибели русской земли и неба
О светло светлая и красно украшенная земля русская…В Рязани, где зелено-пятнистый коренастый жук из десантного училища ведет по улице под локоток бабочку с испуганным бледным лицом, на окраине я отыскал то самое место.
Неважно, что до Батыя оно было не тут.
Это с зеленого бока холма, белеющего кремлем на верхушке, открывалась красно украшенная земля, бережно завернутая в излучину речонки Трубиш.
Кудрявую от ивняка неторопливую ее петлю тесно облепили коричневые квадратики огородов, на которые в этот закатный час вышли с ведрами и мотыгами горожане. А дальше, сколько ухватит глаз, разбежались зеленые поля, заходящие за далекий горизонт с цепочкой песчаных холмов вдоль окского берега.
И как птицы небесные, проплывали над нею медленной чередой остроклювые тяжелые самолеты, возвращаясь с летных учений. Возникая из голубизны и растворяясь в желтизне заката.
Июнь 1988
Соль и розы
Сухие, огромные херсонские розы кажутся бумажными. Их так много повсюду торчит из земли. Даже вдоль шоссе, уводящего к соляному порту.Там днем и расчерченной прожекторами ночью грузят, грузят в отверстые трюмы серо-желтые горы, просыпая в железные пальцы.
На другом конце города в этот час все гремит танцверанда. Под музыку вращается плоть на бетонном стадионе любви. Из-под крепких танцующих ног в капроне со стрелкой выкатываются отбрасываемые центробежной силой бутылки, опорожненные где-то в гуще толпы. Что портвейн. Любовные волны, обычно разлитые в воздухе легким эфиром, достигают тут плотности жидкости.
Ритмичные взмахи рук выдают утопающих. А здешние розы не пахнут.
Конец 70-х
Концерт для улугбека с оркестром
Перевод с узбекского
Я побыл в гостях у четырех эмиров.Под небом, разглаженным горячим утюгом, без единой морщинки.
И научился различать сорта дынь и полуденных теней: бухарских, кокандских, ходжентских.
В солончаках вились кольцами змеиные следы пересохших рек.
Даже птицы не могли летать от жары.
По кривым раскаленным улицам ходили продавцы подслащенной, пахнущей арыком воды.
Грустили в тени чинары зеленые “Жигули” в золотых туземных галунах и эполетах.
За глинобитными дувалами покрикивали петухи.
Прямо из розовой стены торчала вбок рука дерева с растопыренными черными пальцами.
Мальчишки вычерпывали из ила рыбок в спущенном на очистку пруду.
За толстой деревянной решеткой медресе резались в пинг-понг будущие муллы.
А ночью громадные изразцовые мечети с высокими порталами напоминали в профиль сфинксов, улегшихся под бухарскими звездами.
Обсыпанный табачным пеплом академик в узорчатой тюбетейке, усохший и скрюченный, как полежавший на солнце моллюск, тщетно пытался, вертясь в своей раковине на потертой подушке, растолковать мне значение рассыпанных по черепкам письмен.
Зато жирный и ленивый торговец в мебельной лавке, вечно дремлющий в уже засалившемся непроданном кресле, пробудившись, объяснил мне смысл жизни, прихлебывая остывший зеленый чай.
Смысл отыскался в каких-то мимолетных пичугах, гнездящихся в растрескавшемся резном кирпиче усыпальниц.
В ташкентских тюльпанах, таких крупных, алых и крепких, что хотелось их схрупать, как яблоко.
В бухарских улочках, столь узких, что щека чувствует тепло, отдаваемое нагретой за день стеной.
В человеке с лепешкой в руке.
В мальчишках, гоняющих консервную банку вокруг минарета.
В запахе рыбожарки.
Я научился ворочать тяжелые глиняные комья узбекских слов и разобрал полустершийся карандаш своих записных книжек:
“дутые терракотовые купола торговых рядов”
“коротенькие тени детей”
“тягучая, как сливаемое из таза варенье, ходжентская ночь”
Сухой пыльный воздух долетает с их потрепанных страниц. Беззвучно шевеля губами, читает молитву или подсчитывает в уме свой жалкий дневной доход еще нестарый дед в черно-белой полосатой бороде.
Переругавшись, выбегают подраться на улицу подростки, игравшие в шахматы под навесом чайханы.
Мимо скособоченных минаретов и горячих стен катит Ходжа Насреддин на стареньком велосипеде.
Сад Аллаха
похож на большую детскую песочницу
с квадратными куличами
дома и почва из одного материала
тут же и многосаженная яма
откуда его поколениями берут на постройки
вот придет мама
и велит все обратно засыпать
Член правительства
выбранный по разнарядке депутатом
всякий раз
тяготится необходимостью ехать в Москву
на сессию Верховного Совета
“В этой Москве я весь день
занят тем чтобы искать
где поесть
и где помочиться”
Сельский аэродром
замирает на краю бетонной поляны
аэродромная собака
покидает свое убежище возле живой изгороди
и перебегает ему под крыло
чтоб тень не пропадала даром
Рыночный точильщик
похож на консерваторского
скрипача-доцента
его инструмент
отполированный многолетней работой
простой темный камень
имеет форму скрипки заключенной в футляр
узкой серебряной рыбкой
как мелодия
пляшет направляемый нож
Воздушный парад
над городом пролетели фламинго
бесконечный
расходящийся звук их криков
шел сверху и достигал земли
он заставлял
людей выходить из домов
а идущих
останавливаться и запрокидывать лица
птицы шли
неровной ветвистой цепочкой
будто через все небо перекинули гигантскую розовую ветвь
Мнение
вот уже 18 лет
терпит туристов в ярких штанишках
их заигрывания
их возгласы и фотовспышки
и выработал
весьма презрительное отношение к людям
О!..
куда приходят расстаться с деньгами
чтобы уйти с очами переполненными увиденным
и пылающим от перца ртом
о расписные столбики чайхан
наивные восточные сладости
пыльные сахарной пудрой кубики рахат-лукума
о деревянные сундучки
с жестяными узорами и ждущим зеленым нутром
что прямо у ног покупателей красят и ладят
сидя на корточках среди стружек
старик и помогающий мальчик
о самодельные четки
снизанные из глянцевых сероватых косточек и купленные за гроши:
точно такие я видел в витрине музея
о пахучие ряды снадобий и кореньев
где утомленная расспросами торговка взрывается наконец
— я что мама тебе объяснять:
это зачем это зачем!..
о полосатый нищий на костылях
о развалины Биби-Ханым
величайшей мечети мира
возносящей свое разверстое нутро на полнеба
над рядами лепешечников
о…
мои глаза переполнены
мой рот пылает
Эффект присутствия
привезенные какой-то шведской благотворительной лигой
организующей туры для инвалидов
перемещаются от мавзолея к минарету гуськом
положив руку на плечо идущему впереди
и поворачивая незрячие лица влево и вправо
как указывает гид
его речь записывают на портативные магнитофончики
запись эта будет им вместо дорожных открыток
Незримое благословение
посреди пустой деревенской улицы
похожа на снежную бабу вылепленную из глины
возле беседуют двое
огромный чернобородый чабан
верхом на ослике затерявшемся в складках его долгополой овчины
и старик в кривых сапогах
торчащих из-под толстого зимнего халата как две кочерги
туговатый на ухо Аллах
сверху прислушивается к их разговору
приставив большую ладонь
Ташкент-Самарканд-Шахрисабз-Бухара-Хива-
Карши-Андижан-Фергана-Ходжент,
1975-1977-1982-1986-1989
Золотая Колыма
Белые скулы сопок, поросшие черной колючей щетиной.Медуза солнца.
Ледяная бездна, где запросто дохнут машины, а люди…
Сагу о тех временах пропели полуторки, на каких ездили по Колымской трассе, глядя через проделанное в наледи на ветровом стекле “окошко” величиной с пятак — натертое солью, чтоб не замерзало.
Заглохшую машину нельзя было ни завести, ни отбуксировать: намертво схватывало трасмиссию на морозе.
Ее бросали до весны.
Заключенных, перевозимых по трассе, ссаживали из кузова каждый час и гнали бегом за машиной километр-другой. Чтобы согреть и живыми доставить до места.
Девять из каждых десятерых тут и остались в этой мерзлой земле.
Но и после, в 50-х, пароход “Балхаш” в своих уставленных шестиярусными нарами трюмах три года вывозил на материк уцелевших.
И то не все уехали.
Немало осталось, и очередь за женщинами растянулась на много лет.
Белые пирамиды сопок, какие не снились фараонам.
Если отыскать на карте райцентр Сусуман:
Желтые и голубые домики в снежной пелене.
Единственная гостиница с окнами, заложенными одеялами, переполнена.
Приезжая женщина-инженер ночует в бильярдной. В теплом крест-накрест платке она дремлет на деревянном диване под стук шаров в ожиданье, когда разойдутся игроки.
Сопки, начиненные золотом, как пирожки.
Гладкие, как бы керамические снаружи. И все источенные внутри ходами шахт, где катят маленькие железные вагончики горняцкого метро, доставляющие смену к забоям и из забоев.
Чумазые шахтеры в черных робах и желтых касках зубоскалят и играют дорогой в карты.
В белесой мгле плавает холодное солнце, похожее на луну. Да и бескрайние убитые снегом руины старых выработок наводят на мысль не об этой планете: белые мертвые лабиринты, среди которых едешь, как по самой Луне.
Я искал глазами ребристый след твоего башмака, астронавт Армстронг. “Рыжьё мыли. Золото было скаженное”, — кивает на гипсовые поля шофер, облизывая коросту на губах.
В Магадане, в Холодане…
В десяти тысячах верст от Москвы, заваленной в эту пору лимонами.
Отсюда нас вывез, спас один из этих щеголеватых ледокольных капитанов, что носят лаковые полуботинки. Все любители крепкого черного кофе.
Ледокол прокладывал в девственной скорлупе океана широкую черную дорогу.
Лед, расходясь, шуршал о борта и пищал по-птичьи.
Февраль 1989