Бронислав Холопов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2001
Бронислав Холопов
Ростов Великий в калейдоскопе времен
1. Вчера и сегодня — вместе и порознь
Институт реконструкции исторических городов «Инрекон» — закрытое акционерное общество — в свое время, наверное, лет десять назад, приступил к разработке 26 государственных программ. Ясное дело, Ростов Великий при этом забыть было нельзя: впервые он упомянут в «Повести временных лет» под 862 годом. Программы, однако, в наше смутное время отложили из-за недостатка средств. Все, кроме ростовской.
Ростову Великому повезло в силу нескольких обстоятельств. За его программу горячо взялись кандидаты архитектуры, заместитель директора «Инрекона» по научной работе Владимир Реневич Крогиус и старший научный сотрудник этого института Андрей Владимирович Иванов, с которыми мне удалось встретиться. Кроме того, с самом городе четко обозначилось движение за «ренессанс», во главе которого встала Маргарита Геннадьевна Боровых, районный архитектор, а сейчас помощник главы районной администрации, так что Москва и Ростов в планах реконструкции двинулись навстречу друг другу. Представители «Инрекона», муниципального Ростовского округа, дирекции музея-заповедника «Ростовский Кремль», администрации Ярославской области, российского Министерства культуры, Госстроя РФ образовали в результате Координационный совет по Ростову, ежегодно собирающийся на свои пленумы. Этот совет обратился с предложением о сотрудничестве в Совет Европы, где действует комитет по спасению европейских памятников истории и культуры, и встретил там понимание. Ростов Великий стал пока первым и единственным городом РФ, где разрабатывается (но отнюдь еще не завершена!) международная программа комплексного развития такого рода поселения, и этой особенностью город уникален. А потому притягателен и ценен для всех.
Для всех — да, но для меня — особенно, и здесь — личное. Я родился шестьдесят семь лет назад в Ярославле. Там окончил школу, там состоял в Клубе юных краеведов (КЮКе) и впервые попал в Ростов году, наверное, в сорок седьмом. К тому же оказался соединен с ним разными родственными связями и, хоть сто лет живу в Москве, а все считаю себя ярославцем, да, если угодно, даже ростовцем. Как так? Тут, отвечая, придется «подпустить» немного семейной лирики.
Мои предки по отцу происходят из старинного и славного села Великого, что километрах в тридцати к северу от Ростова, то есть между ним и Ярославлем. В некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо…» «Пахом соты медовые нес на базар в Великое». Его ярмарки славились многими товарами, в том числе льном, а прадед мой был прасолом, то есть закупал у крестьян льняное сырье, отвозил на фабрику, которую построил километрах в семи от Великого бургомистр. В само село другие великоселы-промышленники, консерваторы и конкуренты Алексея Локалова, не пустили. О чем, наверное, потом и пожалели: Гаврилов-Ям с фабрикой превратился в районный центр, а Великое начало усыхать.
Возили свой лен великоселы и на фабричку в Ростов, а когда еще до революции 1917 года их прасольское дело стало приходить в упадок, то прадед в этот городок и перебрался — жить и подторговывать на тамошнем славном рынке.
Это — предки с отцовской стороны. Но и родители матери тоже оказались близки к Ростову. В двадцати пяти километрах ближе к Москве находится Петровск, который называют кто поселком, кто городком. В одно время по приказу Екатерины Второй, проезжавшей в Ярославль, его повысили до уездного центра и тогда, в конце XYIII века, построили приличный собор Петра и Павла. Собор до сих пор стоит, а селение то называли заштатным, то делали районным центром, а в наши дни оно «ходит» под Ростовом. Так вот, в Петровске родитель моей матери постигал науку пекаря, и весьма успешно, а его жена, моя бабушка, служила горничной у какого-то чиновника. И венчались они именно в соборе Петра и Павла.
Что же касается меня самого, то я связался с ростовской округой, может, даже более прочно, чем предки. Обстоятельства так сложились, что мне удалось построить дом близ дачного кооператива Ростовского оптико-механического завода, (РОМЗа) у станции Итларь, не доезжая, если ехать из Москвы, километров двадцать до Петровска, так что могу считать себя как бы полузаконным жителем Ростовского района.
Но вот в таком случае вопрос: стоит ли мне, уроженцу Ярославля, соглашаться с тем, что Ростов Великий нередко называют Ростовом Ярославским, или же обижаться на это, что вообще-то характерно для ростовцев, коим в некоторой степени являюсь и я? Думаю, правильнее все-таки называть Ростов — Великим. Ведь этот громкий эпитет присваивали городам и селам не столько из-за размеров, сколько по славному историческому рангу. Новгород Великий, Устюг Великий… Да, Ростов сейчас не велик — всего около 40 тысяч жителей, в то время как в областной метрополии — свыше 700 тысяч, а в городе-тезке, что на Дону, — почитай, миллион. Но оба этих больших города ведут свою родословную от устроившегося на берегу озера Неро малого Великого, а не наоборот.
По преданию, Ярослав Мудрый, сын Владимира Святого, основатель Ярославля, княжил в Ростове до 1010 года и не позже этого времени спустился из озера Неро по берущей там начало стодвадцатикилометровой реке Которосли к ее волжскому устью у селения Медвежий угол, дабы обратить тамошних язычников в христиан. Он секирой зарубил косолапого кумира, которому те поклонялись, а потому медведь до сих пор изображается на гербе города, получившего имя князя. Сам Ярославль в давние времена стал своего рода портом Ростова Великого на великой реке.
Что же касается Ростова-на-Дону, то его назвали в честь митрополита Дмитрия Ростовского. Сподвижник Петра Первого, духовный писатель, ратоборец против раскола, причисленный в конце XYIII века к святым, митрополит Дмитрий и похоронен в Спасо-Яковлевском храме своей исконной епархии, в нынешнем районном центре Ярославской губернии.
С медведем на ярославском гербе разобраться можно, а вот почему на гербе Ростова Великого изображается олень с серебряными рогами, точно не известно, как и происхождение самого имени — Ростов. Одни историки считают его этимологию неясной, другие определяют как славянскую — будто бы основателем города был некий племенной вождь по имени Рост или Раст, а то связывают с глаголом «расти». Есть и мнение, увязывающее имя с белорусским словом «рас-
тоу» — остров посреди болота, заросшего лесом. Что ж, и озеро, и город, поднявшийся на его берегу, действительно лежат на обширной болотистой низине. Может, в прошлом лесов рядом и хватало, да за века поблизости от города их повырубили. И вокруг славянского происхождения топонима клубятся сомнения. Ведь славяне были здесь не первыми обитателями. Люди в Волго-Окском междуречье и севернее его жили еще в эпоху неолита, а непосредственно перед славянами здесь селились угро-финские народности, в частности в районе Ростова — меря. У них имелись свои городища, ряд из которых раскопан. Славяне же стали появляться в нынешних великорусских местах, в так называемом Золотом кольце, как предполагают историки, с начала IX века. Тогдашние мигранты шли сюда с юго-запада, от Смоленска, — кривичи; с северо-запада, от Новгорода Великого, — словене. С угро-финскими аборигенами пришельцы всерьез не воевали, а сливались с ними — у старых городищ вырастали новые города, многие прежние топонимы сохранялись.
Вплеталась в эту интернациональную симфонию и скандинавская мелодия — ведь упоминание Ростова в «Повести временных лет» связано с появлением на Руси варяга Рюрика. В любом случае всегда стоит помнить о многонародности великорусского изначалия. Без такой памяти невозможно быть истинным, глубинным, а не показным, поверхностным русским патриотом.
Древние угро-финские городища Великоросии, в частности Сарское близ Ростова, раскапывали многие видные археологи, включая прославленного художника-археолога Николая Константиновича Рериха. Он же оставил прекрасные живописные композиции, изображающие сам старый Ростов.
Многое об истории русских городов, Ростова в том числе, я узнал из книг моего доброго знакомца, питерского историка и археолога Игоря Васильевича Дубова — «Города, величеством сияющие» (1985) и «Великий Волжский путь» (1989). Мы с Дубовым земляки-ярославцы и примерно сверстники — кончали школу в послевоенное время. Из книг, которые он подарил мне, «Великий Волжский путь» я читал с особым интересом. О пути «из варяг в греки» мы кое-что слышали и в школе, а вот о пути «из варяг в арабы» мало знаем. А большая его часть проходила именно по Волге. Великая река очерчивает в Тверской, Ярославской и Костромской губерниях обширную дугу, обращенную изгибом к северу и напоминающую лук, нацеленный на Вологду и Архангельск. Стягивают этот лук, словно тетивой, две реки с одинаковым именем Нерль — западная и восточная, их истоки находятся неподалеку друг от друга, в ростовской округе. Устье западной — у тверского Калязина, а восточная впадает в Клязьму неподалеку от Владимира, у села Боголюбово.
И варяги, и новгородцы, отправляясь с северо-запада на юго-восток через великую Булгарию, что располагалась вокруг теперешней Казани, далее — через Хазарию, что в районе Астрахани, все южнее, южнее — к Хиве, Самарканду, Тегерану — сокращали торговый путь по нерльской тетиве, переволакивая струги из западной Нерли в Восточную.
У меня дом стоит в верховьях восточной Нерли, там, где имели дачи блестящий художник Константин Коровин и его друг, великий певец Фёдор Шаляпин. Оба умерли в эмиграции, в Париже, и оба в конце жизни говорили, писали, что хотели бы упокоиться на Нерли.
У Ростова в озеро Неро впадает двадцать речек, а вытекает одна, Вёкса, которая вскоре сливается с рекой Устье и дальше уже течет как упоминавшаяся нами Которосль. В школьные времена мы, «кюковцы», прошли эту реку, название которой, кажется, переводят с языка меря как «петляющая», что справедливо. Помню, у слияния Вёксы с Устьем наткнулись на вольно расположившийся там, в лугах, цыганский табор. Тогда, в самом конце сороковых, паслись у реки кочевничьи кони, полыхали костры у шатров и чудилось, будто история вернулась здесь на несколько столетий назад. Такой и запомнилась мне впервые ростовская округа — при полыхании костров, под ржанье коней…Почему Ростов особенно привлекал юных ярославских краеведов? Ярославль, конечно, тоже был любим, но мы уже знали, что его корни в Ростове, а корни всегда особенно сильно притягивают. И когда давним летом мы наконец впервые оказались в ростовском Кремле, в музее, он нас в общем не разочаровал, но все же какое-то впечатление подзаброшенности тогда от него оставалось. Правда, и Кремль ярославский, центральный Спасо-Преображенский монастырь, тоже ведущий историю с пращуровых времен, не могли в прошлом похвастаться вниманием к себе. В отличие от сегодняшних дней, в ярославском Кремле и музея еще не было, а размещалось там, кажется, что-то вроде воинской части. И это несмотря на то, что именно здесь сохранили «Слово о полку Игореве».
В первое посещение ростовского музея больше всего запомнились мне две старушки в черных одеждах, покрытые черными платками. Они заставили петь для нас выстроенные в ряд металлические вилочки-камертоны разного размера, каждый на деревянной подставке. Как нам объяснили, их звучание точно соответствовало звону колоколов главного, кафедрального собора города — Успенского. Большие колокола, что висят на великолепной многопросветной звоннице, пристроенной к собору, в советские времена молчали, но камертоны под молоточками монахинь выпевали их традиционные звоны — «ионинский», «егорьевский», «акимовский», будничные…
Я до сих пор убежден, что звонарки были именно монахинями, хотя теперешние сотрудницы музея, когда я рассказывал им о своих детских музыкально-колокольных впечатлениях, уверяют, что никакими монахинями те звонарки быть уже не могли.
Разумеется, многим тогда доводилось слышать камертоны. Старинный мой коллега, знакомый, писатель и путешественник Борис Носик, который уже давно проживает в Париже, хотя и там пишет русские книжки, тридцать с лишним лет назад выпустил сборник очерков «По Руси ярославской» (М., 1968). Из него можно узнать, что тринадцать ростовских колоколов отливали в середине XYII века по заказу митрополита Ионы Сысоевича, строителя ростовского Кремля, — этот Кремль является по сути своей Митрополичьим домом. Иона, одно время даже замещавший в Москве патриарха, и в Ярославле себе воздвиг палаты, которые теперь заняты отделом древнерусского искусства областного Художественного музея.
Когда строили Кремль, то в Ростове даже специальный завод соорудили, чтобы лить колокола. Самый большой Иона назвал в честь своего отца, сельского священника, а вернее, дьячка, по его имени — Сысоем. Весит этот сохранившийся «колоколишко», как величал его в одном письме митрополит, две тысячи пудов, то есть тридцать две тонны. Утверждают, что гул его бывает слышен в восемнадцати километрах от Ростова. А вместе с ним могут гудеть «Баран», «Лебедь», «Полиелейный» и другие.
Сейчас Успенский собор и его звонница возвращены церкви, но — любопытно! — колокола оставлены в собственности музея. Они-то, бывает, звучат в праздники, а вот камертоны, тоже сохраненные в музее, молчат. Жаль! Изготовил их в конце XIX века знаток колокольной акустики, ростовский священник Аристарх Израилев, который и книжечку написал о местных звонах. Автор предисловия к
ней — виднейший художественный и музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов.
Зимой я беседовал с заместителем директора музея Вячеславом Александровичем Кимом. Был он директором, да здоровье подводит — три инфаркта. Я удивился: «Как же это оказалось, что вы, такой русский, а фамилию, кажется, корейскую носите?» Ким смеялся: «Да никакая она не корейская, а в сокращении означает — коммунистический интернационал молодежи. Мы с вами ровесники, так вы должны помнить, какими увлеченными коммунистами были наши родители, вот и мой папаши простую русскую фамилию на Кима сменил. Ну, а уж мне ни к чему идти против отцовской воли».
Ким — из сибиряков, по образованию и первому опыту работы — строитель. Как строитель приехал возводить упоминавшийся Ростовский оптико-механический завод. В первом жилом доме этого завода, появившемся когда-то в городе, живет до сих пор. Однако он, человек с фамилией тридцатых годов, с современной профессией, всю жизнь увлекался коллекционированием, связанным с древностью, а именно — нумизматикой. Собрание монет у него было большое, но нумизматов в стране и мире много, а на новом месте работы перед Вячеславом Александровичем во всей красе предстали ростовские колокола. Они-то сами для частного собирательства не годятся, но ведь кроме них есть маленькие колокольцы и бубенцы, именуемые ямскими, — это те, что подвешивались к дугам упряжи и коляскам, каретам, саням. Теперь их найдешь нечасто, но в прошлом отливали в сотнях городов и сел — все помнят «колокольчик — дар Валдая». При этом на медном тюльпанчике нередко появлялось и название места, где он возник, а то и имя мастера-литейщика. Вся российская история с географией, можно сказать, оказывались увековеченными на этих изделиях.
В 1980 году В. А. Ким продал свою коллекцию монет и стал собирать колокольцы.
Кабинет Вячеслава Александровича заставлен стеллажами до потолка, и все полки отданы собранию предметов его увлечения. Их здесь более двух тысяч — это едва ли не самая большая в стране коллекция музыкальных инструментов такого рода. Ким все их описал и выпустил каталог-справочник «Ямские колокольцы и бубенцы. т. 1. 1802—1917». Таким образом, если мысленно собрать воедино все главные ростовские колокола, да их дублёры-камертоны, да коллекцию В. А. Кима, то город на озере Неро может, пожалуй, предстать столицей российского колокольного звона.
Эта самая столица с ее Успенским собором, примыкающим к собору Кремлем, чьи храмы расписаны роскошными, затейливыми и весьма содержательными коврами фресок, находится сейчас в относительно хорошем состоянии благодаря долголетним и тщательным трудам ростовских и московских историков, краеведов и реставраторов. Так, фресками много занималась Вера Григорьевна Брюсова (см. ее «Фрески Ярославля», М. 1969), она показала родство ярославских и ростовских росписей: часто в XYII веке в обоих городах работали одни и те же иконописцы.
Главным же теоретиком и практиком архитектурной реставрации Ростова в наши дни стал Владимир Сергеевич Баниге (см. его книгу «Кремль Ростова Великого», М., 1975). Именно он среди прочего открыл, что структура Успенского собора складывается из смешанной кладки — кирпича и белого камня, а потому, по его словам, собор является «как бы связующим звеном между белокаменным зодчеством и зодчеством кирпичным, нарождавшимся в конце XY века».
Я процитировал итоговую книгу В. С. Баниге, но нечто подобное мне приходилось слышать и от него самого, когда в конце 60-х с двумя своими приятелями-журналистами-однокурсниками по МГУ (один из двоих был венгр) в качестве корреспондента посетил архитектора. Баниге жил в круглой крепостной башне, где, как описывал один из лучших, если вообще не лучший панегирист Ростова Ефим Яковлевич Дорош, у него, Баниге, «над большим круглым столом, поставленным в центре, диаметром несколько меньше стола, был подвешен к потолку устроенный на современный манер хорос — металлический обод с торчащими вверх остроконечными электрическими лампочками».
Милый, доброжелательный, все знавший о Ростове Владимир Сергеевич –царство ему небесное! — сам водил нас по Кремлю. Теперь в дирекции музея висит его большой фотопортрет, а на стене Кремля укреплена мемориальная доска, напоминающая о его трудах.
На улице, где находится муниципальная управа, можно увидеть лица многих славных ростовцев. Ведь ростовцами по рождению были святые Сергий Радонежский, вдохновлявший в XIY веке русский народ на освобождение от рабства и основавший Троице-Сергиеву лавру, Стефан Пермский, составитель письменности зырян. Стефан учился в Григорьевском затворе-монастыре, примыкавшем к ростовскому Кремлю, центре тогдашней культуры, а с ним — Епифаний Премудрый, составивший жизнеописания Сергия и Стефана. Еще несколько святых связаны с ростовской землей, а потому и она сама столетиями именовалась, да и сейчас именуется этим высоким словом — святая.
Примечательно тем не менее, что если имена и ростовских святых, и древнерусских художников, авторов фресок, известны давно и точно, то кто непосредственно проектировал и строил храмы и другие здания Кремля — долго не знали. Не сам же Иона Сысоевич! Митрополит был талантливым организатором работ, но как звали зодчего? Баниге доказал после изучения старинных документов: его имя — Петр Иванович Досаев. И не побоюсь сказать, что если Досаев дал Кремлю первую жизнь, то Баниге — вторую или, вернее, третью. Отчего такая арифметика? Оттого, что за долгую жизнь Кремлю выпало много испытаний. К концу XYIII — началу XIX века он совсем обветшал, и его начали раздавать под конторы и склады, а потом вообще собирались на его месте построить гостиный двор для ярмарки. К счастью, ростовцам удалось спасти свою святыню, а в последней трети XIX века они сообща, и прежде всего купцы-краеведы Андрей Александрович Титов и Иван Александрович Шляков, собрали средства для реставрации Кремля. Собственно, только тогда Митрополичий дом и стал именоваться этим титулом. Состоялось его второе рождение. Что же касается третьего, то его причиной в некотором роде, как ни печально, стал страшный ураган, прошедший над Ростовом в августе 1953 года. Мне удалось побывать в городе сразу после него. Приехал в Ростов 26-го или 27-го августа (смерч прошел 24-го). Картину увидел апокалиптическую: на храмах в Кремле, на соседних церквях смерч снес маковицы и шатры, сорвал кровли у многих домов. Были поломаны телеграфные столбы, вырваны с корнем деревья, сброшены с рельсов железнодорожные вагоны…
После урагана и было принято решение о капитальной реставрации — третьем рождении Кремля. Именно тогда во главе его встал В. С. Баниге.
Ну а как же обстоит дело с реставрацией сегодня? Летом на городском празднике у одной из церквей в Кремле я увидел разлегшихся на досках рабочих. Подошел к ним, заговорил. Оказалось, реставраторы. Спросил, как идут дела. Они посмотрели на меня отчужденно, а один пробурчал: «Какие дела… Денег не дают, простаиваем…» Да, закрыть реставрационные учреждения легко, восстановить трудно. С реставрацией всегда так — она пульсирует как не вполне здоровое сердце. Подлечат его, погода наладится — сердце работает ритмично, но приходят перепады атмосферного давления, не хватает лекарств — и, гляди, больных-сердечников настигают инфаркты. А главным лекарством для музейного реставрационного дела остаются, как ни кинь, все те же финансы и общественный интерес к нему.
В целом, однако, ростовский музей-заповедник в последние годы знавал и лучшие дни. Он причислен к объектам федерального значения и стал финансироваться из федерального кошелька, но тут вскрылись новые проблемы. Директором назначили известного историка и археолога, долголетнего руководителя Волго-Окской археологической экспедиции, остающегося старшим научным сотрудником Института археологии Российской Академии наук, Андрея Евгеньевича Леонтьева. Любопытно: в свое время в кремлевских Красных палатах создавался Международный молодежный центр, ММЦ «Спутник», который должен был принимать ежемесячно 200—300 туристов из разных стран, а платить за них ростовскому Кремлю брался ЦК ВЛКСМ. Строительство ММЦ начинали В. А. Ким, о котором я уже рассказывал, и теперешний директор РОМЗа В. Д. Орлов. ММЦ, однако, оказался чуждой музею структурой. В. А. Ким гордится, что теперь в Красных палатах осталось всего 17 гостиничных номеров. У него, Кима, правда, есть оппоненты, но есть и союзники. А. Иванов из ЗАО «Инрекон» формулирует это так: «Развитие Ростова должно быть нацелено на усиление его «историчности», которая и есть его главная ценность, а потенциал должен использоваться прежде всего в интересах города».
Люди, придерживающиеся таких взглядов, а их немало, вообще считают даже строительство РОМЗа стратегической ошибкой. Справедливо ли это?
Я вполне допускаю, что, будь жив Е. Я. Дорош, он встал бы на ту же точку зрения, что архитектор А. Иванов. В прошлом, когда Дорош заведовал в «Новом мире» у Александра Трифоновича Твардовского отделом прозы, мне довелось познакомиться с ним. Его «Деревенский дневник», печатавшийся в журнале, другие работы, посвященные Ростову, уже после смерти писателя вошли в семисотстраничный том под названием «Дождь пополам с солнцем» (М., 1990). Правда, там Ростов назван Райгородом. Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, высоко оценивший книгу Дороша и написавший к ней предисловие, отметил все же: «В своем дневнике он называет Ростов Великий Райгородом и, мне кажется, не легко далось ему это переименование. Он не любил не только переименований, но не любил вообще придумывать. Он считал, должен писать только о том, что есть, было и будет».
Так-то оно так, и даже хотелось бы следовать этому принципу Дороша, но все же не слишком догматично. Когда смотришь на Ростов с озера, то он с его башнями, церквями, крытыми деревянными кровлями из тёса или лемеха из осины, называемого черепицей, — так вот тогда весь Ростов представляется сказочным городом. Это прекрасно почувствовала художница Татьяна Алексеевна Маврина, иллюстрировавшая книгу Дороша. Она и ее муж, неподражаемый график Николай Васильевич Кузьмин, были друзьями писателя, а тот возил их на своей машине по всему Золотому кольцу. Нам с женой приходилось бывать дома у Мавриной и Кузьмина, есть у нас подаренные ими книги с автографами. Кстати, писали эти талантливые люди сказочными почерками. Их автографы — это тоже произведение искусства.
Увы, скажу не без огорчения: немало ростовцев не знают имен Дороша, Мавриной, Кузьмина. Люди стали меньше читать — зачем читать, если есть телевизор? Да в Ярославле и краеведческой литературы издается куда меньше, чем раньше. А разве может развиваться без такой литературы хотя бы тот же туризм, который в Ростове должен быть одной из самых прибыльных отраслей жизнедеятельности?
2. Завтрашний день на вчерашнем фундаментеВот так как бы само собой мы от первой части нашего разговора, от искусства, литературы, архитектуры, проблем реставрации подошли ко второй час-
ти — к ростовской экономике. Обе части составляют единое целое, одна без другой прожить не сможет.
Плохая организация туризма характерна вообще-то для всей России. В прошлом году ректор Академии туризма (и такая есть) писал в «Независимой газете» (12.01.2000), что туризм у нас вместо отрасли предпринимательства, которая может существенно пополнять государственную казну, стал одним из каналов легального вывоза капитала из страны. Оказывается, из РФ по каналам туризма уходит более 20 млрд. долларов в год, а поступает сюда от иностранного туризма всего около 2 млрд. От внутренних же туристических передвижений (существует такое выражение) — еще в два раза меньше.
Возможно, в регионе «Золотое кольцо» туризм находится не в таком уж провальном состоянии, как по всей стране, но испытывать от него удовлетворение тоже нет оснований. Непосредственно ведавшая в прошлом году областным ярославским Комитетом по туризму моя давняя знакомая Елена Андреевна Анкудинова (теперь она — директор областного музея-заповедника) вручила мне как-то брошюрку, в которой представлены итоги работы межрегионального туристического отделения «Золотое кольцо» еще за 1998 год. Из нее можно узнать, что это самое отделение и различные конкурсы проводило, и выставки устраивало, и в США под его эгидой прошла международная конференция по проблемам развития российского туризма. С помощью института «Открытое общество» (фонд Сороса) устраивались разные семинары. Планируется создать сеть малых гостиниц в городах Ярославской области, включая Ростов.
Что ж, может, и немало хорошего сделано, однако в списке гостиниц «Золотого кольца» (а он приведен в брошюрке) я не увидел ни одной, которая находилась бы в центре Ростова, да их, и верно, нет, кроме остатков ММЦ в Кремле. Позднее узнал, что когда-то гостиница в центре имелась, да судьба ее печальна: в годы перестройки заведение продали частному лицу, а оно, лицо, обманным путем получило кредит на ремонт и содержание отеля да с этим кредитом и исчезло. С тех пор здание лежит в руинах.
Состоянием ростовских гостиниц и вообще здешним туризмом интересовался Андрей Иванов из «Инрекона». Он написал об этом статью («Архит. вестник», 1998, № 5). Автор сравнивает в ней Ростов с французским Рошфором, поскольку между этими городами есть некоторая перекличка: у обоих примерно один возраст, численность населения, сходна роль воды в формировании городского облика — к примеру, знаменитый форт Байяр находится в море близ Рошфора. Да и то похоже, что так же, как РОМЗ является, можно сказать, молодым спутником старого Ростова, так неподалеку от Рошфора располагается аэрокосмический концерн. К слову, не так уж далеко от концерна устроился куда более известный город Коньяк.
И все же наш город отстает от французского собрата. У того одних гостиниц и пансионатов — 20, ресторанов (кроме гостиничных) — 30, кафе и баров — 40. В Ростове теперь последних стало чуть побольше, чем раньше, но с Рошфором — никакого сравнения. Правда, в центре Ростова появился бар «Лион», в котором распоряжается Наташа — милая, вежливая, кормит хорошо и недорого. Но вот почему бар носит имя французского города? Да потому, оказывается, что заведение с таким названием славилось в Ростове еще до Октябрьской революции. Владелец нового бара Сергей Николаевич Синицын, происходящий из сотрудников РОМЗа, восстанавливает традиции. Похвально. Мне удалось побеседовать с ним, и я шутя посоветовал ему открыть еще кафе «Рошфор» или «Девушки из Рошфора» — именно так назывался известный фильм, в котором снималась Катрин Денев. Может, тогда и в Рошфоре появится, скажем, бар «Ростовские колокола» и русское и французское заведения опытом станут обмениваться. Фантазии-с? Кто знает… Во всяком случае, к восьми синицинским магазинам, открытым в разных ростовских районах и селениях, кажется, вскоре может присоединиться отель.
Иванов сообщает однако, что сам Рошфор получает от туризма всего три процента городского бюджета. Значит, даже до такого показателя Ростову еще карабкаться и карабкаться… Может, и поэтому около четверти опрошенных Ивановым ростовцев, прежде всего молодежь, хотели бы уехать из милого края в урбанистический центр побольше, помодерновее. Вот тут-то тем, кто считает возведение РОМЗа стратегической ошибкой, и стоит задуматься, так ли уж они правы. Завод все же многих ростовцев удерживает в городе.
О стратегии экономического развития города, о возникающих при этом проблемах у меня состоялась обстоятельная беседа с главой администрации Ростовского муниципального округа Анатолием Константиновичем Руденко. Сам он из Ростова, заканчивал здешний сельскохозяйственный техникум, затем учился в Москве, в Высшей партийной школе, вернулся в Ростов, на РОМЗ, на хозяйственную работу. Короче, знает свою округу, как говорится, «от» и «до».
Удивительно тем не менее, что беседа наша началась с монастырей. Вход в город с юга и севера как бы охраняют две заслуженные обители — Яковлевская и Авраамиева. Обе возвращены церкви, обе реставрируются, а всего же в Ростове уже действуют четыре обители. Находит, значит, церковь средства на реставрацию, а вот Кремль, музей жалуются на их недостаток. «Федерального финансирования хватает только на зарплату сотрудникам музея-заповедника, — сообщил глава администрации. — А денег надо будьте-нате: и на содержание музея, и на восстановление объектов, и на охрану… Не перечислишь! Договорились с Минкультом РФ, что перебросим в Кремль газ и тамошняя котельная перейдет на него с солярки, но у министерства на это денег не находится. На дорогую солярку денег хватает, а на дешевое газтопливо — нет. Тратим свои, городские деньги, но живем-то только на налоговых поступлениях, и главный налогоплательщик — РОМЗ».
Город не может существовать только как памятник. Прошлое в нем должно сочетаться с современностью. Ирина Александровна Маркина из Федеральной инспекции по охране недвижимых памятников истории и культуры говорила мне, сравнивая Ростов с Суздалем: «Нельзя, чтобы девочки в городе-заповеднике занимались одним обслуживанием туристов. Ведь они оказываются вынужденными предлагать и такие виды услуг, которые не имеют ничего общего с нравственностью. А, да что тут, в конце концов, лицемерить. Проститутками, бывает, становятся девочки в старинных городах, не находя достойной работы». — Вот как припечатывала Маркина.
Так или иначе, а все вело меня к посещению РОМЗа, к моим соседям по деревенскому жилью — директору В. Д. Орлову и руководителю заводского маркетинга и внешнеэкономической деятельности Сергею Ромуальдовичу Протасавицкому. К тому же окончательно выяснилось, что жить в Ростове приезжему комфортнее всего в заводской гостинице. Так получается: куда в Ростове ни кинь, всюду РОМЗ.
Заводской район, несколько в отдалении пристроившийся к городу, ростовцы называют не как-нибудь, а — Кубой. Любят русские люди меткие клички, а тут район-спутник отделен от материкового центра, как сахарный остров от американского континента. Одному магазину в нем жители присвоили это название чуть ли не официально. Так и выражаются: В «Кубу» за продуктами пошел или там за сигаретами.
В гостинице на «Кубе» я устроился отлично. Орлов отправил меня обедать в заводскую столовую — и там все оказалось на высшем уровне. Что касается главных производственных зданий, то они стоят буквой Ш: три внушительных корпуса соединены перемычкой, цеха просторные, светлые.
Владимир Дмитриевич объяснял: «Мы весь этот район устроили заново. Привели чистую воду за десять километров, из реки Устье. Завод дает городу восемьдесят процентов тепла. В Ростове были сотни котельных, мы оставили две мощных. Очищаем канализацию, да и само предприятие экологически чистое. В поселке живет больше 12 тысяч человек, на заводе работает две с половиной тысячи. Есть две школы, производственно-техническое училище.
Короче, патриархальный подход нам не годится. Древний город, разумеется, надо сохранять, реставрировать, но жить и работать следует в нем по-современному».
Сам Орлов — экономист по образованию, и подход у него главным образом экономический.
С. Р. Протасавицкий вручил мне пачку рекламных документов: каталоги, проспекты, инструкции к выпускаемым изделиям РОМЗа. Занятно: фирменный знак завода условно изображает силуэт трех соединенных церковных куполов-луковок. Предприятие, выпускающее самую что ни на есть современную оптическую продукцию, которую можно назвать всевидящим оком, годящимся XXI веку, взяло для своей рекламы древность.
Что ж, есть что рекламировать. Из десятков оптических приборов РОМЗа особенно ценны прицельные танковые комплексы «Буран» и «Агат» — для наблюдения, опознания цели и ведения огня днем и ночью. Отличаются высоким качеством гражданские бинокли и монокуляры, то есть оптические трубки, действующие на пьезокристаллах, причем разных размеров — есть такие «колибри», что размером с глаз. Со всеми этими приборами можно выходить, к примеру, на охоту и тогда, когда леса и горы заволочены самой густейшей тьмой.
Изделия РОМЗа не только помогают прозревать ночью. Предлагаемые ими медицинские приборы «Изель» (несколько видов) обеспечивают магнитное, инфракрасное, лазерное воздействия на десятки пораженных различными недугами органов человеческого тела, способствуя их излечению. Предлагаются также приборы, работающие на охрану и сигнализацию, алмазный инструмент для всевозможной шлифовки и полировки…
В общем, РОМЗ многопрофилен, перечень выпускаемых изделий весьма велик, ему под силу изготавливать их в большом количестве при высоком качестве.
Завод во многом работает на «оборонку» и долго вообще относился к секретным, а потому, признаемся, когда переходили на «гражданку» и становились открытым акционерным обществом, переживали немалые трудности. Самый крупный заказчик, Министерство обороны, бывает, и сейчас задерживает платежи. Все же РОМЗ в целом с трудностями справился и справляется. Его изделия стали получать медали на международных выставках, приборы ночного видения выдержали конкуренцию с подобной продукцией других стран, их вовсю покупают в США и Канаде, и экспорт год от года расширяется.
Производство предприятия теперь уже не ограничиавется только оптическими и медицинскими приборами. Так, вступив в партнерство с немецкими фирмами, здесь начали выпускать бытовой кофейный автомат. Вместе с тем налажено производство столярных изделий, изящной и надежной дачной мебели.
Так спросим в итоге в последний раз: надо ли было размещать такое предприятие, как РОМЗ, в древнем Ростове? Большинство жителей считают, что безусловно — да. И правильно, что вырос завод в стороне от исторической части города: та остается в целости, а новый город растет сам по себе.
Итак, с ролью РОМЗа в экономическом организме города мы более-менее разобрались. А как в нем обстоят дела с некоторыми другими хозяйственными отраслями? Скрывать нечего, район остается дотационным, то есть ему необходимо получать кое-какую помощь сверху. Правда, А. К. Руденко не без городости приводил и такие факты: «Сбор налогов у нас растет. Если в области он увеличился за год на 25 процентов, то у нас на 66. Кроме РОМЗа деньги в муниципальный бюджет поступают от железной дороги, от акционерного общества «Атрус» — комплекса предприятий по производству продуктов питания, от кофе-цикорного и мясного комбинатов. К сожалению, старая льноперерабатывающая фабрика «Рольма» простаивает. Оказалась банкротом».
Вообще-то ростовская округа всегда славилась овощами и сейчас еще продолжает славиться, хотя и меньше прежнего. Само озеро Неро и частично прилегающий к нему слой низины богаты залежами ила-сапропеля, ценнейшего органического удобрения. На моей памяти в науке, в печати несколько раз поднимались сапропелевые кампании — как черпать ил из озера, как вывозить его на поля, как осушать низину, сохраняя ее плодородие. Ефим Дорош приехал сюда в пятидесятые годы тоже в связи с сапропелем, но увлекся не одним им, а Ростовом как единым целым — историческим, культурным, экономическим, нравственным — и написал об этом.
Увы, сапропелевые кампании чаще всего сходили на нет, но ростовский на-
род — и обитатели окружающих Неро сел, и сами горожане (а эти категории населения неотделимы друг от друга) как выращивали, так и выращивают овощи, среди которых первое место занимает лук — на мой взгляд, лучший среди всех сортов этого замечательного растения — продукт многовековой народной селекции: крепкий, ядреный, урожайный, оптимальный по размерам, лежкий.
Дорош прославлял ростовский лук, а также вспоминал об одном здешнем огороднике позапрошлого, XIX века, который в своем хозяйстве под Петербургом, поскольку столица затребовала его за таланты к себе поближе, вывел сто с лишним сортов различных овощей и больше двухсот сортов картофеля. Даже артишоки и другие экзотические растения выращивал близ Питера. Дорош в соответствии с принятыми им правилами повествования не назвал истинное имя этого ростовца, но мы-то знаем, что он имел в виду Ефима Грачева, который происходил из расположенного неподалеку села Сулость (у Дороша — Усолы).
Сельскохозяйственник по первоначальному образованию, А. К. Руденко очень оживился, когда мы заговорили о сапропеле. Рассказывал о возможностях его многостороннего использования — и в качестве кормовой добавки, и как лечебного средства, и как улучшителя растворов при бурении скважин. Программа по использованию сапропеля есть, да вот из бюджета ее проплачивать нечем. А кормить-то землю надо. Да и не только о луке заботиться, урожаи которого, что скрывать, снижаются, а, скажем, и об огурцах, и о цикории. Его, цикорий, выращивают и перерабатывают в Ростове как ценную культуру еще с начала XIX века: он и добавка к напиткам, и лекарственное растение, и в салаты годится. А кофе-цикорному комбинату, тем не менее, сырья тоже стало не хватать.
Может, тут вся причина в организации производства и надо побыстрее переходить от кооперативов и совхозов к фермерству? И на этот счет высказал мнение Руденко: «Фермеров у нас не много, но все же есть. Те, которые работают хорошо, убытка не знают. Но для этого надо трудиться семьями, без выходных, без отпусков: рано вставай, поздно ложись. Иные думали: назовусь фермером — и буду жить припеваючи, а тут оказалось, что надо вкалывать даже больше, чем раньше. Потому среди всех производителей сельскохозяйственной продукции на фермеров у нас приходится ее лишь около одного процента».
В общем, сдается, что в принципе на новом этапе нашего хозяйственного развития организация сельскохозяйственного производства в Ростовском районе еще не совсем отлажена.Как же в таком случае существуют ростовские перерабатывающие предприятия, если сельское хозяйство не может похвалиться успехами?
Перед тем как у нас началась беседа об этом с Руденко, у него шло совещание, на котором решалась судьба Пореченского консервного завода. Село Поречье-Рыбное всегда считалось богатейшим селением в округе. Выйдешь из ростовского Кремля на Неро, поглядишь направо, на противоположный берег, и хоть не очень четко, но все же различишь там колокольню пореченского храма Петра и Павла. Будто бы этот каменный столп высотой в 94 метра, возведенный в семидесятых годах XYIII века, равен по высоте Ивану Великому в московском Кремле.
Поречье — село наполовину, если не более, — каменное. Мне известны на Ярославщине лишь два негородских поселения, где столько кирпичных зданий: село моих предков Великое, и вот — Поречье. Оно издавна славилось рыбой и овощами. Говорят, что и цикорий первыми в этих местах стали выращивать пореченцы. И еще — зеленый горошек. В 1875 году француз Мальон построил здесь завод по его консервированию, который потом переходил от одного владельца к другому и перестраивался, но жил. Жил, пока в наши дни не нажил 18 миллионов рублей долгов. Раньше, как объясняли мне, завод в основном выполнял заказы для армии. И не столько горошек ей поставлял, сколько мясную тушенку, сгущенное молоко, маринованные огурцы. Я бывал в Поречье, видел эти армейские огурцы, каждый величиной с приличный снаряд для миномета. Они закатывались в трехлитровые банки, пока даже армия от такой продукции не отказалась. В ито-
ге — кризис.
Руденко планирует возможный выход из банкротства: «Станем переходить с трехлитровых на евробанки объемом 0,7 литра, которые завинчиваются современными крышками. В них пойдут и овощи поблагороднее, чем прежние. Значит, для этого надо строить новый цех. Кроме того, следует запустить еще один новый цех по производству консервов «мясо птицы в собственном соку». Ничего, выкрутимся!»
Дай-то Бог!
Но когда еще обновится завод, а ростовский рынок, действующий в базарные субботы, и сейчас неплох. Хватает мяса, более дешевого, чем в Москве, и еще богаче мясного молочный павильон. В нем все есть — молоко свежее и топленое, творог, сметана. Комментарий руководства: «Наши производители чутко реагируют на спрос, и это хорошо. Четыре года назад район по производительности молочного стада занимал тринадцатое место в области, а сейчас вышел на второе. Молоко быстрее всего дает товарную отдачу. Лук растет четыре года, прежде чем станет товаром; мясо для этого тоже требует времени, а молоко… Сегодня корми доилицу, получай молоко — и можешь сразу иметь деньги от реализации продукта».
Дорош писал, что в шестидесятые годы здешним горожанам вообще почему-то запрещалось держать коров, а сейчас — пожалуйста, если условия позволяют.
Раз речь пошла о торговле, продолжу тему. У выхода с рынка на одном из лотков я увидел изделия, которые едва ли не более всех других принесли славу Ростову. Речь идет о продукции старого художественного промысла — финифти. Само слово «финифть» — старорусское. В других странах такие изделия называют эмалью. Технология изготовления финифтяных изделий непроста. На металлическую основу наносят белый эмалевый слой, обжигают, затем расписывают огнеупорными керамическими красками, снова покрывают эмалью, снова помещают в высокотемпературную печь, муфель, — и в результате медальон, шкатулка или там пудреница с финифтяной цветной миниатюрой начинают выглядеть как своего рода драгоценность.
Ростовцы стали заниматься финифтью в XYIII веке. Много лет изготовляли главным образом «дробницы» — картинки на религиозные темы, которыми украшали различные церковные предметы. Однако и светские изделия постепенно все чаще включали в себя финифть — в «Мертвых душах» Чичиков предлагал партнерам прочистить нос зельем из его серебряной табакерки с финифтяной картинкой.
Этот промысел знавал в Ростове и годы подъема, и годы упадка. Его центр называли здесь то артелью, то цехом, то фабрикой. В советские времена немало изготавливалось казенщины, включая портреты номенклатурных деятелей, хотя мастера больше всего любили писать пейзажи своего города и натюрморты. Сейчас, кажется, финифтяное дело опять в упадке. Мастера, такие, как встреченный мной на базаре, пытаются продавать свою продукцию сами, а не через посредников, но спрос невелик. Снижать цену? Тогда изделие обходится дороже. Да мне, скажем, не слишком и приглянулись слащавые букетики цветов на медальонах. Все же спросил, как идет торг. «Неважно», — поморщился мастер-продавец. «А фабрика-то ваша работает?» — не унимался я с вопросами. «На ладан дышит, — последовал ответ. — Как в девятнадцатом веке. Обжигать некоторые носят в печки на фабрику, по договору, а иные и собственные муфеля завели».
Все же в Кремле только что открылся музей финифти.
Зимой в Ростове мне потребовалось срочно купить перчатки. Купил. Сказал продавщицам, что отправляюсь в администрацию района, но хоть бывал в Ростове не раз, а как лучше добраться от вокзала до власти, запамятовал. Одна продавщица с готовностью предложила: «А я сейчас в ту же сторону пойду, могу проводить вас. Тут напарница поторгует».
Отправились вместе. Познакомились. Спутницу звали Надеждой. Хорошее имя. Или не очень? Кто-то написал в наше время, что надежда — это отложенное разочарование. Все же в разговоре я стал было рассыпать комплименты Ростову. Спутница махнула рукой: «А, бросьте. Ничего здесь хорошего нет. Дома в развалинах, весной улицы тонут в грязи. Заработать негде. И горожане-то все на своих огородах сидят — не поймешь, городские они жители или деревенские. Уборные у многих домов — сараюшки на улицах». — «Что же это вы так свой город поносите?» — удивился я. «А он не мой, — отмахнулась Надежда. — Я беженка, мигрантка. Было бы куда да было бы на что, убежала бы отсюда не оглядываясь».
Оказалось, попутчица приехала в Ростов из Узбекистана, из Самарканда. Когда я сказал, что в городе Тамерлана и Улугбека бывал, знаю и мавзолей правителя, и мечеть Шах-и-Зинда, наш разговор потеплел. Надежда говорила с грустью, что Среднюю Азию любила и любит — там тепло, полно фруктов, люди раньше были вежливые. Вот только отношение к русским так испортилось, что пришлось отправляться сюда. Она не уверена, правильно ли поступила. Местные жители, по словам самаркандки, мигрантам тоже не симпатизируют. Она, бухгалтер, работу по специальности найти не может, пришлось наниматься продавщицей в ларек к хозяину-азербайджанцу. Муж-инженер нанялся сантехником и третий месяц не получает зарплату, а детей кормить надо.
Когда я потом рассказывал об этом разговоре ростовцам, многие отмахивались: «Самим ни работы, ни денег не хватает, а приезжие нас еще и выталкивают».
По сельской округе, где стоит мой дом на Нерли, знаю, что там и беженцам из Киргизии пришлось переживать те же трудности, которые выпали на долю «узбеков». При этом работники из Азии, главным образом горожане, в сельское хозяйство как правило не идут, хотя после «перестройки» некоторые бывшие колхозные и совхозные фермы остаются брошенными, а необработанные поля зарастают сорняками.
С ростовскими проблемами нередко так получается: взглянешь с одной стороны — одно решение выглядит правильным, с другой — правильно совсем другое. Безнадежная диалектика. Возьмем хотя бы геологическую ситуацию. Улицы Ростова со времен Екатерины Второй расходятся от полукруглого центра, где еще сохранились древние городские валы — радиусы. Многие старые здания ушли на метр, а то и полтора в землю, а тротуары поднялись, и стало казаться, что они проходят как бы по насыпям. Так называемый «культурный слой» — сам по себе исторический памятник федерального значения — достигает пяти метров, а то и более. При этом уклон территории в сторону Неро весьма мал, стоки стары, из-за асфальтового покрытия испарение понижено, и город подтопляется. Доскональный знаток этой проблемы, доктор наук, профессор Ефим Семенович Дзекцер из московского Института по инженерным изысканиям в строительстве в беседе со мной остроумно сравнивал местную городскую гидрогеологическую структуру с тем, как земляные перегородки делят рисовые поля на квадраты-чеки, в которых застаивается вода. Она заливает подвалы, грозит в теплые месяцы грязью, бездорожьем, тучами насекомых, а следовательно, болезнями людей и животных, разрушением многочисленных здесь памятников археологии, истории и архитектуры.
Так что же: осушать город — и никаких? Не так все опять-таки просто. Многие, если не большинство старых храмов, по Дзекцеру, росли не на каменных, а на деревянных основаниях, сооружавшихся из могучих дубовых свай. Так вот, как ни удивительно, а вода в подкорковом слое городской почвы служит для этих свай консервантом, предохраняющим от гниения. Если люди станут радикально осушать почву, считает Ефим Семенович, то основания зданий начнут гнить куда интенсивнее, чем теперь. Кажущееся благо может обернуться для реставрируемого здания, стоящего на древнем деревянном, но пока еще прочном фундаменте, несчастьем. Поэтому Дзекцером и другими гидрогеологами разработана целая система «мягких» мероприятий, которая улучшит почвенное состояние Ростова, но не «провалит» город радикально. Здесь нет места для подробного рассказа об этой системе, но можно надеяться, что она поможет древнему городу и несколько выбраться из своего болота, и сохранить древнюю застройку.Координационный совет по «ренессансу» Ростова работает уже несколько лет. Одни оценивают его работу достаточно высоко, другие, скажем, областные газетчики, считают, что «наблюдается лишь видимость бурной деятельности по спасению действительно вымирающего города» (газета «Золотое кольцо», 14.05.1999). По разным вопросам высказываются и разные мнения. Так, заместитель главного архитектора области Елена Владимировна Плесневич в Ярославле доказывала мне, что в основе ростовского «ренессанса» должно лежать составление нового генерального плана города, а уже упоминавшаяся М. Г. Боровых в Ростове возражала: «В той ситуации, в какой мы находимся, этот план не нужен. Он будет стоить не меньше полумиллиона рублей, а мы против того, чтобы на Ростове наживались».
Утверждение «наживаться на Ростове» — это уже принципиально. За ним спор, кому должно принадлежать решающее слово в осуществлении всесторонней программы городского развития — местной, ростовской власти или областной. Вот мнение А. К. Руденко: «Областные власти хотят, чтобы с нашими проблемами в Совет Европы, скажем, выходил не наш Координационный совет, а они, областники, сами. Но у нас работают квалифицированные специалисты, и тот же Совет Европы желает иметь дело с нами напрямую, а не через еще одно лишнее звено».
Итак, вопрос о власти. Но есть и еще один, не менее важный, который настойчиво подчеркивает А. В. Иванов из «Инрекона»: «Надо обязательно дополнить инициативы властей активностью снизу». В конце XIX — начале XX века ростовцы, главным образом, из среднего класса, сами сплачивались для изучения своей истории, восстановления Кремля. Мы уже вспоминали среди них купцов
А. А. Титова и И. А. Шлякова, а на средства их собрата Алексея Леонтьевича Кекина в начале века была построена гимназия, одна из лучших в России. Эта нынешняя школа № 1 и сейчас производит хорошее впечатление, хотя ей в наши дни и не помешал бы ремонт.
В сегодняшнем Ростове средний класс еще слаб для того, чтобы становиться меценатом нынешнего «ренессанса», и вот что волнует: есть ли патриоты родного города среди молодого поколения? Отвечаю уверенно: есть. Я побывал на конференции юных краеведов, которая проходила на станции юных туристов в скромном одноэтажном деревянном доме неподалеку от импозантной гимназии. Ребят туда набилось как пчел в улье. В трех секциях одних докладчиков было человек тридцать: в одной секции шли сообщения об участии Ростова в Великой Отечественной войне, в другой говорили о родной природе, в третьей — о ростовской истории, археологии, культуре.
Разумеется, я не мог прослушать все сообщения, но, тем не менее из услышанного узнал много интересного. Тронул меня доклад Лены Окуловой о том, как складывался один день в войну в госпитале, размещавшемся в гимназии с
41-го по 46-й год. Я вспоминал, как сам, младшеклассник, входил в концертную бригаду и читал раненым бойцам дишкантом стихи Маяковского: «Я волком бы выгрыз бюрократизм…» Раненые смеялись, а все-таки одобряли. Не слишком, видно, был страшен волчонок, но забавен.
Понравилась основательность и дотошность доклада Олега Непоспехова из поселка Семибратово. Он раскопал записи, дневники старшего земляка Петра Александровича Сергеева. У того все в жизни было: и Первая мировая война, и служба в Добровольческой армии, и допросы в ОГПУ, и тяжелая работа в тридцатые-сороковые. Он вел записи для себя, а парнишка, годящийся Сергееву в праправнуки, их нашел, разобрал и проанализировал с глубиной, которая под стать взрослому историку. Теперь все эти материалы ростовский музей берет себе.
Прошлое, настоящее, будущее… В Ростове Великом три ипостаси времени поворачиваются, словно цветные стекла в зеркальной призме калейдоскопа. Они составляются в узоры, пусть иногда и капризные, но всегда цельные. Сам по себе калейдоскоп, изобретенный, между прочим, довольно поздно — в начале XIX века, хоть и стал детской игрушкой, а название сложил из серьезных греческих слов: красота, вид, наблюдение. Пусть эти понятия помогут нам складывать жизнь древних городов — всегда заново и гармонично.