В форме рондо.
Элия Бар-Озар
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2001
Элия Бар-Озар
Элия Бар-Озар (Вартанов Илья Лазаревич). Родился в 1944г. в Советском Азербайджане в семье ассирийских беженцев из Турции. Детские годы прошли в Сибири, куда были сосланы массы ассирийских семей с Кавказа. Выпускник МГИМО (факультет международной журналистики). Рабочие языки: английский, французский, арабский. Проживает в Лос-Анджелесе и в Москве, печатается в российских и русско-американских периодических и литературных изданиях. Автор книг «Assyrians in the Siberian Exile» (Chicago, 1993); «Американское гражданство: 100 вопросов — 100 ответов» (Чикаго, 1995); «Английский практикум» (Лос-Анджелес, 1997). Член Союза журналистов России и Международной федерации журналистов.
Ассириада
В форме рондоПамяти отца, памяти матери
Ассириец? Это кто? Это что?
Поверьте, люди добрые, такая постановка вопроса — не моя выдумка. Какой вы национальности? — спрашивают теперь в Москве прежде всего, если вы хотите снять квартиру или комнату. Ваша участь зависит от цвета глаз, волос, кожи… Приехал я из Петербурга в Москву в очередной раз. Дела журналистские, литературные, затяжные по времени. Звоню в компанию «Калита-град» и в разные другие «грады» арендного бизнеса. И отовсюду меня клерки ошарашивают встречным вопросом: а какой вы национальности будете?
Откровенно расистский по сути вопрос задается таким обыденным тоном, будто речь идет о номере телефона. Я, конечно, понимаю подноготную: Чечня, «лица кавказской национальности»… И, преодолевая чувство гадливости от такого бесцеремонного и недружественного обхождения, честно говорю: «Я — ассириец». Меня переспрашивают: «Кто-кто?» Тогда я произношу по слогам: «Ас-си-ри-ец».
На другом конце провода, как правило, возникает долгая пауза. Там напряженно думают, как я догадываюсь. Эскимос — это понятно. Чукча — кто же не знает? А что это такое — ассириец? Как его преподнести предубежденному обывателю, хозяину жилплощади? Может, это разновидность чеченца? Непонятно. Пауза…
Я рассказываю об этом друзьям, захлебываясь возмущением. А они мне: брось, чудак, ты усложняешь. В следующий раз скажи, что ты армянин. К тому же и фамилия у тебя — Вартанов. Всего делов-то…
Я прожил 11 лет в США. Исколесил на автомобиле много штатов, жил в гуще народа. За последние десятилетия в обществе в целом сформировалась атмосфера абсолютной нетерпимости к расизму. Его отдельные проявления выжигаются каленым железом. Обвинение в дискриминации по признаку расы — одно из самых страшных обвинений в современной Америке. Не дай бог попасть под это подозрение и заработать клеймо расиста. Рушатся от этого политические и деловые карьеры, на улицы выливается гнев протестующих, в судах терзают белых работодателей (иногда почем зря), уволивших кого-либо из «цветных», заставляют выплачивать им многомиллионные штрафы и компенсации. Короче, нет, кажется, большего падения в глазах американцев, чем проявление расизма. Даже к убийце у них, пожалуй, более снисходительное отношение. Вот и судите, легко ли быть расистом в сегодняшней Америке.
А в современной Москве — легко. Поскольку спрашивают о национальности, прежде чем решить, достойны или недостойны вы того, чтобы сдать вам жилплощадь.
Сорок пять лет моей жизни прошли при советской власти, из них 25 — в Москве, и никогда ни разу меня не спросили о национальности в том смысле, в каком спрашивают сейчас. Никогда мне не дали почувствовать, что я не такой, как все, а ведь у меня выраженная восточная внешность, и я, так сказать, «сугубый брюнет». А теперь, уже вступив в XXI век, общество наше сползает к дикости трайбализма, впадает в буйство племенных пристрастий. На улицах Москвы читаю от руки написанные объявления: «Сдаю квартиру. Только славянам». Или так: «Сдам жилплощадь. Только русской семье». А по мне, уж извините, господа-товарищи, лучше пресловутая «ленинская дружба народов», чем такая ваша «демократия».
Господи, сбился с мысли: так разволновался. Ведь не о российском расизме я пишу, а о несчастном народе ассирийцев в России и в мировом его рассеянии. И в советские времена об этом «пришлом племени» широкая публика имела самое смутное представление, ныне и подавно о нем ничего не знают. А человек устроен так, что опасается того, что ему малоизвестно. И вот назовешься ассирийцем, а в ответ — молчание. Что в этом молчании? Невежество? Непонимание? Опасливость? Подозрительность? Неприязнь? Ну так позвольте мне, как говорилось в старину, слово вымолвить. Спасибо журналу, что дал мне этот шанс. «Я хочу рассказать вам…», выражаясь словами незабвенного Ираклия Луарсабовича. Да, я хочу рассказать вам, дорогие читатели, кое-что о нас, ассирийцах.
Мы можем исчезнуть с лица землиИсчезнуть как этнос, как особый народ. Это не в один день произойдет. Растворение ассирийцев в океане мирового народонаселения началось давно, интенсивно продолжается сегодня и завершится когда-нибудь. Исчезнет вместе с ними арамейский язык, носителями которого мы пока еще являемся. Тот самый, на котором говорил Иисус Христос. Ассирийцы слушали его речи две тысячи лет тому назад, не нуждаясь в переводе. Потому и стали первохристианами на земле. И под именем сирийцев-христиан дожили до начала ХХ века. А потом грянула Первая мировая война, разметала ассирийцев, распылила по всей вселенной.
Стоило бы занести их в некую Красную книгу ради сохранения. Выполнит ли эту благородную миссию когда-либо международное сообщество?
Есть немало других этнических меньшинств, о судьбе которых стоило бы побеспокоиться технологически изощренному и нравственно обедненному человечеству. Но именно рассеяние ассирийцев по всем пяти континентам ставит под вопрос их выживаемость как народа древнего и самобытного.
Была когда-то земля Месопотамия, междуречье Тигра и Евфрата, — их родина. Теперь отечество им — вся вселенная.
Ассирийцы в древнем мире — это понятно. Предмет истории в начальных классах. Ассирийцы в современном мире окутаны плотным туманом неизвестности. К этой теме я возвращаюсь в своем повествовании вновь и вновь, подобно музыканту, создающему произведение в форме рондо.
Нас мало, и мы слабы, но, как всякая малая величина, мы склонны думать о себе, что мы многочисленны и сильны. Защитная реакция… Это отражается на самоисчислении ассирийцев. Нас 2 миллиона на земле — говорят они о себе. Почему? Один миллион — возникает противное чувство малости; три миллиона — явное преувеличение; 2 миллиона — устраивает… Никто не знает, сколько ассирийцев в современном мире на самом деле.
Можно настроиться мистически и сказать так: рассеял их Господь по всей планете… Но я мыслю земными категориями и вижу то, что происходит в реальности. Репрессивные режимы выдавили христиан-ассирийцев из ближне-восточного региона, как пасту из тюбика. Почти не осталось их в Турции, а в Ираке, Сирии и Иране сохранились лишь немногочисленные общины. Ассирийскую речь теперь можно слышать на улицах Стокгольма, Гетеборга, Амстердама, Копенгаге-на — скандинавские страны приютили значительную массу беженцев. Здесь научились эти люди вкусно печь итальянскую пиццу с «ассирийским замесом» (сам пробовал) и успешно ею торговать.
И в Лондоне, и в Чикаго, и в Сиднее, и в Париже, и в Буэнос-Айресе можно встретить ассирийцев. Встретив, скажите «шламалух» — и вам солнечно улыбнутся и откликнутся тем же приветствием. «Шламалух» — это ассирийский «пароль». Он означает буквально «мир тебе», или «здравствуй». Мир наличествует в слове-приветствии, но нет его в том краю, что был когда-то их исторической родиной. Потому-то патриарх ассирийский Мар Денха IV проводит воскресные богослужения не в Багдаде, а в Чикаго. Бывал я в их огромном храме в этом городе на американском Среднем Западе, в штате Иллинойс, видел многочисленную паству, слушал, как повторяет она вслед за своим духовным главой: «Бабан д’бишмайя…», то есть «Отче наш, иже еси на небеси…», — эту христианскую молитву сыновства.
Народ и его церковь — в изгнании. Но с ними неизменно, уже два тысячелетия, «Отче наш». Да поможет Он им…
В Калифорнии ныне больше ассирийцев, чем в Ираке и Сирии вместе взятых. Виноградарский город Модесто, в часе езды от Сан-Франциско — их оплот. В соседних городках Сирис и Турлок они осели компактной массой. Материальное благоденствие? Да или почти да, но какой ценой… Как и другие этносы в Америке, ассирийцы отчаянно пытаются сохранить родной язык и традиционную культуру. Теперь угрожает им враг куда более опасный, чем любой враг физический — ассимиляция. И уже наносит значительный реальный урон. «Плавильный котел» американского универсализма делает свое дело. Ассирийские юноши и девушки учатся в колледжах, осваивают престижные профессии, уходят с головой в карьеру. Натурализуются, превращаются в среднестатистических американцев, в нормальных потребителей-налогоплательщиков. А иные, как прочие молодые американцы, попадают в тюрьмы за преступления, торгуют наркотиками либо сами садятся «на иглу», и все вместе, благополучные и неблагополучные, становятся, в общем, «потерянным поколением» ассирийского происхождения.
В Америке в конце концов все становятся американцами. Мы там — «ассирийские американцы». Это официальное обозначение. Кто прибыл из Ки-
тая — это «китайские американцы», из Италии — «итальянские американцы» и так далее. Таков федеральный закон. Потому и евреев-иммигрантов из бывшего Советского Союза именуют «Russian Americans», то есть «русские американцы».
Если такая же установка действует в других странах, значит, человечество разнообразится за счет нашего скитающегося народа: теперь имеются «ассирийские шведы», «ассирийские аргентинцы», «ассирийские французы»…
В СССР нам выпала честь называться «советскими ассирийцами». Звучное клише. Эффектно использовалось в пропагандистских речах и газетных статьях. Охотно писали об их выдающихся индивидуальных достижениях в науке, культуре, технике, спорте. Еще бы, такой экзотический цветок в букете народов, строящих социализм. И такая малая — несколько десятков тысяч — горстка в империи с 300-миллионным населением. Для пропаганды на их примере великих преимуществ социалистического строя — самое «что надо». Но никогда не упоминали о том, что у этих людей нет ни одной своей церкви, нет своих школ, что дети растут, не зная родного языка. Иллюзия национального благополучия… И все же, спасибо покойному Советскому Союзу. За многое. Например, за хорошее образование. Общее. И особенно — за то, что он, этот Союз, был единственной в мире страной, где за нами закрепилось официальное название — ассирийцы. Правда, не сразу. Несколько десятилетий власти метили нас именем «айсоры». Мало кто знает, откуда произошло это слово. Могу рассказать.
Слово «айсоры», как писал еще в конце XIX века глубокий знаток ассирийского вопроса церковный историк В. В. Болотов, есть лишь армянский перевод названия «Ассирия» (в армянском это имя произносится как «Асори»). Представители этого народа не желают, писал ученый, и они вправе этого требовать, чтобы их называли «айсорами». Имя «ассирийцы», считал В. В. Болотов, «обозначает их точнее и выразительнее».
Название «айсор» обижало. Не только неблагозвучием, но и неточностью. В конце 50-х обратились с коллективной петицией к Москве: исправьте ошибку, сделайте милость. Представьте себе, исправили. С 1959 года и в переписях населения, и во всех других официальных документах — только одно название: «ассирийцы». И в паспортах.
Вот держу я в руках свой старый паспорт, с гербом державы и буквами «СССР» на обложке. Смотрю на вторую страницу, где черным по белому записано: «национальность: ассириец». Из всех многочисленных моих документов этот — единственный, который удостоверяет, какого я рода-племени. В прошлом никогда не обращал внимания на эту запись, ныне смотрю на нее завороженно. «Храни меня, мой талисман»…
Люди знакомятся со мной, узнают, что я ассириец, оживляются: «О, Ассири-
ец!..» И засыпают вопросами: сколько вас в мире? В Ираке? В России? В Москве? В Петербурге? В каком положении «ваши» там, за рубежом? Какие у вас организации?..
Что я могу им сказать, этим любознательным людям? Неловко мне. Нет у нас ничего своего: ни территории, ни очага национального, ни институтов государственности, пусть даже в изгнании. Где-то там, за морями-океанами, имеется так называемый «Всемирный Ассирийский Союз» или AUA (Assyrian Universal Alliance). Уже лет 30 существует. Питается и воодушевляется призывами к осколкам народа: не сдаваться, продолжать оставаться ассирийцами, сопротивляться ассимиляции, отстаивать свои гражданские и национальные права. Слова, слова, слова… Время от времени руководители AUA устраивают шумные съезды, и снова обрушивается водопад речей и деклараций. У рядовых ассирийцев самое смутное представление о том, чем конкретно занимается эта малопонятная организация, невидимая и не ощутимая в реальной жизни мировой диаспоры.
Случится кому проезжать в Чикаго по Western Avenue, обратите внимание на участок этой оживленной магистрали между Peterson Avenue и Devon Avenue, метров 800 в длину. Здесь вдоль трассы таблички висят: «King Sargon Boulevard». Да, вот так — бульвар царя Саргона в Америке. Это единственный кусок земли на планете, названный именем древнего ассирийского царя. Конкретное достижение ассирийцев Чикаго — а их здесь десятки тысяч, — которые настойчиво ходатайствовали об этом перед мэрией. Нет национальных школ, язык умирает, зато — бульвар имени царя… Американская демократия работает гибко, удовлетворила эту детскую просьбу. Радости-то было! Хоть какое-то утешение …
Не столь часто, но я соприкасаюсь с ассирийцами Москвы (от 10 до 15 тысяч) и Петербурга (от 3 до 5 тысяч). Я пишу не от их имени и не по их поручению. От себя говорю. Какие проблемы у ассирийского народа в России? Да те же, что и во всем мире. Пропадаем, исчезаем, язык теряем, — говорят старики и удрученно покачивают головами.
Они знают, о чем говорят. Ассимиляция сильнее, чем попытки ей противостоять. Ну, есть в Москве радиопередача на ассирийском языке, один час в неделю. Капля в море. Возможно, какой-нибудь активист кружок для детей создал, учит их родной речи, читать и писать. Еще одна капелька… Время от времени в ассирийской среде происходят судорожные всплески кратковременного национального энтузиазма. Тогда начинает выходить газетка какая-нибудь. Потом она перестает выходить — деньги кончились, или энтузиазм иссяк, или люди перессорились… Может и подобие организации возникнуть под названием, скажем, «Хайядта» (ассир.) — «Единение», держится на энтузиазме отдельных романтиков, подвижников и дышит на ладан, потом выдыхается и это.
Вот церковь в Москве построили ассирийцы. Свою, на свои деньги. В масштабе общины — историческое событие. Хоть в этом выразилось для них благо полученной в постсоветское время свободы. Только вокруг церкви и собирается в действительности ассирийский народ — так во всех странах их проживания. Все псевдопартии наши и квази-организации возникают и рассыпаются, а церковь стоит вот уже две тысячи лет и — выстаивает. Она — неугасимая лампада в жизни ассирийцев, иначе — полный мрак.
Христианская вера у ассирийцев исключительно жизнестойка. Во всем остальном у народа хронический национальный обвал.
С языком — беда. Подавляющее большинство молодых ассирийцев в диаспоре не владеют родной речью, не умеют писать, читать. Да что молодые — среднее поколение в массе своей безграмотно. Но народ жив, доколе жив его язык. Физически ассирийцы не вымрут. Но наступит их духовная кончина. Сохранится церковь, национальная кухня (ассирийцы — великие мастера по части вкусной пищи), свадебный обряд, всенародно любимый, зажигательный групповой танец «шиханэ». Да, это все признаки нации. Признаки… Но без языка — это как орех без ядра. Одна скорлупа…
Язык умирает, потому что нет у него своего национального очага. И иврит так же агонизировал, пребывал в состоянии «клинической смерти», пока не было создано государство Израиль. Бездомный народ — как человек, который остался на улице, когда наступает ночь. Всякое может приключиться с таким человеком. Даже если он — во вполне безопасном районе, каким воспринимался Советский Союз, мир социализма. Однако и здесь, когда представилась возможность, с нами поступили, как со всеми чужаками. Против значительной части нашего народа власти совершили чудовищное злодеяние. О нем никогда до сих пор ничего не было сказано в печати. Тайна КГБ… Это история ассирийцев советского Закавказья. Это и моя личная история. Вот ее я и хочу рассказать. Ничто не должно быть забыто.
В сибирском чистилищеЭта история вымарана властями из официальной истории СССР. Осенью 1974 года, сразу по окончании МГИМО, я поехал в Каир работать по контракту. Арабский переводчик аппарата экономического советника при посольстве СССР в Египте — так называлась моя должность.
В один из первых дней на какой-то каирской улице подошел ко мне коренастый, грузный мужчина с восточной внешностью. Протянул руку и сказал по-ассирийски: «Шламалух». Я остолбенел от неожиданности, но на приветствие ответил. И спросил: «Ат манивет?» (ассир. — «ты кто такой?»). Мужчина улыбнулся: «Я только “шламалух” знаю. Я Тигран М.» (назовем его так)… — ??? — «Неужели не помнишь?» — «Нет, ничего не припоминаю, уж извини». — «Да наши дома в деревне рядом были, я с твоим старшим братом играл целыми днями, тебе лет пять было, нам по восемь. А когда вас всех, ассирийцев, увозили той ночью, я так плакал, было страшно, жалко вас… На днях просматриваю посольский список, среди новых переводчиков вижу твою фамилию. У меня в мозгу что-то так и щелкнуло. Неужели, думаю, это из наших бывших соседей? Ведь вы с той ночи пропали для нас навсегда, ничего о вас не было известно…»
Они пришли за нами ночью…Это произошло в 1949 году, в июне. Глубокая ночь, мирно спит наше большое село вблизи районного центра Акстафа (Азербайджан), где несколько сот ассирийских домов. Калининкенд — так называлось наше село, то есть имени Калинина, а раньше называлось оно Гринфельд и населено было немцами-виноградарями, его и основавшими. Их всех до единого вывезли по приказу властей в 1940 году, а ку-
да — неизвестно.
В окно нашего дома громко постучали. Первой проснулась 17-летняя Марта, сестра. Ее изголовье как раз было у окна. Она раздвинула шторы, всмотрелась в темноту и с испугом отпрянула назад:
— Мама, мама! Там — солдаты с ружьями!
По стеклу опять нетерпеливо забарабанили. Теперь слышно было, как стучат и в дверь дома. «Пришла беда — отворяй ворота» — как говорит русская пословица. Отец с керосиновой лампой в руке подошел к двери.
— Кто там?
— Свои, открывай…
Отец открыл. «Свои» вошли: офицер с пистолетом и два солдата, вооруженные карабинами с разомкнутыми штыками.
— Всех разбудить и одеть, быстро! — приказал офицер.
Полуодетые малыши, среди них я, пятилетний, и взрослые сели в ряд на длинной скамье, руками прикрывая глаза от слепящего яркого света. Дети хныкали.
Офицер достал из планшета какой-то список и, называя имена членов нашей семьи, отметил присутствующих. Все были на месте.
— Собирайтесь! — приказал офицер. — На сборы — 20 минут. За вами сейчас заедет машина. Драгоценности и алкоголь с собой не брать. Все остальное можно.
Что творилось в доме, боже мой! Женщины рыдали, бестолково метались по комнате и были неспособны собрать вещи. Спрашивали офицера:
— Куда нас увозят? За что? Что с нами будет?
Но на все вопросы обезумевших от страха людей офицер лишь твердил:
— Ничего не знаю, мы выполняем приказ. Лучше не теряйте зря времени. Торопитесь.
Ночная операция подходила к концу. У всех домов стояли военные грузовики, на них спешно забрасывали всевозможный скарб, следом погружали людей, выставленных из жилищ. Ассирийские семьи, как правило, многодетные; маленькие путались под ногами у взрослых, получали незаслуженные шлепки, громко ревели. Там и тут слышались женские причитания, мужчины переговаривались между собой, дом перекликался с домом. Офицеры, нервничая, требовали прекратить эти громкие переговоры: не разрешается. Но отрывистая, бессвязная, лихорадочная перекличка между ассирийцами продолжалась. У кого-то мать оставалась — лежит в районной больнице и ничего не знает, у другого жена вот-вот должна родить, и что теперь делать — непонятно, у третьих сын где-то в отъезде, и теперь неизвестно, найдет ли он когда-нибудь свою семью… У каждого — свое.
Уже из кузова грузовика моя мама просила колхозного бухгалтера Зорина (русский он был, поэтому не тронули):
— Вася, Вася, открой сарай, пусти теленочка к корове, а то он голодный останется…
До конца жизни помнил потом мой отец, что накануне вечером, закончив работу, он оставил на колхозном поле кувшин, полный воды, чтобы утром было что пить, работая. Кувшин был заботливо укрыт большими листьями лопуха, и вода, наверное, сохранила свою прохладу до следующего трудового дня, который, впрочем, для угоняемых куда-то ассирийцев уже не наступил…
Страшная была ночь. Выли собаки, посаженные на цепи. Мычали запертые в сараях коровы. Хлопали от ветра калитки и двери в домах, которые вдруг остались без людей…
Нас на мощных военных грузовиках «студебеккер», растянувшихся в длинную колонну, везли на узловую железнодорожную станцию Акстафа.
Мы еще не знали, что таким же образом увозили в ночи всех ассирийцев из селений Алексеевка и Кировка, из городов Акстафа, Тауз, Евлах, Кировабад, Ханлар, Шамхор…
Выметали народ, словно мусор…Вот какую ночь навсегда запомнил армянский мальчик из нашего села, который четверть века спустя столкнулся со мной в Каире. Майор КГБ Тигран М. выполнял здесь несложные функции: работая под «крышей» посольства, он отвечал «за мораль» командированных в Египет советских людей, их здесь было несколько тысяч — инженеров и техников. Он их инструктировал, как вести себя, улаживал возникавшие конфликтные ситуации, проводил профилактическую работу. Не в этом суть. Его, уже опытного работника органов госбезопасности, как любого другого человека, изумлял абсолютный произвол того, что произошло летом 1949 года. Однажды он сказал: «Все-таки за что вас так…? Неужели только за то, что вы — ассирийцы?»
Хотел бы и я когда-нибудь узнать, за что.
Повторяю, в ту ночь мы не ведали о том, что не только наше село, но и все другие пункты в Азербайджане с ассирийским населением были оцеплены в ночное время спецчастями НКВД и все происходило по единому сценарию. Это станет известно на «этапах большого пути», когда к железнодорожному составу будут прицеплять все новые и новые товарные вагоны, переполненные узниками, и когда несколько перегруженных эшелонов, один за другим, направятся с юга в прямо противоположную сторону…
По всему Закавказью будто гигантской метлой прошлись и сметали с этой земли на этот раз — нас. О том, как в Грузии совершили ночную облаву на ассирийцев и увезли их в ссылку, рассказал мне Давид Сафаров, которому довелось стать случайным очевидцем происходившего. Вот как он это вспоминает.Свидетельство лейтенанта Сафарова. «В том злосчастном году я, молодой офицер ВВС, приехал на короткий отдых к матери. А проживали мы в Тбилиси, в районе Ваке, где жили компактной массой ассирийцы, все — беженцы 1915 года из Турции. Было лето, прекрасное грузинское лето. В эти теплые ночи я спал во дворе под открытым небом. И вот когда наступила та самая ночь — никогда ее не забу-
ду — меня разбудили какие-то неясные звуки. Мать очнулась от сна раньше меня. У них, у матерей, сердце так устроено, беду чувствуют раньше всех других людей.
— Сынок, — прошептала она через раскрытое окно, — поди посмотри, что там такое делается?
И только я стал натягивать сапоги — к моей кушетке из темноты выходят пятеро: один в штатском, с ним капитан, лейтенант и двое солдат с карабинами. Из НКВД! — мгновенно промелькнуло в сознании. Кто еще ночью с оружием может по домам ходить?..
— Ваши документы! — потребовал капитан.
— Мама! — попросил я. — Дай мои документы, они в ящике стола.
Мать, перепуганная, принесла требуемое. Я решительно ничего дурного не совершил, документы мои были в порядке, но неприятный холодок пополз по спине.
Капитан развернул мое офицерское удостоверение.
— А, товарищ лейтенант 2-й воздушной армии. Все в порядке, лейтенант, отдыхайте.
Капитан козырнул, возвращая документы, и эти пятеро повернули к соседскому дому в этом же дворе. А там жила семья ассирийцев, Битбуновы: Мишаэль, жена его Назра и пятеро детей. Бедней и безобидней этой семьи не было в нашем квартале.
Мы с мамой в состоянии какого-то оцепенения наблюдали, как солдаты подошли к двери и стали стучать в нее прикладами карабинов. Выскочил на шум Мишаэль в кальсонах, из-за его плеча выглядывает жена, полуодетая. Им направили в лицо фонарик.
— Фамилия?! — требовательно спросил лейтенант. Возле него вплотную стоят двое солдат, а капитан и человек в штатском — в стороне. — Кто сейчас в доме? Сколько членов семьи? — Ответы лейтенант сверяет по какому-то списку.
— Так, правильно, — говорит он. — А теперь, живо, собираться и — на улицу, машина ждет. На сборы 15 — 20 минут. Быстро, быстро!
Не буду говорить, как выглядели в тот момент Мишаэль и Назра, это трудно передать словами. Минут через 15 на улицу повели сонных малышей, самый маленький на руках у матери, не ходил еще. Среди детей мой любимец, 5-летний озорник Тума. Бывало, когда я лежал на кушетке в тени большого тутового дерева в нашем дворе, Тума подкрадывался сзади и травинкой щекотал мне за ухом. Я вскакивал, хватал его и с рычанием разъяренного зверя бодал, а он, заливаясь от смеха и визжа, пытался вырваться из моих рук. Такой был проказник! А сейчас он, бедняга, хныкал, спросонья тер кулаком глаза и шлепал босиком, держась рукой за юбку матери.. Да… И вот повели их со двора: Мишаэль в двух руках и Назра в одной руке — другой она прижимает к груди ребенка — несут большие узлы, связанные из простыней, в узлах всякое домашнее барахло, и еще идут их детишки, мал мала меньше.
Все происходившее мы с мамой наблюдали в состоянии какого-то оцепенения. В сознании не укладывалось, что это д е й с т в и т е л ь н о происходит наяву. Но когда группа арестованных прошла мимо и уже вышла со двора, я, не отдавая себе отчета в том, что делаю, устремился за ними. Подоспел к машине, когда людей уже сажали в нее, а детей солдаты сами брали на руки и подсаживали в кузов крытого брезентом грузовика, чтобы ускорить погрузку. Боже мой, неужели все это не сон?! Вот Назра, вот Мишаэль, всего лишь несколько часов назад мы весело переговаривались со своих балконов… Теперь, завидев меня, умоляюще протягивают ко мне руки, кричат:
— Давид! Давид! Ты же нас знаешь, скажи им, пусть сначала разберутся, мы ничего плохого никому не сделали, о боже, боже, что будет с нами, что будет с нами!
Нервы мои не выдержали, я бросился к капитану; он и тот, который в штатском, курили, стоя под деревом.
— Товарищ капитан, что происходит, объясните, ведь это же люди!
Капитан швырнул окурок на землю, раздавил его кончиком сапога и сказал:
— Это… не люди, а так, вредители всякие…
Потом вдруг разозлился, рявкнул на меня:
— Ну-ка, кру-гом! И марш отсюда! Шэн винахар (груз. — кто ты такой), чтобы расспрашивать?
Кровь моя закипела, не помня себя, я крикнул:
— Вот ты и есть не человек, мать твою!..
Капитан схватился за кобуру, и моя рука тоже дернулась к пистолету (по тем временам я имел право ношения личного оружия вне расположения части). Я бы его застрелил, наверное, я был совершенно невменяем в тот момент. Но между нами успел встать человек в штатском, русский по наружности, и вежливо, тихо так говорит:
— Иди, товарищ, иди, не мешай, здесь все по закону делается, иди…
Что мне было делать?
Странно, что эта стычка с офицером НКВД не обернулась для меня дурными последствиями. Никто и никогда не беспокоил потом меня в связи со случившимся.
Утром, едва рассвело, мы с мамой поспешили на железнодорожный вокзал, так как по городу пронесся слух, что всех, кого забрали ночью, будут отправлять куда-то по железной дороге.
Ну и картина представилась нашим глазам! Вся огромная вокзальная площадь была оцеплена солдатами, будто шла большая эвакуация, как во время войны. Один за другим к вокзалу подъезжали грузовые автомобили, переполненные несчастными людьми всех возрастов, от грудных младенцев на руках матерей до дряхлых стариков.
А на фасаде вокзального здания висел огромный транспарант, и можно было издалека прочесть — я и сегодня слово в слово помню его содержание: «ДОБРОВОЛЬНЫЕ ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ ЗАКАВКАЗЬЯ — НА НЕОСВОЕННЫЕ ЗЕМЛИ НАШЕЙ СОВЕТСКОЙ РОДИНЫ!»
Вдоль солдатских заградительных цепей стояли толпы зевак и любопытных. Один из толпы, грузин, презрительно сказал:
— Правильно делают, что очищают Тбилиси от этого нагави (груз. — «мусор, отбросы»).
Но это была единственная злобная реплика, которую я услышал. Вся публика очень сочувствовала людям в грузовиках. Женщины при виде детишек на машинах, озирающихся по сторонам, слыша плач и причитания их матерей, не могли сдержать слез. Приставали с распросами к солдатам:
— Сынок, а сынок, за что же их так? Куда увозят-то?
Но солдаты в разговоры не вступали. В толпе говорили, что той же ночью в городе похватали много курдов и греков, что их отправляют вместе с ассирийцами…
Трое суток от тбилисской железнодорожной станции отъезжали эшелоны товарных вагонов, переполненных «добровольными переселенцами».
Куда их увозили — никто не знал.
И вот что я хочу сказать. Не считая детства, в жизни всего два раза я по-настоящему плакал: это когда с фронта пришла похоронка на отца, и второй
раз — когда эшелоны увозили наших ассирийцев неизвестно куда. С тех пор в моей душе произошел какой-то надлом, какая-то трещинка, что ли, образовалась… Я был военным летчиком, готовым в любую минуту пролить свою кровь за нашу родину. Но вот та далекая ночь лета 1949 года что-то бесповоротно изменила во мне, она разбудила меня не только в буквальном смысле слова…»
Таковы воспоминания Давида Сафарова, очевидца.
Здесь я хотел бы сказать словами гениального писателя «За мной, читатель!», чтобы проследить за драматической судьбой ассирийцев, увозимых неведомо куда. Да никак нельзя. Напротив, я попрошу: «Постой, читатель». Чтобы вся эта история стала более понятной, оглянемся назад.
Как потомки Ашурбанипала стали строителями социализма и жертвами егоВернемся к корням своим. Без них мы — дикие люди, играющие с компьютерами и летающие в космос.
«…Вы помните маленьких черных людей, которые сидят в России на углах? Они же водят обезьян по дворам. Древни они, как булыжники мостовой: это айсоры — горные ассирийцы». Таково было впечатление В. Шкловского («Сентиментальное путешествие»), когда в начале 20-х он впервые увидел живых ассирийцев на улицах Петрограда, ставшего вскоре Ленинградом.
По Месопотамии, где современный Ирак, ходят сейчас толпами туристы, смотрят на развалины Ниневии, столицы ассирийских царей. Ниневия была Парижем древнего мира.
Не сохранилось и следа от висячих садов Семирамиды. А знаменитые крылатые быки вырыты археологами и увезены; их можно увидеть в Лувре, в Британском музее, в музеях Берлина, Нью-Йорка, и копии — один к одному — в Москве.
Была у ассирийцев письменность — клинопись. От шумеров досталась. Древнейшая письменность человечества. Срезом тростника клиновидной формы выдавливали на мягкой глине слова. Потом глиняные таблицы обжигали — для прочности. Получались глиняные книги. Из них собрал первую на земле библиотеку царь Ашурбанипал, большой любитель чтения.
Хранятся сегодня эти клинописные произведения в Лондоне и Париже, в залах Британского музея и Лувра. Среди них — поэма о Гильгамеше. Удивились ученые, когда перевели ее на современные языки. За три тысячи лет до Толстого мучился вопросами смысла жизни молодой Гильгамеш, отпрыск царской семьи, ужасала его мысль о неизбежной смерти, о неизвестности того, что же дальше — после смерти.
Ассирийское царство разгромили за семь веков до того, как Иисус Христос начал проповедовать Новый Завет на земле Палестины. Победители в древние времена не практиковали геноцида. До такой бесчеловечности не доходили. Они не преследовали и не истребляли ассирийцев только за то, что они ассирийцы. Спасибо. Не стало государства, но остался народ. Ассирийцы выжили. Но пропали из виду на несколько столетий. Снова о них заговорили в I веке, тогда за ними закрепилось имя «сирийцы-христиане».
На их арамейском языке, как было сказано, проповедовал Иисус Христос. Ассирийцы пошли за ним. Бесповоротно.
Неутомимые сирийские миссионеры несли благую весть и крестили народы от Ближнего Востока до Китая, от Эфиопии до Индии. Стоит в Китае с тех времен черный обелиск с сирийской молитвой на нем. Можно еще увидеть руины сирийских монастырей VII века на холмах Грузии. На Малабарском побережье Индии несколько миллионов христиан объединяет сегодня церковь св. Фомы, основанная сирийцами в IV веке.
В те апостольские времена жил и писал поэмы и религиозные гимны Мар Апрем, он же Ефрем Сирин (Сириянин), которого ныне читают в русских православных храмах на торжественных богослужениях.
Громоздкая и неудобная клинопись славно послужила ассирийцам в свое время, но осталась в прошлом. В христианскую эпоху ее заменило связное арамейское письмо. Им мы, ассирийцы, пользуемся со времен Ефрема Сирина поныне. У нас 22 буквы. Как в иврите. И названия наших букв почти совпадают с названиями букв иврита: «аляп», «бет», «далят»… Вот наш алфавит, которым ассирийский народ пользуется уже две тысячи лет.
Пишем мы справа налево. Ибо мы семиты. Арамейский и иврит так же близки друг другу, как русский и белорусский языки, а может быть, и ближе. Месопотамия и Палестина — соседи. Сравните еврейское «шолом» (мир; здравствуй) и ассирийское «шлама», соответственно: «йом» (день) и «йома», «бет» (дом) и «бета»; «нисан» означает апрель и по-ассирийски, и на иврите, названия других месяцев также совпадают. Такие сравнения можно продолжать очень долго. Имена у нас одни и те же, чуть ли не каждого второго ассирийского мальчика зовут Иосифом или Яковом. Мне самому родители дали имя Элия (Илья, значит), отца звали Озар, он же Лазарь, ну а я, его сын, «бар» по-ассирийски, звался бы Элия Бар-Озар, если бы мы остались в горах.
Я с благоговением смотрю на буквы родного языка. Потому что за ними стоит великая сирийская литература III — VIII веков. Ее и сегодня изучают в лучших университетах мира. О ней много и прекрасно писала Нина Викторовна Пигулевская, выдающийся сириолог, царство ей небесное. Тот, кто обратится к ее трудам, узнает столько необычного, что будет потрясен.
Вслед за востоковедами я поражаюсь активности предков, сирийцев-просветителей в средние века. Их назвал «особым народом» и «народом переводчиков» Сергей Сергеевич Аверинцев. Он зря не скажет. Связь здесь вот какая. С VII века Ближний Восток заполняют арабы, начинается эпоха арабского халифата. Сирийцы-христиане — песчинки в этом океане мусульманского мира. И вот они-то и перевели всю древнегреческую литературу на арабский язык (в том числе «Одиссею» и «Илиаду»), а с арабского, несколько веков спустя, были сделаны переводы на основные европейские языки. Оригиналы произведений не сохранились, и, не будь этих переводов, что мог бы знать современный мир о древнегреческой литературе?
Славились тогда сирийцы. Но постепенно закатилась их звезда. Они сделали свое дело и сошли со сцены. К XII веку их уже не видно и не слышно. Последовало семь веков забвения. Сирийцы ушли в тень, попрятались в отдаленных монастырях. Они продолжали жить на землях вокруг Багдада и Дамаска, в горах Турции и в долине Урмия, что в Персии. Но мир забыл о них. Снова вспомнили — в начале XIX века. Тогда западные миссионеры добрались до мест обитания сирийцев-христиан, чтобы обратить их в свои конфессии.
К этому времени у ассирийцев и следа не оставалось от блестящей образованности их далеких прославленных предков — первохристиан Востока. Только веру передавали из поколения в поколение. Хотя и это немало. Технический прогресс их совершенно не коснулся. Завезли миссионеры типографские станки в Урмию, начали печатать первое Евангелие на ассирийском языке. Исторический долг возвращали…
Русская православная миссия тоже не осталась в стороне и даже преуспела. В 1898 году большая часть ассирийцев Урмии перешла в православие. Торжественная церемония с участием сирийских священников во главе с епископом из урмийской области Сипурган проходила в Александро-Невской лавре. Император прислал поздравительную телеграмму. Газеты писали об этом событии. Я смотрю на фотографию в мартовском номере (1898) журнала «Нива»: чернобородые ассирийские священники и русское православное духовенство вместе: исторический момент.
Потом была Первая мировая война. Ассирийцы-христиане, естественно, помогали России и ее союзникам — Англии и Франции. Турция в ответ немедленно начала истребительную войну против ассирийского мирного населения. На людей охотились, как на зверей. Азарт был большой. Их резали на куски, сжигали на кострах, им разбивали головы о камни. Патриарха ассирийцев Беньямина Мар-Шимуна заманили в ловушку и убили. Это был геноцид ассирийский — одновременно с армянским геноцидом. От резни и погромов уцелела небольшая часть. Но «…айсоры шли. Потому что они великий народ», — напишет В. Шкловский в воспоминаниях. Часть беженцев прорывалась к Багдаду, где стояли англичане. В пределы России вместе с отступающими русскими солдатами ушло около 60 тысяч ассирийцев. Они сказали: мы пойдем за «голубоглазыми», — так они называли русских. И пошли. Среди них были юноша Лазарь и десятилетняя девочка Меске, мои будущие отец и мать. Другие, которых опекал Красный Крест, нашли приют в Англии, Франции, США, в странах Латинской Америки. Так образовалась мировая диаспора ассирийцев.
«Разбрызганы они по миру, как капли крови по траве», — записал
В. Шкловский в своем «Сентиментальном путешествии».
Спасибо армянскому чиновнику в Эриванской губернии: он оформлял документы на ассирийских беженцев и, чтобы их пропустили в города России, проставлял фамилии, которых у жителей гор, конечно, никогда не было. Моему отцу досталась фамилия Вартанов, вот ее я и ношу.
В советское время судьба ассирийцев неразрывно связана была с судьбой страны.
Самые образованные безудержно увлеклись марксизмом. Поступали в университет Красной профессуры. Поверили в социализм, в возможность построения рая на земле. Да еще как пламенно поверили! Ведь ассирийцы народ темпераментный. Самый яркий социалист Фрейдун Атурая, выдающийся поэт и публицист, головой поплатился за свои идеалы. Его расстреляли органы ВЧК в 1926 году без суда и следствия. Остались его стихи, его песни, которые поет народ и сегодня.
В деревнях руками ассирийцев строились колхозы, мои родители и все люди нашего рода из высокогорной турецкой области Ботан стали крестьянами в Советском Азербайджане. В городах — искусными ремесленниками, объединенными в профсоюзы. Молодые учились, вступали в комсомол.
В 1937 году самых образованных, «выделяющихся» ассирийцев — преподавателей, ученых, инженеров — в Ленинграде, Москве, Воронеже и в других крупных городах арестовывали по ночам, увозили на черных воронках, больше их никто никогда не видел. Сотни людей ассирийской национальности исчезли таким образом. Но это еще не была прицельная охота на ассирийцев. В то страшное время людей любой национальности выборочно вытаскивали из кроватей для бесшумного уничтожения в лагерях, и из множества жертв определенный процент пришелся на представителей нашего народа.
Слышал я, что летом 2000 года на Левашовом пустыре, что в Санкт-Петербурге, установили обелиск в память невинных жертв сталинских репрессий. Имена ассирийцев тоже высечены на этом памятнике.
А когда началась Великая Отечественная война, пошли воевать ассирийцы за свою новую Советскую родину. Многие не вернулись домой. Стоит в ассирийском селе Урмия на Кубани памятник погибшим. Очень много мужчин из этого села сложили головы на полях войны. Многие показали чудеса храбрости. Несколько ассирийцев стали Героями Советского Союза. Были ассирийцы и генералами в Красной армии.
Те, кто трудились в годы войны на оборону страны по 18 часов в сутки, отмечены были медалями. Мой отец с гордостью носил медаль с профилем Сталина «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 гг.» Номер медали АЦ 042370. Вычеканены на медали слова: «Наше дело правое, мы победили». Выдали ему эту награду в 1947 году. А через два года отца и других доблестных тружеников военного времени вместе с семьями объявили врагами народа и ночью вывезли из родных домов…
«Знаете, нас, кажется, везут в Сибирь…»Так сказала моя старшая сестра Марта, водя пальцем по карте. Нас, запертых в товарных вагонах, куда-то везли и везли, много дней, много ночей, мы сбились со счета. И все гадали: куда же, куда нас везут?
Кошмар бесконечной дороги. Несколько семей, человек сто, — на полу вагона, в котором раньше перевозили цемент или уголь. Воздуха не хватает. В полу вагона прорублено отверстие для отправления естественных надобностей. На узловых станциях сопровождающий конвой разносит по вагонам какую-то баланду. Никого не выпускают наружу. Умирающих сгружают на ближайшей станции. Женщины рожают тут же, на полу вагона… Боже праведный, что происходило с людьми…
Десять дней пути, двадцать, тридцать — и Марта, самая образованная из нас (девять классов уже окончила), говорит, следя по карте: «Знаете, нас, кажется, везут в Сибирь…»
Сибирь? Это слово не произвело никакого впечатления. О Сибири ассирийцы Закавказья знали не больше, чем, скажем, аборигены Австралии.
Есть ли конец железным дорогам СССР? Измученным людям тогда казалось, что конца этим рельсам не будет.
Где-то на сороковой, может быть, день доехали… Томск. Выгрузили людей, подобных сомнамбулам, на территории сортировочной станции. Приехали какие-то важные начальники, достали из папок бумаги, и тогда впервые ассирийцы услышали о причине их высылки: они, бывшие подданные Турции и Ирана (а уже давно все были советскими гражданами), в Советской стране вели агентурно-подрывную деятельность и занимались шпионажем в пользу иностранных государств, в частности, Англии и Турции, выполняли заказы империалистических разведок, стали на преступный путь… Они — враги трудового народа и т. д. За совершенные преступления, подлежат «с п е ц п о с е л е н и ю». «Граждане спецпереселен-
цы! — обратился начальник к темной молчаливой массе людей. — Вы — в бессрочной ссылке. Будете жить и работать под надзором комендатуры. Станьте на путь исправления. Честным трудом, примерным поведением вы можете искупить свою вину перед родиной и народом». И люди-сомнамбулы покорно и равнодушно поставили свои корявые подписи на обвинительных документах. Вы должны подписать! — сказали им, и они подписали.
А из Томска на баржах по сибирским рекам нас везли дальше на север, в Нарымский край. Километров 600 — 700. Это отдельная эпопея.
Зона. Комендант Красношапка.
Начало ассирийской СибириадыПосле нескольких дней плавания на тихоходных корытах-баржах по рекам Томь, затем Обь, затем Чая и Бакчар выгрузили нас на берег в тайге. И вот множество смуглых людей в лохмотьях, с изможденными лицами, озирается по сторонам. Где мы? Что дальше будет?
— Вот вы и приехали! — весело крикнул с баржи молодой матрос. Этот парень, видно, был с чувством юмора.
Да, вот мы и п р и е х а л и…
И вот она — Сибирь, не на карте, не понаслышке, а в действительности. Сибирь…
Далее по безвестным сибирским дорогам на телегах, запряженных лошадьми, развозили нас в зоны ссылки: в Асино, Парбиг, Колпашево, Подольск, Красный Бакчар, Сальниково, Победим, Макаровку, Воробьевку, Чемокаевку, Малиновку, Поротниково и др. Привожу только те названия, которые помню. Ассирийцы же Северного Кавказа (Краснодарский край, города Краснодар, Армавир) были распределены в Верхнекетский район.
Вместе с нашей семьей многие односельчане: семьи Даниловых, Джеммо, Геваргизовых, Беньяминовых, Хамму, Беткаша, Хошаба, Бадаловых, Осиповых, Гильяна, Саркисовых и другие (когда-то все они под именами «ботанае» и «ванае» жили родами соответственно в областях Ботан и Ван высоко в горах Турции) были распределены в Поротниково Бакчарского района. Поротниково — это зона-колхоз, или колхозная зона.
Здесь уже жили. Как узнали потом, — «кулаки», казаки. В эти края их выслали с Кубани лет за двадцать до нас, в эпоху коллективизации. Были у них срубы (так изба в Сибири называется). А для нас жилья не было. Никакого. Разместили в пустующих сарайчиках и зернохранилищах. Новые жильцы заставили из них убраться полчища осатаневших от голода крыс. Был август. Относительно тепло. Грядущая зима не пугала, о ней ведь не знали ничего…
«Комендатура» — новое для нас слово. Собрали возле нее всех в первый же день. Комендант Шапошников, здоровенный дядя в звании капитана (багрово-сизый нос свидетельствовал о том, каким образом капитан заглушал тоску в этой таежной глухомани), держал речь. Инструктировал. Сказал: «Граждане спецпереселенцы! Здесь главное — чтобы была строгая дисциплина. Запомните хорошенько: после работ ежедневно каждый взрослый, от 16 и старше, обязан явиться в комендатуру и отметиться. Второе — из зоны никто не имеет права без специального разрешения уходить. Третье — без всяких пререканий, в любое время, в любую погоду надо выполнять все колхозные работы, какие вам укажут. За нарушение режима спецпоселения — строгое наказание».
Шапошникова народ сразу прозвал Красношапкой — из-за красного околыша его форменной фуражки. Красношапка представил ссыльным двух своих помощников, надзирателей Суткина и Шевцова. Были они при пистолетах.
Начались «исправительные» работы.
С 6 утра и до самого позднего вечера продолжался трудовой день, по времени не ограниченный. Сколько надо было, столько и работали. Конные бригадиры на заре объезжали деревню, стучали концом кнута в окошечко, орали: «Вартанов! (это моему отцу) — пойдешь на корчевку леса! Вартанова! (это моей матери) — в поле пойдешь, лен сушить!»
Меня, пятилетнего, эти громкие стуки в окошко и эти окрики пугали. Мы, дети, часто болели, нам нужен был уход, и мама иногда в ответ на задание бригадира истерически кричала: «Не пойду! Пусть провалится эта твоя работа!» Бригадир в ответ — громовым голосом: «Пой-дешь! Попробуй не пойди, мать твою…!» — и ругался отборнейшим матом. Я хорошо помню, что и боялся этого страшного ора, и обидно было за маму, на которую кричал грубый мужик, и было жгучее желание поколотить этого гада. Если бы я был взрослым и сильным, я бы так и сделал.
В конце концов мама и другие мамы оставляли больных малышей и выходили на работу. При любых обстоятельствах. Вынуждены были. Наказать могли по-разному, например, не выдать продуктов недисциплинированному ссыльному, а в доме столько голодных ртов, и что тогда делать?
Местное население, вернее, ссыльные первой волны, раскулаченные кубанские казаки, вначале отнеслось к нам настороженно и даже враждебно. Они не пускали нас на подселение в пустующие постройки у своих домов. Когда наступили холода, комендант заставил их уступить, иначе мы, привезенные в Нарым босыми и раздетыми, просто погибли бы. Местные отказывались принимать ассирийцев в свои рабочие бригады — их заставила это сделать администрация зоны. Причина вражды стала понятна несколько позже. Казачка по фамилии Свиридова так нам рассказывала.
— Нас предупредили, что сюда везут турков, преступников, и все они черные, с драчливым характером, чуть что — за ножи хватаются… Еще говорили нам, что это враги народа, шпионы, турецкие агенты. Конечно, мы перепугались, ведь такой публики сроду не видали в этих краях…
Очень скоро старожилы Сибири разобрались во всем сами. Они видели перед собой малограмотных людей, для которых физический труд был единственным средством к существованию. Убедились в том, что ассирийцы работают как волы, а трудолюбие очень ценилось в здешних краях. Кроме того, эти смуглые черноголовые люди отличались живым веселым характером, любили шутки, были дружны между собой и вели себя компанейски. Нет, с обликом и поведением этих людей никак не вязались злодейские дела, которые им приписывали.
Сибирское лето короткое. Зима не просто наступила — она обрушилась на нас. Жестокие морозы заставили ассирийцев понять, наконец, что с сибирским климатом шутить нельзя. Съежившись от жестокого холода, с глазами, слезящимися от встречного ледяного ветра, крайне плохо для этой погоды одетые, ассирийцы выполняли колхозные работы. Далеко не у всех имелись валенки, в 35-градусные морозы некоторые все еще ходили в сапогах. Обморожения случались очень часто. Теряли чувствительность, деревенели и становились белыми то ухо, то щека, то нос, то пальцы ног. Неопытные кавказцы вначале бросались отогреваться в теплое помещение. Но как раз этого ни в коем случае нельзя было делать, потому что в обмороженном месте человек потом чувствовал жгучую боль, и кожа слезала. Местные надоумили ассирийцев, что надо немедленно и интенсивно растирать снегом обмороженные участки тела и тем спасаться.
Не все выжили в первую сибирскую зиму. Моя 16-летняя сестра Эльза ходила в школу без пальто, его у нее не было, а была большая шаль, которой она обвязывалась, прикрывая поясницу, спину и грудь от холода. Это было безумие — так одеваться зимой, но мы были нищими, а условия жизни — жестокими. У Эльзы началось воспаление легких. Никаких лекарств, никакой медицинской помощи здесь не предусматривалось. Эльза умерла. А через месяц воспаление легких подхватила другая сестра, 18-летняя Марта. Пережженными от воспаления легкими Марта хрипела и кашляла. Уже наступала весна, май месяц, а жизнь в ней угасала. Мы сгрудились вокруг ее кровати, бессильные помочь, Марта до последней минуты жизни сохраняла ясное сознание, и ее последние слова были обращены к нам: «Как мне жаль вас всех… Что с вами будет?…» Шел год 1950-й.
Мы остались жить, а жить в наших условиях значило мучиться. Мы оплакивали умирающих, а умирающие, уходя из этой жизни, жалели нас.
Много лет спустя на последней странице книги Псалмов, с которой отец был неразлучен, я обнаружил записи, которые он вел на ассирийском языке. Сделаны они крестьянской рукой, не привыкшей к письму, почерк коряв, чернила выцвели от времени.
«Эльза умерла 16 марта 1950 года;
Марта родилась в 1932 году и умерла в мае 1950 года;
Авраам умер в 1951 году;
Кетонэ, моя мать, умерла 15 сентября 1952 года».
Авраам — наш близкий родственник, Кетонэ — моя бабушка. Очередная смерть — очередная запись. Скупо, без лишних слов отмечал отец горестные даты. Умерла. Умерла. Умер. Умерла… Такая хроника…
Быт по-сибирски, труд, процесс «перевоспитания»Пережив первую зиму, ссыльные ассирийцы построили собственные «срубы». Это было примитивное жилище: с улицы входишь в маленькие темные сени, а оттуда дверь ведет в большую общую комнату.
Спали мы на «лежанках», сколоченных из досок. А под лежанками, за загородкой, держали зимой наших кур, в сарае они околели бы от холода. Бывало, даже поросенка держали. А однажды, когда наша корова с ласковым именем «Люба» отелилась и ударили ранние крепкие морозы, ее новорожденного теленочка пришлось взять в комнату и около месяца подержать в тепле; потом, когда он чуть подрос и мог выдержать холод сарая, его пустили к маме.
Конечно, от соседства со скотиной в комнате стояла вонь, но что делать? Мы таким образом спасали животных, а они спасали нас от голода, давая нам яйца, молоко, мясо. Общее житье скотины и человека зимой было одним из условий выживания в Сибири.
Три первых года жили при свете керосиновых ламп. Потом появилось электричество. В 23.00 лампочки в домах три раза мигали — это с электростанции дежурный монтер подавал сигнал, что сейчас выключит свет.
Одновременно с электричеством провели радио. В комнате повесили какую-то черную тарелку, из нее раздался треск, мы услышали звуки, напоминающие кашель, потом вдруг она, эта тарелка, заговорила человеческим голосом! Чудо из чудес! Так радио вошло в нашу жизнь. И мы стали слушать речи партийных и государственных деятелей. Иногда передавали и музыку.
Была в Поротниково начальная школа. Я еще не учился, но в шесть лет уже читал, буквам меня научила старшая сестра Мария. И была маленькая библиотечка в зоне. Самая первая книжечка, которую я в этой библиотечке самостоятельно взял, и был совершенно счастлив от этого, — сборник русских сказок под названием «Коза-дереза» с изображением этой самой козы на обложке, рогатой и бородатой, с глазищами янтарного цвета. На всю жизнь запомнил.
Родителей мы видели мало. Трудом, обязательным и «очищающим», люди были заняты от зари до зари. Тяжелейшим видом трудовой повинности была корчевка леса вручную. Отвоевывали у тайги дополнительные участки для посевов. Сначала вырубали участок леса, расчищали его. Затем — тяжелые землеройные работы с пнями, когда надо было подкапываться под толстенные вековые корни деревьев-великанов, подрубать эти корни, обвязывать громадные пни веревками и, «впрягаясь» по несколько человек — лошадей для этого не давали, их не хвата-
ло — отволакивать в сторону, чтобы расколоть, разрубить на части и сжечь, затем заполнять грунтом и разравнивать оставшиеся большие воронки; только после этого очередной участок, отнятый у тайги, годился для посева. Таким образом, сегодня многие зерновые и картофельные поля Нарымского края в Сибири — это своеобразные памятники, созданные руками ссыльных ассирийцев.
Ну и, конечно, лесоповал, лесозаготовки, лесосплав. Механических пил не было, работали топорами и обыкновенными двуручными пилами. А нормы были жесткими, 6 кубометров чистой древесины на каждого вальщика леса. Опасная работа. Как на корриде. Иное дерево-гигант, «хлыст» (нижняя часть ствола) которого наклонен в одну сторону, а средняя часть и вершина — в другую, при падении вело себя как разъяренный бык, надо было предугадать направление его «броска», а иначе — смерть. Горе зазевавшемуся вальщику леса, его могло придавить стволом, ему могло разворотить живот сучьями, крепкими и острыми, как штык. А когда ты в снегу по пояс, то и отскочить в сторону не сможешь. И многие попадались, как несчастный Маругел, не успевший увернуться от падающего дерева. Ему было 35 лет. На этом участке «фронта» работали наравне с мужчинами и женщины. Их инструктировали, выдавали удостоверения лесорубов
и — в лес… Среди них была и моя сестра Аня. Слава богу, уцелела. Да, так было. С первой утренней зарей, даже при 40-градусном морозе — в тайгу, опять в тайгу, на лесоповал. Став на расстоянии 50 — 60 метров друг от друга, как это требовалось по технике безопасности, каждая пара вальщиков леса начинала свою опасную «игру». По всей тайге гулкое эхо разносило тогда протяжный и тревожный призыв: «Бо-о-й-ся!» — это было слово-пароль, этим окриком люди в момент падения дерева предупреждали друг друга об опасности, чтобы человек успел отбежать в сторону. То там, то здесь кричали: «Бо-о-й-ся!» Это была глубоко символическая перекличка в таежной глухомани. Бояться здесь надо было и быть всегда настороже…
Годы в ссылке — и трудные, и голодные. Сколько помню себя, всегда хотелось есть. За каторжный труд ссыльным начисляли «трудодни», к концу года по количеству трудодней выдавались натуральные продукты, пшеница и прочее, и некоторое количество денег. Продуктов всегда не хватало, тогда их брали в долг у колхоза, авансом. Глава многодетной семьи, такой как наша, никогда не мог рассчитаться с долгами.
При этом с каждого работника взимался подоходный налог, 13 процентов. И еще заставляли покупать облигации государственного займа. С каких таких капиталов? До облигаций ли было бедным ассирийцам, когда на уме лишь одно — как бы самим прокормиться…
«Несознательных» граждан, тех, кто не покупал эти облигации, вызывали в сельсовет на «проработку». Вызвали однажды и моего отца. Он по этой части считался одним из самых злостных «должников».
Как вспоминал потом отец, было это так. Ему сказали: «Вартанов, бросай к чертовой матери работу, давай, бегом в правление, там тебя ждут…» Отец приехал в правление на санях с колхозной фермы: в каком-то обвязанном веревкой зипуне, пропахший неприятным тяжелым запахом прелого силоса — корма, который возил в тот день на ферму для коров, — на бровях и ресницах — стаивающий снег, на усах — сосульки льда, был сильный мороз. Вот в таком виде и предстал перед начальством.
Шуваев, председатель сельсовета, ответственный за распространение облигаций, грозно взглянул на него:
— Ну что, Лазарь (имя моего отца), деньги принес?
Отец:
— Денги… нету. Один санки силос (мой отец не очень хорошо по-русски говорил, я воспроизвожу его речь без изменений) — привезу тибе, если хочешь…
Некоторые из присутствующих хохотнули, услышав такое обещание ссыльного главе местной администрации. А Шуваев был мужик холеный. Нелепый вид Лазаря, его неожиданное предложение «барину», каким выглядел Шуваев, вызвали веселое оживление среди явно скучавших людей.
Шуваев разозлился:
— Я тебя про деньги за облигации спрашиваю, принесешь или нет?
Отец отвечал, наклонив голову в направлении Шувалова:
— Хочешь — на, бери мой голова, больше у меня ничего нет.
— Ну, погоди, я тебе сейчас покажу! — сказал рассвирепевший председатель сельсовета. — Шевцов! Шевцов! Иди-ка сюда!
Вошел надзиратель Шевцов, пистолет в кобуре — болтается на боку.
Шуваев снова обратился к «государственному должнику»:
— Я тебя в последний раз спрашиваю, ты купишь облигации или как?
Отец:
— Сколько надо?
Шуваев:
— 1200 рублей.
Отец:
— А 12 мильон не хочешь?
Шуваев:
— Ах ты, американский прохвост!
Отец, выйдя из себя:
— Ты… сам… американский… хвост! Я рабочий человек, кажди ден силос на санка везу, сорок градус мороз, а ты на мотоцикл туда-сюда катаешься!..
Шуваев:
— Я тебя заставлю платить!
Отец, равнодушно:
— Давай, бери все, что у меня есть…
Шуваев, повернувшись к Мартемьянову, председателю колхоза:
— Что там на его счету?
Мартемьянов:
— На его счету… ноль рублей, ноль копеек и пятеро детей. Он уже три месяца как на колхозном авансе живет, в долг берет.
Шуваев:
— Мне нет дела до этого! Шевцов, поговори ты с этим… — и Шуваев махнул рукой в сторону отца.
Шевцов, хоть и надзиратель, а человек был добродушный, во всяком случае, не злой. Он подошел к отцу, положил ему руку на плечо:
— Лазарь, ты пойми, всем надо помогать государству. На эти деньги будут строить школы, больницы, детские садики, опять же на оборону страны, понимаешь? Ну хорошо, сейчас нет денег, но через месяц колхоз будет расчет делать, ты получишь деньги, возьмешь тогда облигации?
Отец:
— Все равно не могу. А дети мои ты будешь кормит?
Шевцов повернулся к Шуваеву, развел руками:
— Ничего не поделаешь, несознательный человек…
Вконец разозленный Шуваев взял моего отца за шиворот и вытолкнул его за дверь со словами:
— Пошел отсюда! Я тебе еще покажу, подожди…Нас «перевоспитывали» еще наглядной агитацией и… патриотическими песнями. Нам раздавали плакаты, чтобы в доме на стены вешать. Над моей лежанкой висел, например, плакат, который изображал мужчину с перекошенным от (гражданского, классового) гнева лицом: указательным пальцем он показывал прямо на меня и грозно предупреждал: «Болтун — находка для шпиона!» Под этим антишпионским лозунгом в буквальном смысле слова прошло все мое сибирское детство.
А песни, их пели участники художественной самодеятельности, когда после завершения «уборочной», осенью, в районном центре Бакчар устраивался «Праздник песни». Взрослых и нас, детей, везли туда на грузовых машинах ГАЗ-51; там в промтоварном магазине взрослые покупали нужные вещи, а нас, детей, угощали клюквенным морсом, вкуснее которого ничего не было на свете. Что за прекрасный был день! Со сцены под открытым небом ссыльные пели — громко, с неподдельным энтузиазмом:Москва — Пекин!
Москва — Пекин!
Идут, идут вперед народы —
За светлый мир,
За прочный мир,
Под знаменем свободы!Знамя, конечно, было наше, и еще китайское, а в общем это было какое-то замечательное советско-китайское знамя, огромное, как небо, над всей землей, и всем народам было очень хорошо под этим знаменем. Так это воспринималось моим детским сознанием.
Самое большое и непоправимое несчастьеА годы ссылки проходили один за другим. Она, эта ссылка, была для нас
б е с с р о ч н о й, как было запроектировано неизвестным вершителем наших судеб. Каждый следующий год наступал и проходил, не принося ничего нового, утешительного. Но это было обманчивое ощущение. Безостановочно работающее время готовило большие перемены. Приближался час исполнения высшей воли, которой подчиняется все сущее в мире, которой должен был подчиниться даже такой гигант, как товарищ Сталин.
А было это так. В один из мартовских дней 1953 года мы пришли утром в школу как обычно, но в положенное время звонка на урок мы не услышали. Вместо звонка вдруг дали команду всем классам построиться на линейку в большом школьном коридоре. Опять долгая заминка, мы стоим, ждем, наконец выходит к нам директор школы по фамилии Полуэктов, коммунист, тоже сосланный в эти края. Он стал лицом к нашему строю: громадный ростом, очень сильный мужчина. «Дети, — едва выговорил он странно дрожащим и непривычно слабым голосом, — дети, случилось самое большое и непоправимое… несчастье. Умер… умер…» Он не смог договорить до конца. Поднес к глазам платочек. Его подбородок вдруг мелко-мелко задрожал, крупное волевое лицо как-то жалко сморщилось, он отвернулся от строя учеников и, ссутулившись, вышел из коридора прочь. Перепуганные и пораженные его видом, его поведением, мы стояли, ничего не понимая. За директора досказала заведующая учебной частью Анастасия Кузьминична. Она сказала, отчетливо выговаривая каждое слово: «Дети, умер наш любимый вождь и учитель Иосиф Виссарионович Сталин. Расходитесь по домам, сегодня занятий не будет».Умоляем Верховный Совет СССР… Потом до нас — с большим запоздани-ем — стали доходить из Москвы потрясающие новости, которые не укладывались в сознании: расстрелян Берия, оказавшийся иностранным агентом, расстрелян Багиров, первый секретарь азербайджанского ЦК КПСС, по непосредственному указанию которого, как говорили некоторые ссыльные ассирийцы, нас всех вышвырнули из Азербайджана в Сибирь. И — самое невероятное — сообщения в газетах, что с а м товарищ Сталин допускал кое-какие ошибки…
Ассирийцы сообразили, что надо «бить во все колокола», писать в Москву, в высшие инстанции, чтобы оттуда вмешались и исправили чудовищную несправедливость… Москве почему-то верили. Москве доверяли при всех обстоятельствах. Ссыльные ассирийцы свои прошения о помиловании, свои мольбы к властям — разобраться в их деле, освободить от каторги — составляли в нескольких экземплярах и посылали: «Дорогому товарищу Ворошилову» (также — Маленкову, также — Хрущеву), в Президиум Верховного Совета СССР, в газету «Правда», в Верховный Суд СССР.
Наше освобождение было не за горами, но мы этого еще не знали, мы только умоляли и надеялись…
Преступление закончено — забудьте…— Что было дальше? Как вы освободились? — спрашивает Тигран М. Мы сидим с ним в открытом кафе экзотического каирского квартала Замалек, в тени плюс 42, от этого еще приятнее на вкус холодное пиво «Stella», популярное в этих местах.
Я рассказываю Тиграну, каков был эпилог нашей Сибириады. То освобождение, о котором ссыльные ассирийцы грезили во сне и наяву, стало реальностью в 1956 году. Глав семейств начали вызывать одного за другим в Управление внутренних дел районного центра Бакчар, там им вручали стандартные однотипные справки — постановление Верховного Суда СССР. Это и была свобода. Справку, выданную моему отцу, могу процитировать: «Дана Вартанову Лазарю, 1895 г. рождения, в том, что Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР от… (такого-то числа такого-то года) постановление Особого совещания при министре Государственной Безопасности СССР от… (такого-то числа такого-то года) в отношении его отменено и дело производством прекращено с освобождением его от спецпоселения».
Подпись — Председатель судебной коллегии по уголовным
делам Верховного Суда СССР Морозов. Печать.
Вот так, просто, обыденно. Было, значит, такое постановление о нас, а теперь оно отменено… Можете ехать обратно домой.
Везли нас сюда, на край света, за казеный счет, а обратно — самим надо голову ломать, это же не шутка — почти 10 тысяч километров пути для нищих людей… Деньги-то какие нужны на такую дорогу, представляешь, Тигран? И как ни рвалось от нетерпения сердце из груди — скорее, скорее на Кавказ! — но пришлось месяца три готовиться. Все до ниточки распродали, корову Любу отвели на Бакчарский базар, денег на билеты едва набрали, и одних сухарей два огромных чемодана насушили. Как мы добирались до своего Эльдорадо, то есть до Кавказа, это целая эпопея. В общем, доехали-таки до родного села. И что же? Все наши дома, добротные, из красного кирпича, сложенные своими руками, заняты чужими людьми из коренного населения республики. Пришли, значит, на пепелища. Что делать? Собрали деньги, послали своих людей в Москву (в Москве разберутся!) ходатайствовать, никто и слушать их там не стал. Пропали наши дома.
— И что вы стали делать?
— Да ничего. Но и ютиться в своем бывшем селе без крыши над головой и видеть каждый день родные дома, отнятые у нас, не было никаких душевных сил. Поэтому все наши люди приняли решение переехать в соседнюю Грузию. Там, в сельской местности, нужны были рабочие руки. На новых землях, в 35 километрах к югу от Тбилиси, построили свой поселок, посадили виноградники, фруктовые деревья, стали жить.
— И что вы потом думали о том, что произошло? Ведь такое никогда не забывается, правда?
— Не забывается, но что толку без конца бередить душу воспоминаниями о пережитом? Наши старики не любили разговаривать на эту тему. Я одно точно знаю: даже после сибирской каторги ненависть не поселилась в наших сердцах. Как можно ненавидеть, например, град, который нежданно-негаданно обрушился на землю и побил подрастающий урожай? Таким же стихийным бедствием воспринималось в крестьянском сознании наших стариков то зло, которое выпало на нашу долю. Ведь у него, у этого зла, не было ни конкретного лица, ни конкретного адреса.
Понимаешь, когда-то они жили в горах Турции. Там одно право действова-
ло — право сильного. Время от времени какой-нибудь бек или ага, соседний или дальний, налетал со своими людьми, угонял скот, похищал красивую девушку. Но к подобным напастям люди были готовы, укрывались, отбивались, защищались как могли. Здесь же, в родной Советской стране, какое-то таинственное, непредставимое, недоступное сознанию Особое совещание при министре Государственной Безопасности СССР в далекой Москве решило судьбу ассирийцев. Значит, пока в кавказском селе Калининкенд ассирийские крестьяне: мой отец Лазарь, Савва, Иосиф, Беньямин, Ишо, Саргис, Гиваргис, Шамун, Израэл, Даниэл и другие, а также их жены с граблями, серпами, тяпками, лопатами, вилами каждый день отправлялись ни свет ни заря на колхозные полевые работы и трудились до седьмого пота, неведомое им Особое совещание постановило, что они — враги народа, и эти люди были обречены на сибирскую каторгу…
Вот это страшно осознавать. И чем больше времени проходит, тем ужаснее думать о том, что тогда с нами сделали…
— Ну, ладно. Надо все-таки забыть. Жизнь у всех наладилась… Все в прошлом…
— И да и нет. Для моей мамы это и в настоящем. В нашем сельском доме на стене висят рядышком в рамках две увеличенные фотографии, на них две красивые девушки. Одной 16, другой неполных 18 лет. Это сестры мои, Эльза и Марта. Покоятся их тела в мерзлом сибирском грунте, может, и могильных холмиков теперь уже не осталось… А души этих чистых, невинных созданий пребывают там, где нет смерти и нет Сибири. Мама моя, как взглянет на эти фотографии, так начинает причитать и обливается слезами. Для нее это никогда не будет в прошлом, это всегда — сегодня.
Погромы, исход, бездомная нацияДа, за 35 лет до Сибири мои сородичи все еще жили в горах. Век проходил за веком, и прошло уже 25 столетий со времени, когда Ассирия была уничтожена, и Ниневию сровняли с землей. Поколения ассирийцев сменяли друг друга, но оставались привязанными к этим местам. Пережили они владычество Персидской империи, и Греческой, и Римской, уцелели при Арабском халифате, были истребляемы по приказу Тамерлана, стали подданными Оттоманской империи и дошли до начала ХХ века. Жизнь — неистребимая штука.
Где-то там, в ученом мире, востоковеды-исследователи спорили и доказывали в своих работах, что ассирийский народ не был уничтожен в ходе разрушения Ассирийской империи, что потомки одного из древнейших народов мира продолжают жить в местах их исторического расселения и т. д. и т. п. А они, дети гор и месопотамских равнин, первохристиане, далекие от цивилизованного мира, они просто жили, нисколько не задумываясь над своим происхождением. Они просто были… ассирийцами.
Легендарная Ассирия с течением времени все более обрастала красочной историей и вызывала к себе растущий интерес историков, тогда как реальные сирийцы-ассирийцы, забытые всеми, под именем «христиане Востока» действительно продолжали жить там же, где они жили тысячелетиями. Они выпали из современной истории, но с потрясающей этнической цепкостью держались за свои обычаи, за христианскую веру и родную речь, хотя их арамейская письменность и литература, прославленная когда-то великими именами Ефрема Сирина и Бар-Эбрайа, уже много веков пребывала в полном забвении. Прогрессирующий мир давно уже использовал паровые машины, ездил на поездах и автомобилях, летал на самолетах, но ассирийцы, рассеянные по горам и равнинам Ближнего Востока, никем не признаваемые, не соприкасались с благами цивилизации.
С таким багажом они и встретили Первую мировую войну.
У каждой семьи есть свой отец. Отцом всех ассирийцев, духовным и светским их повелителем был патриарх Беньямин Мар Шимун. Когда мы отбывали свою бессрочную ссылку во «глубине сибирских руд», вечерами мой отец рассказывал мне о прежней жизни там, «на родине». Эти сказки, или сказы, и его красочные воспоминания о той реальной жизни входили в мое детское сознание.
Сказ о ПатриархеЕго власть, по словам моего родителя, была для верующих абсолютной, воля его была законом, слово, сказанное им, воспринималось как истина. Если бы патриарх повелел своему народу: бросайтесь в огонь! — то люди так бы и поступили. Так говорил мой отец. Ассирийцы действительно готовы были идти за своим патриархом хоть в пекло.
Это они и сделали, когда грянула Первая мировая. Дрались Турция в союзе с Германией, а против них Россия, Англия и Франция. Патриарх был недоволен приниженным положением ассирийского народа в османской Турции. Об этом знали российские и британские дипломаты. Подкатились они к нему, обещали независимое самоуправление его народу после победы, только, мол, вдарьте по туркам, помогите… Вдарили. Ответный удар был сокрушительным. Ассирийцев уничтожали на корню. Младенцы, девочки, старики — всех их вырезали в селениях озверевшие аскеры. Только красивых девушек оставляли в живых, уводили в гаремы. В кровавых пиршествах участвовали банды из местного мусульманского населения.
Метался патриарх Мар Шимун по горам, собирая остатки своего народа. От англичан помощи не было. От русских тоже. В отчаянии добрался до Тифлиса. Встретился там с Великим князем русского царского двора. Забыл мой отец, как его звали. Гибнет мой народ, сказал ему патриарх ассирийский. Представитель двора сказал: Россия ценит ваш подвиг, скорбит вместе с вами. Повесил на грудь патриарха красивый русский орден. И распрощался с ним.
Большинству людей патриарх представляется в образе старца с бородой, мудрого, всезнающего, многоопытного духовного руководителя верующего народа. Беньямин Мар Шимун еще юношей был возведен в этот высший сан. Сан передавался от дяди к одному из племянников по наследству и обязательно внутри одного рода — династии Мар Шимун. Когда началась война, патриарх был совсем молодым человеком. Я видел его фотографии, — глаза серны, большие и печальные, лицо, как будто растерянное от чрезмерности врученной ему власти, некрупная фигура в тяжелом патриаршем облачении. Трудно не посочувствовать ему.
Я после Сибири, во взрослости, много материалов накопал об ассирийцах и о том времени. Удивило, что слышанное от отца в фольклорной передаче как правило совпадало с установленными историческими фактами.
Не дожил наш патриарх до возраста Иисуса Христа.
Из Тифлиса вернулся безутешный Мар Шимун в горы Турции. Тут его стал звать к себе на переговоры Симко, предводитель курдов. С турками Симко то дружил, то воевал, не поймешь его. Приезжай, говорит, помиримся, положим конец вражде между нашими народами. Поехал патриарх в курдское селение, с ним брат его Давид, боевой командир, и 50 казаков сопровождения из русской армии. Встретил их хитрый Симко как самых дорогих гостей, банкет устроил. А оружие всем велел сдать на хранение, нехорошо-де в дом, где будут говорить о мире, входить с оружием. Гуляют казаки, курдский вождь ведет переговоры с Мар Шимуном. Поклялся, что не будут больше его отряды нападать на ассирийцев. Давид вышел во двор, предчувствие беды у него было, и видит: на крышах люди с винтовками пристраиваются. Нет при нем его пистолета, сдал, как все. Вернулся, шепчет на ухо патриарху: «Брат, мы окружены, я сейчас этим тяжелым кубком для вина размозжу голову Симко, его люди растеряются, мы спасемся». — «Не
смей, — сказал патриарх, — мы договорились обо всем, он поклялся. Пришли с миром и уйдем с миром».
Так он сказал. А потом Симко сам, в знак особого почета, провожал Мар Шимуна, вышел с ним во двор. И все было хорошо. Но только поставил патриарх ногу на подножку фаэтона, чтобы ехать, как две огненные пчелки вонзились в его тело, одна под левую лопатку, другая в шею. Это было последнее, что почувствовал Мар Шимун в земной своей жизни. Опрокидываясь навзничь, на спину, ослабевшим голосом проговорил: «йимми, йимми…» (ассир.) — «мама, мама… «Это слышал его личный возница. Ему, единственному, спасли жизнь лошади, запряженные в фаэтон. При первых же выстрелах они с места рванули бешеным галопом, вынесли из зоны огня. Под градом пуль полегла вся казачья рота, а вместе с ними боевой командир Давид и другие ассирийцы.
Ужасная весть громом прокатилась по горам. Пошел тогда ассирийский генерал Ага Патрус, воин от рождения, со своим отрядом в то село, где устроили Мар Шимуну западню. Тело патриарха было втоптано в грязь. Увезли его, похоронили со всеми почестями.
«Я отомщу, сказал Ага Патрус. У него была своя артиллерия — пушки, которые он отбил у турок. Установил он их на высотах и разгромил родное селение Симко, камня на камне от него не оставил. Жестокость за жестокость.
Французы Ага Патруса обожали. Дали чин генерала. И много всяких боевых наград. И был он еще кавалером трех или четырех орденов Святого Георгия — от русского правительства. Любил он этих Георгиев больше всех других орденов. На парадных фотографиях они эффектно украшают его китель. Мощь сфинкса ощущается в его портретах военного времени.
После войны жил боевой генерал уединенно в своем замке под Марселем. Получил полное материальное обеспечение от Франции. Тоска его снедала: не привык к мирной жизни. Бывало, выхватит пистолет и ведет прицельную стрельбу по курам во дворе замка. Сколько настреляет, столько и пойдет на обед ему и челяди. Обезумевшие от страха, куры с треском разлетались в разные стороны. Встревоженные пальбой соседи вызывали жандарма. Жандарм, хорошо знавший привычки отставного льва, обращался к нему со словами: «Пардон, мсье ле женераль, mais c’est impossible! (фр. — это невозможно)». Поседевший генерал был похож на таможенника Верещагина из фильма «Белое солнце пустыни». Он смотрел тяжелым взглядом на жандарма, наливал полный кубок божоле рубинового цвета и говорил: «Буар!» Что означает на французском «Пить!». Это было единственное французское слово, которое отчетливо выговаривал Ага Патрус. Жандарм отвечал нерешительно: «Но я на службе, мсье ле женераль…» Генерал снова твердо произносил: «Буар!» Это звучало уже как приказ. Жандарм, оглянувшись по сторонам, осушал кубок. Выполнив несколько таких «приказов», жандарм брал под козырек и уходил на нетвердых ногах… До следующего вызова…
Где-то в 33-м или 35-м тоскующий генерал Ага Патрус умер. Унес на тот свет незажившую рану в душе и обиду за несуществующую ассирийскую державу. За гробом его шел тот самый жандарм и плакал, не скрывая слез.
Стоит теперь на Лазурном берегу Франции памятник Ага Патрусу. Потомки его офранцузились и рассказывают правнукам о легендарном своем прадеде на французском языке.
А молодой патриарх вошел в новейшую историю ассирийцев как святой мученик. Пожертвовал ради них жизнью. Он сам погиб, и с ним едва не погиб его истерзанный народ. Он был истинным патриархом, но, скорее всего, малоопытным политиком. Мечтал дать счастье народу, а получилось так, что народ оказался втянутым в пекло мировой войны. Он думал, наверное, что настал подходящий момент для обретения ассирийской государственности, а на самом деле это было самое неподходящее время для открытого выступления за свои национальные права. В результате ужасные несчастья обрушились на головы ассирийцев. Конечно, невозможно было все предвидеть и рассчитать тогда, в той исключительно сложной обстановке.
Ассирийцы Ванской области бежали с наступлением сумерек, и среди них — мои будущие родители со своими отцами и матерями, бабушками и дедушками, братьями и сестрами. Бежали, чтобы не настигла смерть, — прорывались к российской границе. Одна только ночь оставалась для спасения, рассказывал отец. Ужас заставлял людей идти быстро, насколько хватало сил. Среди беглецов были старики, беременные женщины и дети, много детей. Матери несли своих младенцев. Плачущие младенцы могли погубить народ. Чтобы турки случайно не услышали их плач и не напали на след беглецов, священник отец Стефан велел матерям дать грудь младенцам. Малыши успокоились, затихли. Из рассказа отца перед глазами встает жуткая картина ночного бегства: непроглядная темная ночь, узкая извилистая горная тропинка; чуть отступишь в сторону — свалишься в глубокую пропасть, и — эта молчаливая масса людей, которые, задыхаясь от слишком быстрого марша, уходят прочь от когда-то родных, а теперь смертельно опасных мест. Все изнемогали от усталости, но останавливаться было нельзя.
На исходе ночи, когда звезды начали бледнеть и исчезать, люди по перекинутому через бурную реку мосту перебрались на безопасный берег — он контролировался армянскими стрелками из отрядов знаменитого генерала Андраника. Мост сбросили в реку, бешеный поток унес его. Ассирийцы отходили все дальше от реки. А на оставленном берегу, в растерянности стояли два опоздавших человека, Бархо и его 80-летняя слепая мать, из соседнего селения Швата. В этот момент подоспели турки. Беглецы издали видели, как аскеры рубили саблями на куски Бархо и его мать. На них вымещали они всю злость за то, что ассирийцы ускользнули у них из-под носа. Другие турки открыли беспорядочную и бессмысленную стрельбу — пули все равно не долетали на таком расстоянии. Армянские бойцы ответили им тем же. У армян были свои счеты с турками.
Ассирийская трагедия нового времениЕе довелось увидеть воочию одному английскому миссионеру. Лучше на ночь не читать того, что он пишет. Лучше бы, может быть, вообще не читать этого. «По дороге, насколько хватало глаз, двигался сплошной поток беженцев, временами такой густой, что образовывались пробки. Это была ужасная картина, и не приведи господь ее вновь увидеть. Люди шли босиком, в ночном белье. Некоторые женщины рожали прямо на дороге. То была трагическая картина исхода целой народности из страны (Оттоманской империи. — И. В.), которая ее отвергла. Я говорю об ассирийцах-беженцах. Бледные, голодные, с измученными лицами, они производили впечатление сомнамбул, оглушенных людей, которых придавила всей своей тяжестью война. Особо жуткое впечатление производили женщины с малютками на руках. Изнеможение и усталость во всем теле делали их походку шатающейся, а глаза на бледном лице, полные скорби и печали, эти глаза, обращенные к небу, говорили о картинах ужаса, запечатленных в их расширенных зрачках. Вдоль всего шоссейного пути Джульфа-Тавриз мне часто приходилось встречать эти скорбные фигуры измученных и обесчещенных женщин, сиротливо черневших у края дороги в поисках более счастливой и менее жестокой страны…»
Так ассирийцы шли навстречу своей новой судьбе. И разбрелись по всему свету.
Знал всю эту историю прекрасно священник Русской Православной Церкви
о. Александр (Мень), царство ему небесное. И однажды, после моей исповеди ему, сказал задумчиво: «Да, гены бегства в крови у вас, ассирийцев…» Я это запомнил. Имел он в виду также и мое сумасшедшее бегство из Каира в Америку, и такое же безумное возвращение уже через неделю в Советский Союз. Но это уже моя личная история, а рассказываю я о более важном.
Армянско-ассирийская дискуссияИтак, разбрелись ассирийцы, растеклись по всему свету. И вот однажды в далекой экзотической Калифорнии один очень талантливый молодой армянин, который впоследствии стал всемирно известным, познакомился случайно со своим ровесником, парнем ассирийского происхождения. И произошел между ними разговор. Вот что было, и вот о чем они говорили (дело было в Сан-Франциско, 1933 год).
«… Я пошел на 3-ю стрит в школу-парикмахерскую, где стригут всего за 15 центов.
Парикмахер был молод, высокого роста, со смуглым и серьезным лицом; полные губы, черные глаза с длинными ресницами, большой нос. Я прочел его имя на служебной карточке, лежащей перед зеркалом — Теодор Бадал.
Он стал стричь меня. Хороший парикмахер никогда не разговаривает, пока с ним не заговорят первыми, и не важно, чем и как переполнено его сердце.
— Это имя, — сказал я, — Бадал… Вы армянин?
— Я ассириец, — сказал он.
Что ж, неплохо. Ассирийцы вышли из той же части света, что и мы, армяне; у них такие же носы, как у нас, такие же глаза, такие же сердца. У них другой язык. Их разговор непонятен нам, но они во многом похожи на нас. Конечно, было бы еще приятнее, окажись Бадал армянином, но и это неплохо.
Мы стали говорить с Бадалом об ассирийском и армянском языках, о древнем мире, о культуре наших народов.
— Я не могу читать по-ассирийски, — сказал Теодор Бадал. — Я родился в древней стране, но хочу забыть о ней.
В его голосе слышалась усталость, не физическая — душевная.
— Почему? — спросил я. — Почему ты хочешь забыть о своей древней стране?
Он грустно улыбнулся:
— Потому что все наше смыто оттуда.
Я привожу точные слова Бадала, моего здесь ничего нет.
— Когда-то мы были великим народом, — продолжал Бадал, — но это вчерашний, позавчерашний день. Теперь мы — лишь тема древней истории. Мы создали великую цивилизацию. Ею до сих пор восхищаются. А сейчас в Америке я учусь стричь волосы. Нас смыло с лица земли как расу, мы — конченный народ. Все в прошлом, зачем мне надо учиться читать по-ассирийски? У нас нет писателей, у нас не происходит никаких событий, никаких, одни мелочи жизни… Было однажды событие, это когда Англия натравила на нас мусульман, и началась резня*. Это уже старая история, вы все о ней знаете.
Слова Бадала очень огорчили меня. Я всегда сострадал моему разгромленному народу. Никогда прежде мне не доводилось слушать ассирийца, на английском языке высказывающего подобные вещи.
— История моего народа, — сказал я, — во многом схожа с вашей. Мы тоже древний народ. Мы еще сохраняем свою Церковь. У нас еще есть несколько писателей: Агаронян, Исаакян, некоторые другие, но судьбы наших народов во многом совпадают.
— Да, — сказал парикмахер, — я знаю. Мы вмешались в события ради простых вещей — мира, спокойствия, ради наших очагов, не ради завоеваний.
Он помолчал, потом добавил:
— Конечно, пользы нет в том, чтобы быть разочарованным. Но мы, ассирийцы, прожили свой день, я думаю.
— А мы живем с надеждой, — сказал я. Нет такого армянина, который не продолжал бы мечтать о независимой Армении, о счастливом будущем для своего народа.
— Мечта? — сказал Бадал. — Что ж, это уже кое-что. Ассирийцы не могут теперь даже мечтать. Как вы думаете, сколько нас всего осталось на земле?
— Два или три миллиона, — сказал я.
— Семьдесят тысяч,** — сказал Бадал. — Это все. Семьдесят тысяч ассирийцев во всем мире, и мусульмане все еще преследуют нас. В прошлом месяце убито еще семьдесят ассирийцев. Было маленькое, в одну строчку, газетное сообщение: еще семьдесят ассирийцев убито. Мы все скоро будем уничтожены. Мой брат женат на американке. Больше не остается надежды. Мой отец еще как-то читает на родном языке, но он старый человек. Он скоро умрет…
Молодым армянином, никому в ту пору не известным, который по бедности своей стригся в дешевейшей парикмахерской, был будущий знаменитый писатель Уильям Сароян. А разговор свой с пессимистически настроенным ассирийским цирюльником он воспроизвел в рассказе «70 тысяч ассирийцев».
Печальный и бесполезный урок историиЗаигрывали британские дипломаты в годы Первой мировой с руководителями ассирийцев и называли ассирийский народ «нашим малым союзником». Это имя, по-английски «Our Smallest Alien», присутствует во многих документах того периода. Лесть — виртуозный инструмент в дипломатии всех времен. А если еще пустить в ход обещания… Да, помогал наш народ России, Англии и Франции, ибо поверил заверениям членов Антанты, что они решительно будут содействовать созданию ассирийской национальной автономии на территории исторической родины ассирийцев. Но вот закончилась Первая мировая бойня, великие державы приступили к переделу мира, а о своих посулах «малому союзнику» навсегда забыли. Россия, та, что обещала «златые горы», не в счет: она сама сгорела в Октябрьской революции. Ассирийцев попросту бросили на произвол судьбы, их жертвы были напрасны. Об этом вероломстве западной дипломатии написаны тысячи страниц и свидетельствует множество документов. Делегацию несчастных ассирийцев даже не пустили в зал заседаний на Парижской мирной конференции (1919г.), не выслушали их жалобы. Потом ассирийцы пытались отстоять свои права в Лиге Наций. Тщетно.
Даже после национальной катастрофы несколько сотен тысяч ассирийцев оставались на территории двух новообразованных арабских государств — Сирии и Ирака. Судьба уготовила им жестокие испытания. В начале 30-х годов в Ираке прошла волна исключительных по жестокости кровавых ассирийских погромов. Ассирийцы стали жертвой (в который уж раз!) столкновения интересов Англии и Ирака в этом районе мира. Мосул — область, которая плавает на нефти. Не давали англичанам спокойно спать эти скрытые сокровища. Хотелось завладеть ими. Ширмой могла бы послужить «ассирийская автономия» на этой вожделенной территории. Английская дипломатия различными посулами вновь сумела вовлечь ассирийцев в драку как своих союзников. Увы, даже после кровавых уроков Первой мировой войны ассирийские лидеры ничего не поняли и ничему не научились. Приходится это констатировать. Избиение ассирийцев повторилось. В историю вошла и расправа над жителями большого ассирийского селения Симела, там же, в Ираке; все они, от мала до велика, были убиты в августе 1933 года. И вновь Англия осталась в стороне.
В этой связи ассирийцы, в какой бы части света они ни проживали, отмечают ежегодно в августе «Йома д’Сахде Атурайе», то есть «День ассирийских мучеников». А на апрель приходится День национального траура и скорби у армян. Армянский геноцид всемирно известен, о бойне для ассирийцев знают лишь специалисты по Востоку.
Ассирийцы выживают и приспосабливаютсяВот, в общем, то, что я хотел рассказать о нас, ассирийцах. Очень хочется, чтобы об этом народе знали хотя бы что-нибудь в окружающем их мире, на этой планете, которая, как теперь понимают, стала тесной, подобно коммунальной квартире. И Москва — чем не гигантская «коммуналка» сегодня? Здесь в тесном соседстве оказались представители сотен наций и народностей. Стало быть, по законам человеческого общежития — не мешало бы лучше знать и уважать друг друга.
А рассказ о народе, забытом полностью в современном мире, я закончу вот каким послесловием. Ассирийцы в большинстве своем люди энергичные, сообразительные и предприимчивые. Они быстро осваивают иностранные языки, а благодаря своему трудолюбию почти всегда добиваются в странах проживания экономического благополучия. В городах США, Швеции, Австралии, в других странах многие из них становятся владельцами бизнесов, таких как авторемонтные мастерские, бакалейные и овощные лавки, пиццерии, рестораны, торговля недвижимостью. Они посылают доллары и кроны, марки и франки в Ирак или Сирию, в Турцию или Иран оставшимся там родственникам, сами иногда туда наведываются.
Ассирийцы основывают периодические издания, в которых есть страницы на ассирийском, арабском, турецком (в Швеции) языках, и обязательно — на государственном языке данной страны. Честно сказать, журналистский и полиграфический уровень ассирийских изданий очень невысок, но что же делать, в условиях глобального рассеяния, без всяких сколько-нибудь серьезных институтов национальной жизни трудно ожидать лучшего. Главные и постоянные темы публикаций — нерешенная ассирийская национальная проблема, вопросы древней и новой истории ассирийского народа, ассимиляция молодого поколения в эмиграции. Ассирийская молодежь учится в колледжах и университетах, осваивает престижные профессии, вливается в современное общество, создает смешанные семьи, в которых дети уже не говорят на родном языке.
Если захотите увидеть, как проводят досуг ассирийцы ХХI века, послушать их разговоры, идите в их национальный клуб. Это любимое место встреч. Такие клубы у ассирийских общин имеются в любом зарубежном городе на Западе, где они обосновались. Даже в Австралии (Сидней) и — сейчас вы удивитесь — в Новой Зеландии, да-да, в ее столице Веллингтоне. В этих социальных клубах за чашкой кофе или чая, за кружкой пива можно с приятелями обсудить все мировые, а также наболевшие национальные проблемы. А то и просто поболтать. В клубах отмечаются памятные даты, устраиваются гражданские празднества, проводятся различные общественные мероприятия, там же собирают деньги на благотворительные цели. Одним словом, это пункты «агитации и пропаганды», встреч и приятного времяпрепровождения.
Что еще? Вера. Рождество и Пасха — главные религиозные праздники ассирийцев. По воскресеньям целыми семьями ходят в церковь. Религия продолжает занимать важное место в их жизни и сама по себе, и как главный фактор национальной консолидации. Церковь — это место встречи всех со всеми. Только при храмах имеются воскресные кружки, в которых ничтожно малое число детей обучается ассирийской грамоте; школ как таковых нет.
Авторитет патриарха традиционно высок. Его резиденция уже много десятилетий располагается в Чикаго, церковь делит с народом его изгнанническую судьбу. С одной стороны Святая Апостольская Соборная Ассирийская Церковь Востока (официальное название) находится в сложнейшем положении, разбросана по разным странам и городам мира вместе с народом, испытывает финансовые затруднения. Но в то же время духовный ее авторитет чрезвычайно высок, ведь она — апостольская. Загляните в авторитетнейшую Энциклопедию Брокгауза и Ефрона «Начало сирийской церкви относится к апостольской эпохе». Вот почему ассирийский патриарх — обязательный гость Русской Православной Церкви на ее международных форумах или больших торжествах, и не случайно его место, как это видно на фотографиях, — рядом с русским патриархом. Ассирийского патриарха с почетом принимает и Папа Римский.
Самый радостный, красочный, экзотически обставляемый массовый празд-
ник — это, конечно, ассирийский Новый год или «Ха б’Нисан», который встречают 1 апреля. В этом году наступил 6751 год по ассирийскому календарю. В день Нового года ассирийские общины устраивают многолюдные пикники на открытом воздухе, народные гуляния, выступления фольклорных ансамблей, концерты в национальных клубах. Все это, записанное на видеокассеты, затем пересылается перекрестным образом из страны в страну, идет взаимообмен, так что ассирийцы Ирака могут видеть, как празднуется этот день в Америке, ассирийцы США смотрят подобные же видеозаписи из Ирака и Сирии и т. д. Этим они как бы доказывают самим себе, что ассирийский народ жив, существует и свою историю помнит.
Что происходит в этот день в Чикаго, где проживает не менее 70 тысяч ассирийцев, надо видеть своими глазами, и мне довелось однажды это наблюдать. Я, песчинка среди многотысячных толп зрителей, смотрел грандиозное шествие — парад древнего народа. Участники новогоднего народного шоу одеты в яркие национальные одежды. Медленно движется нескончаемый кортеж автомобилей с открытыми платформами — намек на древние колесницы, на них толпится шумная молодежь, в руках у них транспаранты с патриотическими лозунгами, с национальными символами и атрибутикой: здесь и изображения знаменитых крылатых быков, и царя Ашурбанипала, и легендарной ассирийской царицы Шамирам (она же Семирамида), и многое другое. Конечно, много музыки, национальных песен, народных танцев. Редко что может сравниться по колориту и красочности с этим бесподобным зрелищем, разве что бразильский карнавал. Фантастический эмоциональный подъем как у участников, так и у зрителей этой феерии. Неизгладимое впечатление. Заранее подготовившаяся полиция на несколько часов услужливо перекрывает автомобильное движение по одной из главных магистралей города, где проходит национальный парад. В общем, ассирийское национальное меньшинство наслаждается стандартными благами демократии в западных странах, где они живут как беженцы.
Можно жить как кому заблагорассудится, и дай бог удачи потомкам ассирийцев, куда бы ни заносил их ветер странствий. Только корни свои забывать нельзя.
Не была судьба благосклонна к ассирийцам.
Но факт остается фактом. Они живы и ныне хотят всего лишь того, чтобы их признали как народ, равнодостойный среди других народов современного мира, чтобы уважали их историческую преемственность и национальные права. Требуют, умоляют, ходатайствуют…
Разве это чрезмерные требования, уважаемые дамы и господа, высокие судьи и присяжные заседатели, президенты и премьер-министры нашего цивилизованного международного сообщества?Лос-Анджелес — С.- Петербург — Москва
1999 — 2001Полная версия книги Элиа Бар-Озар (Ильи Вартанова) о массовой высылке ассирийцев Советского Закавказья в Сибирь в годы сталинских репрессий, с уникальными фотодокументами тех лет будет опубликована в III квартале текущего года в московском издательстве «Текст».
_____________________________________
*Имеется в виду начатое по приказу националистических властей (младотурков) поголовное истребление на территории Оттоманской империи в 1915—1916 гг. христианского народа ассирийцев, который в ходе Первой мировой войны стал союзником Англии, России и Франции. Тогда предположительно из общего числа 950 тысяч уцелело около 500 тысяч ассирийцев, рассеявшихся в поисках спасения по всему свету и образовавших мировую диаспору. — (Примеч. автора.)
** Мировая диаспора ассирийцев по их оценочным данным насчитывает в настоящее время от 1 млн. до 1,5 млн. человек. — (Примеч. автора.)