Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2001
Часто ли вы встречали в современной литературе романы о смысле жизни? Согласимся — не очень. Тем не менее мне встретился этот редкий вид — я говорю о романе “Бремя попыток”1 Елены Поповой в третьем номере журнала “Знамя” за истекший год. Авторы-женщины за последние годы изрядно потеснили сильный пол на страницах периодики; причем если начинали как правило с традиционных романов, где скрепами глубинного сюжета являются любовные отношения героев, то затем все далее углублялись на территорию криминального детектива. Елена Попова выбивается из этого ряда — впрочем, из всех прочих рядов тоже.
Прежде всего Елена Попова — драматург со стажем и репутацией, лауреат первого Европейского конкурса пьес, ее пьесы игрались на сценических площадках Москвы, Петербурга, Таллина и, естественно, Минска, где она живет; на Западе после успеха на Боннском Биенале, где спектакль был фаворитом, раскручиваются “Баловни судьбы”, эту пьесу перевели на немецкий и на английский, издают в Лондоне… Две новые пьесы идут в Белоруссии — что же заставило признанного театрального автора обратиться к жанру романа? Чтобы выяснить это, обратимся к особенностям почерка автора пьес. Вот ее собственное признание: “Не ищите солнца там, где оно село. С моей точки зрения, сейчас театр пришел в некоторый тупик в погоне за блеском, изяществом, эффектами, хлесткостью, остроумием, короче — за формой, что само по себе замечательно; театр как-то ушел от человека, от его боли, от его тепла, дыхания, от его сущности”. Пьесы Поповой несут в себе это живое, они не построены, не сконструированы, они развиваются как живые организмы, подчас неожиданно и парадоксально, что позволяет при постановке применять объемное решение, превышающее очерченное словом пространство. Для автора слово — это знак, за которым стоит мир чувства, поэзии, подтекст.
И вот теперь роман, внутри которого также явно ощутима неостановимая текучесть бытия. Недаром сквозной образ романа, вернее сказать, основная его стихия — это вода, прибывающая медленно, сочащаяся невидимо по капле через все поры почвы и стены жилищ. Это неслышное заполнение водой Города есть образ заполнения жизни временем, его протекания сквозь нас. Город как место действия и образ Города — живого существа, черты лица которого открываются героине романа Зенте не сразу, с той размеренной постепенностью жизни, которая задается самим ритмом писания, тем музыкальным звуком, на который настраивается слух читателя буквально с первой фразы романа…
А начинается роман почти с конца — это отъезд Зенты, присланной в Город с некоей миссией (во всяком случае, так воспринимает она свою работу в фирме “Благая весть”), прощание с сотрудниками и со всеми, с кем на протяжении всего проведенного здесь времени сталкивала ее жизнь. После прощания, однако, она не уезжает, вернее, не может уехать — то ли засосала ее та самая водная, вернее сказать — болотная стихия: “Люди на болоте” помните? Конечно, Иван Мележ писал про полещуков, про коренных жителей трясины, дрыгвы, топи, на этой земле родившихся и другой не видавших. А вот Зента (само имя чужеродное, из каких краев взятое – непонятно) в Городе — пришлая, присланная в него на работу и фактически не прижившаяся в нем — не пустила корней, не завела семью, не родила детей, и тем не менее стихия этого места не отпускает ее. Стихия или чувство долга — вот это и пытается понять читатель, погружаясь в чтение, подчиняясь незаметно для себя замыслу автора, который не обязан вовсе все объяснять, а только показывает и рассказывает.
Фирма “Благая весть” — аналог Фонда Сороса — занимается выдачей субсидий и грантов по заявкам и проектам; долгое время Зента находится в приятной иллюзии, что она раздает гранты справедливо, пока не убеждается, что состав просителей тщательно селектируется отцами Города, и все усилия этот заведенный годами порядок преодолеть оказываются тщетными. Тем не менее она продолжает оставаться на посту и не бросает начатое дело на полдороге. Фактически в своем романе, как и ранее в пьесах, Елена Попова утверждает, что все происходящее в жизни есть равнодействующая двух сил: это стихия воды, та самая “река времен в своем теченье”, которая подчиняется лишь своему собственному закону, независимому от людей и непонятному для них, и сознательное усилие человека, подчиненное его воле и разуму. Так понимает, например, свое служение Зента. Но именно потому, что равнодействующая все равно зависит не только от воли и желания человека, результат любого усилия никогда нельзя предсказать. Собственно, именно это ощутимое присутствие безначальной стихии и есть “фирменный знак” автора, что отличает все, ею созданное, и потому не сконструированность произведения, а его живорожденность, естественность налицо.
Прислал Зенту в Город некий господин Шульц — личность, занимающая в структуре романа и в судьбе Зенты совершенно особое место, окрашенная мистически, особенно после его смер-
ти — она видит его во сне, и эти сны несут ей успокоение, проясняют смысл происходящего. Одновременно именно сны объясняют Зенте, что ее покровитель не так уж и всесилен, как ей казалось, он тоже уязвим, и в первую очередь уязвим именно в своей привязанности к Зенте. Он благословил ее на бескорыстное служение делу, дал первичный толчок для инициативы и оставил, подобно волшебному помощнику из сказки, далее он не в силах ей помочь. А помогают ей, даже спасают от смертельного оцепенения, от дурного глаза тайных врагов две обычные женщины, ее помощницы Нина и Ирина, к которым сама Зента относилась до этого этак снисходительно, а они проявляют недюжинную смекалку и самоотверженность, ее защищая, подтверждая тем не напрасность пребывания Зенты в Городе. Коренные жительницы всегда лучше разбираются в интригах и тайнах местной жизни, так помощницы Зенты догадались, что ее заколдовали, и лечат соответственно, снимая порчу у колдуна. Самое удивительное, что в наше время “тотального оккультизма” это не удивляет и не настораживает даже образованного читателя, а принимается им как должное. Сниженное отношение к помощницам, во всяком случае к одной из них, проглядывает не только у Зенты, но и у самого автора, наделяющего Нину явно иронической фамилией Лапсердак. В дальнейшем появляется сбежавший в Америку муж, открывает в Городе дело, которое поначалу бурно разворачивается, а затем, после того как Миша Лапсердак не поладил с отцами Города, скоропостижно рухнет. Столкновение любой инициативы с местной номенклатурой — конфликт, дающий бесконечное множество вариантов сюжета современного как дамского (Т. Полякова особенное четкий пример), так и мужского современного детективного повествования; у Елены Поповой номенклатуру в Городе возглавляют лилипуты, что можно прочитать как буквально, так и символически. “Тайные пружины бытия” не сразу открываются Зенте, даже после приглашения в баню для избранных, когда среди присутствующих находится, к счастью для нее, анонимный защит-
ник, а сцена разгула уродов написана гротескно, прямо-таки с Босховской средневековой яркостью; лишь после краха торгового центра Миши Лапсердака проясняется для героини повествования кошмарность и мизерность правящих Городом сил, и незыблемость, укорененность в почву этой иерархии неискоренима. Что же остается делать Зенте при этом незыблемом порядке вещей? Да то же самое, что и всем нам: надо жить, милые сестры, надо жить. А последнее слово автора — о второй помощнице Зенты — Ире У., которой за время протекания романа выросла и уехала в Америку дочь с мужем, вырос и оставленный дочкою внук, а когда дочь вернулась, то нашла лишь могилу матери — почти безмолвной на протяжении романа, сначала молодой и красивой, а затем все еще красивой, но все менее молодой Иры У., скромно и самоотверженно прослужившей фирме “Благая весть” весь отпущенный срок. Как мы видим, у автора сложные отношения с именами и фамилиями героев — так, у Зенты фамилии вообще нет, что подчеркивает, как нам кажется, вневременную и вненациональную природу главной героини, отсутствие “органики” в этом образе; фамилии имеют в романе Поповой первичное значение прозвища, и по ним легко понять отношение автора к персонажу, прием не нов, однако естественно вписывается в структуру романа. Роман можно представить в “русской” серии “Азбуки”, но проводить параллели стоит разве что с пьесами этого же автора — настолько неоднозначна заданная ситуация, непредсказуемо разворачивается действие, прихотливо, с изгибами, подобно либерти, развивается повествование, которое прочитывается не наспех, но с неослабевающим интересом.
1 Елена Попова. Бремя попыток. Роман. // “Знамя”. 2000. №3.