Александр Вяльцев
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 2, 2001
Александр Вяльцев
Злодей с человеческим лицом
Любой человек, проживший энное количество лет, имеет свой список мертвых, о которых можно что-то существенное написать, ибо — очень удобно писать о мертвых: не потому, что не ответят, а потому, что рисунок жизни завершен и его можно достаточно просто схватить в умозрении. Даже задним числом найти некую логику — и в жизни и в смерти. Конечно, не все могут похвастаться такими мертвыми, как Лимонов. Но и монопольного права на них он не имеет. Собственно, его мертвые — это в основном юношеские харьковские знакомые, про которых, действительно, кроме него, никто не может вспомнить — и дело его благородно. Прочие же обойдутся и без Лимонова — как не слишком нуждались в нем и при жизни.
Но, в общем, автор и не настаивает, вопреки названию, что со страниц книги заговорят мертвые, пусть и лимоновским голосом. Лимонов (слава Богу) никак не участвовал в смертях своих героев, он только ходит по кладбищу и вспоминает — себя! Пользуясь таким странным приемом, он пишет свою биографию. То есть делает то же, что и во всех прочих своих романах. "Мертвые" — повод представить свою жизнь, разбитую на серию романов, в некоем обобщенном, хоть и отрывочном виде.
Прыгая с пятого на десятое, в зависимости от капризов памяти, он движется в одном направлении — от харьковских будней до московских праздников, удивляясь попутно: что это он, такой великий, пишет про кого-то другого, плевка его не стоящего (имеется в виду московская богема конца 60-х), и в оправдание грозится купить автоматы на полученные от тиража деньги. Национал-большевик, которому так удобно в рыночной системе. Ему надо грезить о каких-то автоматах, блюдя имидж.
Но это все пустое: Лимонов — сентиментальный, очень ранимый человек, хоть и сделавший из своей "политики" и своих "балканских войн" некий жизненный виток а-ля Рембо, но достигший, судя по книге, не слишком многого. Нет, не анфан террибль, каким его почему-то считают, ни в коей мере. Это совершенно неподходящая ему маска, которую он, может быть, и хотел бы носить, столь лестную для поэта.
Лимонов — человек бесконечно тщеславный. Поэтому к довольно "равной" ему среде московской богемы, в которую он, молодой поэт, с провинциальной прозорливостью затесался, — относится с предельной ревнивостью. Он не прощает своим "мертвецам" — он все еще сводит с ними счеты. Единственное исключение — воспоминания о Евгении Кропивницком, написанные с любовью и даже пафосом, неожиданным для такого циника и "злодея", каким он хочет казаться. При этом он во многом прав: герои того времени "в массе своей" были более артистами жизни, чем художниками, обладали крепким здоровьем, отсутствием принципов и легкостью жизни, не омрачаемой некрупными конфликтами с властью.
Потом автор перемещается в Нью-Йорк, где находит единственного достойного конкурента, но зато какого! — Иосифа Бродского. Лишь его автор готов признать равным себе по таланту. Но Бродский уже мертв, а Лимонов все еще наращивает обороты — то есть победит в перспективе, по запасу лет. Своеобразная, хоть и железная логика.
Поэтому самое интересное в книге — информация. Есть там и более глубокие мысли, но лучше всего информация. Можно позавидовать памяти автора: картина тридцатилетней давности воссоздается с указанием номеров квартир. Впрочем, Лимонов описывает всегда лишь самого себя, поэтому уже "набил" себе память. Он профессиональный самоописатель. Ему надо интересно жить, чтобы было что описывать. Не умея уходить в глубь вещей, он может только экстенсивно переживать опыт. Сперва он "поразил" публику нетипичной картиной эмиграции и некими странностями любви (все это, увы, затмило самое ценное, что было в "Эдичке"), позже стал более склоняться к насилию. Кажется, единственное, что не дерзал приобрести и чему завидовал автор, — это умение убивать людей. И с определенного момента стал тянуться к "героям", которые право имеют. Из Свидригайлова, как не совсем справедливо обозначил главного героя "Эдички" Бродский, он эволюционировал в наполеонствующего Раскольникова, сытого, не заботящегося ни о ком на свете, ищущего приключений ради собственного удовольствия и самоутверждения. А ныне втягивающего в свои игры посторонних людей, видимо, с ущербным чувством мужественного, раз его надо постоянно подтверждать.
Но и такой Лимонов — лишь театральный Страшила из детских утренников, способный испугать разве что слабонервных московских интеллигентов. Лимонов думает, что сообщает людям какую-то правду, увиденную глазами грязного панка. Но никаким панком или битником Лимонов не является. Он был пижоном из богемного, но совершенно неинтеллигентного круга, полушпаной-полумажором: слишком любил он буржуазные гостиные, где стремился произвести хорошее впечатление да познакомиться со знаменитостями. Последние нужны были ему для карьеры и успокоения тщеславия, а теперь стали героями нового романа. Он очень буржуазен, но ломает себя, потому что принадлежит к типу писателей, ограниченных своим личным опытом. Поэтому ему всегда надо быть в гуще событий. Как слабый человек, он любит диктаторов, тиранов и международных преступников. Тех, кто управляет стадом, которое Лимонов презирает. Кто всегда побеждает, не задумываясь о смерти или морали, делая то, для чего Лимонову надо напрягать всю свою недюжинную волю.
И даже стиль автора если чем "неформальным" и блещет, то лишь литературными огрехами, но не избытком ненормативной лексики. Он целомудрен, наш автор. Он полон буржуазных, добропорядочных привычек: в образе жизни, в профессиональном труде. Не чурается и грязной работы: он вообще не белоручка. Мало похож на Берроуза, которого так уважает.
По складу личности он не злодей. Исповедует даже некий культ честности. То есть в романах он попросту исповедуется — но не кается. То есть даже и кается, но не во всем. Ибо хочет быть героем ("моя профессия — герой"), хотя чаще всего почему-то выходит шут или жертва. Автор сам удивляется этой диалектике — и ему хватает уже настоящей смелости это сказать. Ему нравится, если его считают сумасшедшим. Увы, подлинные сумасшедшие никогда не пробиваются в литературе: сумасшедший все делает бескорыстно, в его распоряжении радость самого делания. Мир вокруг ему не ясен, поэтому его мнением сумасшедший не дорожит. Он лишен тщеславия — а без этого нет пути в кумиры. Ибо в кумиры ползут — ломая себя. Этим и занят Лимонов. Но на фоне испорченных западных мальчиков он бледноват. Русская стыдливость не дает выламываться до такой степени. Где порок и смерть ходят рука об руку — без всякой цели. У Лимонова есть цель. Он все-таки идеолог. В своей жизни он видит пафос. Хотя бы личной над миром победы. И он не готов ее так просто отдать. Он хочет рисковать, ему знакомы сильные страсти, но из всех них он смог извлечь лишь некий "эксперимент", а не петлю на шею.
Как бы ни ругал он Запад, он все же добился там себе славы — именно тем, что первым из русских эмигрантов стал этот чарующий Запад ругать, а с ним и диссидентство в придачу. Именно это, а не любовь к большим неграм и прочие мерзости создали ему дурную репутацию на родине. Про плохих мальчиков мы уже читали, то, что он клеймил беззаветных героев, ослабляя нас в борьбе с режимом, — простить не могли.
А он был во многом прав. Хотя политические идеи Лимонова наивны до предела. Выросшие из сублимации личных жизненных неудач, они свелись к простейшей формуле: "пострелять хочется". При этом цель четко не обозначается. Ибо писателю Лимонову просто нужен опыт, нужен жизненный тонус. Писать стоит лишь "под бьющий с фланга пулемет" — тогда это будет настоящая литература, считает автор.
Но трудно сочувствовать человеку, который едет куда-то стрелять только ради опыта, даже если он неравнодушен к некоей национальной идее (а в "Эдичке" Лимонов презрительно отозвался о духе национализма — был чище и правильнее).
Не прав он в другом: люди, подобные ему, словно не чувствуют хрупкости жизни, хрупкости мира и самого государства. Они борются с жизнью, как с личным врагом, путая ее с неподвижным болотом, которое они хотят взбаламутить. Применяя для этого карнавальные левацкие методы, хорошо зарекомендовавшие себя в Париже в 68-м и описанные Кортасаром в "Книге Мануэля". Государство, выбравшее свободу самовыражения граждан, обрекло себя на подобные штуки.
Вообще, такие опереточные партии и экстремистские группки могут существовать только в свободной стране, против которой нацелен весь пафос их борьбы. Они мечтают о диктатуре и некоем коммунизме, где таким, как они, не будет места.
Даже этой диалектики они не видят, потому что хотят только просиять.
Писатель и вождь Лимонов боится смерти, поэтому так любит своих молодых соратников по "национал-большевистскому делу" — это его семья, ибо никакой другой он создать не сумел. Для него, вероятно, это и есть лучший вариант семьи: некая разновидность романтической подпольной ячейки и толстовской коммуны.
Эволюция Лимонова из литератора в трибуна — черта очень русская. Собственно, он сделал то, что нужно: поняв, что литература, которая и была у нас всей "политикой", а ее авторы — "группой влияния", что такая литература, да и литература вообще никому не нужна, он стал заниматься политикой напрямую — без посредников. Как бы доказывая, что и писатель со своими идеями может менять мир: то есть вновь восстанавливая уважение к слову — как к вещи взрывоопасной, а значит, важной.___________________________________
Эдуард Лимонов. Книга мертвых. — СПб.: Лимбус Пресс, 2000.