Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2001
“Белое и черное. Два полюса — два начала. Поле черного квадрата — космос, тьма. Четыре белых элемента — круговорот, знак солнца. Образуется вихрь, в котором цепенеет и пропадает взгляд. Через мгновение ты сгинешь в исподволь приближающейся воронке — спокойствие, гармония”. (С. Алибеков). Так затягивают эти тексты, хотя перед нами всего лишь описание ферганской тюбетейки — космически просторное и прозрачно-глубокое, как топкое дно теплого пруда.
Термин “Фергана” давно уже перестал быть только географическим обозначением места на карте Узбекистана и стал понятием литературным, поэтическим, определением современной альтернативной поэзии в глубине восточного классического стиха, распространившегося вглубь континента. Этот сплав традиционно восточного и традиционно европейского порождает новую интересную традицию, организованную мест- ностью и управляемую изнутри каждого составляющего. В середине семидесятых в глубокой провинции тогдашней Узбекской ССР стихийно возникло сообщество авторов, получившее впоследствие название “ферганской школы”. Некоторые из них в начале 90-х были опубликованы журналом “Звезда Востока”, сразу же замечены и оценены в России.
“Мы верим и продолжаем верить, что Фергана может хотя бы на час или на один ослепительный полдень, если ей воздать хвалу со злостью бесполезной одаренности, стать гипнотической землей, где впечатления превращаются в судьбу, вопреки желчной жизни, вопреки сопровождающей нас петляющей неясности”. (Ш. Абдуллаев).
Книга издана благодаря гранту, предоставленному Шамшаду Абдуллаеву Институтом “Открытое Общество”, и включает прозу, поэзию, переводы и графику ферганцев — Шамшада Абдуллаева, Даниила Кислова, Григория Коэлета, Вячеслава Усеинова, Хамдама Закирова, Вячеслава Ахунова, Сергея Алибекова, Абдуллы Хайдара, Ольги Гребенниковой, Александра Гутина, Евгения Олевского, Игоря Зенкова, Рената Тазиева, Юсуфа Караева.
Феномен Ферганы странен и не совсем понятен — как горящий далеко в пустыне костер или свет в глубине моря. Наверное, именно от моря в текстах ферганцев соединяется плавность и стихийность, спрятанная глубинная сила и спокойное осознание собственных возможностей. Когда я, не очень разбирающаяся в переплетениях палеонтологических пространств, спросила у более сведущего человека, не было ли на месте Ферганы когда-нибудь древнего моря, тот, подумав, ответил: “когда-нибудь в любом месте было море”. И если идти от этого, то можно оттолкнуться руками от песчанного дна восточной пустыни и вынырнуть под полуденное желтое солнце морской долины. Многие тексты подобны воде, они текучи и плавны. Изменения так же незаметны, как и переходы из одного состояния в другое. Очевидной фиксации конкретного состояния не происходит — оно длится, существуя в промежутках от гребня одной волны до другой. “И жизнь сама собой уместится в пунктир,/как если б сумму минусов сложить”. (А.Хайдар)
Ферганская школа, возникшая на стыке культур, взяла за основу нулевой вектор и расходится от него радиально во все стороны бумажного листа. Каждый идет в своем направлении, сохраняя своеобразный колорит места. Фергана — это не стиль, а скорее почерк, меняющийся и все же оставляющий неизменным некое родовое начало, присутствующее во взгляде, в способе восприятия и передаче этого восприятия.
“Волевые черты “ферганской школы”, определившие ее родовое сияние среди равного неравенства чужих творений: изображать исчезновение как чувственный опыт, совершенно конкретный, лишенный романтической риторики; отодвигаться как можно дальше от собственных корней, обогащая их своим уходом; создавать комментарии, переходящие в литературную практику; намекать на уровне пейзажной рефлексии или стилистических решений, что сущее говорит прежде всего сквозь атмосферу; незаинтересованно принимать мир, когда все вокруг дышит волнами монотонного счастья; выслеживать бессобытийные картины, скрывающие почву для священного; подчеркивать свой антиисторизм и неприязнь к социальной реальности, страх перед действием и тоталь- ностью наррации, депрессивно переживаемую естественность и мета-личное упрямство, с каждым разом все больше отдаляющее нас от смысла происходящего”. (Ш. Абдуллаев)
Основные черты ферганского сборника — сдержанность и внутренняя собранность. Здесь не принято выворачиваться наизнанку и проповедовать душевную распущенность, именуемую нынче “новой искренностью”. Спокойное осознание себя в мире и мира вокруг себя, принятие мира и такое же спокойное отношение к происходящему. И в то же время не давать себе возможности растворения — в чем угодно — в пейзаже, слове, другом человеке. Бережное, но непреклонное отстранение, невидимая, но ощутимая преграда, ощущение отдельности каждого существа, будь то человек или событие. “Не замечать, не приближаться,/ не слишком выдавать себя окружающим”. (О. Гребенникова). Не гордое одиночество, а ощущение всего как цельности и самодостаточности — уверенность в своем существовании. Только так можно вступить в контакт с окружающим, не навязывая ему себя и сохранив собственное “я”. Умение удержаться на грани, отделяющей одно пространство от другого. Здесь местность диктует свои правила, которым невозможно подчиниться, невозможно ни обойти, ни обойтись без них. Особое ощущение просторности и длительности. Нет суеты и спешки, и любая, самая малая малость имеет свою ценность. “Сплетение камуфляжей в единое пространство пейзажа. Керамическое горло кувшина, сулящего живительную энергию. Выпученный глаз хамелеона, холодное мерцание листьев, теплая суета фламинго. Упругий навязчивый контраст”. (С. Алибеков.)
Каждый текст — фрагмент, стеклянный многогранник в сплавленной солнцем мозаике. Не случайно тексты Сергея Алибекова — остановленные кадры, а его рисунки — графические тексты. Камера оператора скользит, укрупняя предметы и создавая видеоряд, дающий слово молчанию предметов и свойств. Времени здесь нет — есть вечность, спокойная и неторопливая, именно отсюда — созерцательность и неспешность. Ферганское время — это часы с маятником, но без стрелок. Все, что нужно для взгляда, — здесь, все приходит само. А если все же приходится выбирать, то это окажется силуэт кентавра позади шахматной доски, на которой еще дрожит крыльями бабочка с рисунков Сергея Алибекова, или глазастая птица, перетекающая в сухие узловатые пальцы в графике Вячеслава Усеинова.
Эти тексты не рассчитаны на чье-то присутствие вообще. Им не нужен собеседник, ибо разговора нет — есть наблюдение, или разговором считается сам процесс смотрения.
Быть может, это разговор
молчанья близлежащих гор,
или прозрение Хайяма
вас бросило в немую яму,
и вы молчите точный круг
своих пиал и пальцев рук?
(А.Хайдар)
Стройность и строгость. Черный и белый, но никак не яркая многоцветность мусульманского орнамента. Сознательное отрицание палитры и выбор двухцветного восприятия мира — защитная реакция зрения и попытка минимальными средствами прочесть видимое пространство и, возможно, спрятаться за ним. “Это поэзия обыденности, поэзия маленьких происшествий, внутри которых только ожидание, предчувствие настоящего события”. (Х. Закиров)
Высветленность линий и четкость очертаний, фиксация промежутков между словами, умение держать паузу и не страшиться расстояний, размеченных пустотой и солнцем. Усталость и произвольность пейзажа позволяют не выбирать, а принимать, не ожидать, а жить этим и в этом — в том, что дано. Многое застыло на грани пунктира — между словом и взглядом; солнечная пауза, стремящаяся длить мгновение пустоты, незаполненности — чистого времени странствия в пределах, разрешенных сознанием.
Фергана — это образ жизни, “темные окружности, сгущения тонких затемнений по краю зрительного поля, пульсирующие в такт синкопированному кровотоку”. (Д. Кислов). Наверное, так ощущается счастье существования — только в глубине зрачка, ослепленного полуденным солнцем. И вместе с тем — подробность окружающего мира, будто все застревает в восточной вязкости воздуха и спокойно ожидает взгляда, направленного на него. Безразличие и незаинтересованность вещей, не стремящихся к контакту, но и не избегающих его.
Жить возможно, лишь беря слова в союзники — “все, что можно обозначить словами — это толща гибкого стекла или песка, перетекающих из одного времени в другое”. (Г. Коэлет). Возможность сопоставить слово со всем, что есть здесь, и отпустить его, не привязывая слишком прочно к чему-то однозначному или слишком конкретному. Мир, где тишина — лишь условность, условие существования слова.
Это поэзия полуденного солнечного невмешательства, когда смешиваются воздух и кровь под высоким небом сухости и горечи, просверленная звенящим жалом шершня; проекция на белую глиняную стену угольной графики узловатых деревьев. Вязкость и просторность, резкость объектива, наведенного на кусок незнакомой жизни, изломанность линий, пытающихся придать прочность горизонту. Здесь существует не речь, а голос, не слова, а промежутки, и взгляд, успевающий проникнуть внутрь солнечного зрачка. “Равнина втягивается в отток внутривенного имени — Имя, наколотое черной тушью в час полуденной мессы, граничит с забвением — Бог рвет время слов на нескончаемое солнце”. (В.Усеинов).
Сейчас та группа, что именуется “ферганской школой”, уже не объединена местностью, — кто-то живет в Америке, кто-то в Израиле, кто-то в Финляндии. Но остается Фергана как воздух, как прививка свободы на те вечные времена и пространства, которые и становятся соединяющими, “чтобы ни один божественный язык не заслонил этот бесформенный и апатичный поток, влекущий тебя по кругу из рассвета в ночь”. (Ш. Абдуллаев) “Белое и черное. Два полюса — два начала. Поле черного квадрата — космос, тьма. Четыре белых элемента — круговорот, знак солнца. Образуется вихрь, в котором цепенеет и пропадает взгляд. Через мгновение ты сгинешь в исподволь приближающейся воронке — спокойствие, гармония”. (С. Алибеков). Так затягивают эти тексты, хотя перед нами всего лишь описание ферганской тюбетейки — космически просторное и прозрачно-глубокое, как топкое дно теплого пруда.
Термин “Фергана” давно уже перестал быть только географическим обозначением места на карте Узбекистана и стал понятием литературным, поэтическим, определением современной альтернативной поэзии в глубине восточного классического стиха, распространившегося вглубь континента. Этот сплав традиционно восточного и традиционно европейского порождает новую интересную традицию, организованную мест- ностью и управляемую изнутри каждого составляющего. В середине семидесятых в глубокой провинции тогдашней Узбекской ССР стихийно возникло сообщество авторов, получившее впоследствие название “ферганской школы”. Некоторые из них в начале 90-х были опубликованы журналом “Звезда Востока”, сразу же замечены и оценены в России.
“Мы верим и продолжаем верить, что Фергана может хотя бы на час или на один ослепительный полдень, если ей воздать хвалу со злостью бесполезной одаренности, стать гипнотической землей, где впечатления превращаются в судьбу, вопреки желчной жизни, вопреки сопровождающей нас петляющей неясности”. (Ш. Абдуллаев).
Книга издана благодаря гранту, предоставленному Шамшаду Абдуллаеву Институтом “Открытое Общество”, и включает прозу, поэзию, переводы и графику ферганцев — Шамшада Абдуллаева, Даниила Кислова, Григория Коэлета, Вячеслава Усеинова, Хамдама Закирова, Вячеслава Ахунова, Сергея Алибекова, Абдуллы Хайдара, Ольги Гребенниковой, Александра Гутина, Евгения Олевского, Игоря Зенкова, Рената Тазиева, Юсуфа Караева.
Феномен Ферганы странен и не совсем понятен — как горящий далеко в пустыне костер или свет в глубине моря. Наверное, именно от моря в текстах ферганцев соединяется плавность и стихийность, спрятанная глубинная сила и спокойное осознание собственных возможностей. Когда я, не очень разбирающаяся в переплетениях палеонтологических пространств, спросила у более сведущего человека, не было ли на месте Ферганы когда-нибудь древнего моря, тот, подумав, ответил: “когда-нибудь в любом месте было море”. И если идти от этого, то можно оттолкнуться руками от песчанного дна восточной пустыни и вынырнуть под полуденное желтое солнце морской долины. Многие тексты подобны воде, они текучи и плавны. Изменения так же незаметны, как и переходы из одного состояния в другое. Очевидной фиксации конкретного состояния не происходит — оно длится, существуя в промежутках от гребня одной волны до другой. “И жизнь сама собой уместится в пунктир,/как если б сумму минусов сложить”. (А.Хайдар)
Ферганская школа, возникшая на стыке культур, взяла за основу нулевой вектор и расходится от него радиально во все стороны бумажного листа. Каждый идет в своем направлении, сохраняя своеобразный колорит места. Фергана — это не стиль, а скорее почерк, меняющийся и все же оставляющий неизменным некое родовое начало, присутствующее во взгляде, в способе восприятия и передаче этого восприятия.
“Волевые черты “ферганской школы”, определившие ее родовое сияние среди равного неравенства чужих творений: изображать исчезновение как чувственный опыт, совершенно конкретный, лишенный романтической риторики; отодвигаться как можно дальше от собственных корней, обогащая их своим уходом; создавать комментарии, переходящие в литературную практику; намекать на уровне пейзажной рефлексии или стилистических решений, что сущее говорит прежде всего сквозь атмосферу; незаинтересованно принимать мир, когда все вокруг дышит волнами монотонного счастья; выслеживать бессобытийные картины, скрывающие почву для священного; подчеркивать свой антиисторизм и неприязнь к социальной реальности, страх перед действием и тоталь- ностью наррации, депрессивно переживаемую естественность и мета-личное упрямство, с каждым разом все больше отдаляющее нас от смысла происходящего”. (Ш. Абдуллаев)
Основные черты ферганского сборника — сдержанность и внутренняя собранность. Здесь не принято выворачиваться наизнанку и проповедовать душевную распущенность, именуемую нынче “новой искренностью”. Спокойное осознание себя в мире и мира вокруг себя, принятие мира и такое же спокойное отношение к происходящему. И в то же время не давать себе возможности растворения — в чем угодно — в пейзаже, слове, другом человеке. Бережное, но непреклонное отстранение, невидимая, но ощутимая преграда, ощущение отдельности каждого существа, будь то человек или событие. “Не замечать, не приближаться,/ не слишком выдавать себя окружающим”. (О. Гребенникова). Не гордое одиночество, а ощущение всего как цельности и самодостаточности — уверенность в своем существовании. Только так можно вступить в контакт с окружающим, не навязывая ему себя и сохранив собственное “я”. Умение удержаться на грани, отделяющей одно пространство от другого. Здесь местность диктует свои правила, которым невозможно подчиниться, невозможно ни обойти, ни обойтись без них. Особое ощущение просторности и длительности. Нет суеты и спешки, и любая, самая малая малость имеет свою ценность. “Сплетение камуфляжей в единое пространство пейзажа. Керамическое горло кувшина, сулящего живительную энергию. Выпученный глаз хамелеона, холодное мерцание листьев, теплая суета фламинго. Упругий навязчивый контраст”. (С. Алибеков.)
Каждый текст — фрагмент, стеклянный многогранник в сплавленной солнцем мозаике. Не случайно тексты Сергея Алибекова — остановленные кадры, а его рисунки — графические тексты. Камера оператора скользит, укрупняя предметы и создавая видеоряд, дающий слово молчанию предметов и свойств. Времени здесь нет — есть вечность, спокойная и неторопливая, именно отсюда — созерцательность и неспешность. Ферганское время — это часы с маятником, но без стрелок. Все, что нужно для взгляда, — здесь, все приходит само. А если все же приходится выбирать, то это окажется силуэт кентавра позади шахматной доски, на которой еще дрожит крыльями бабочка с рисунков Сергея Алибекова, или глазастая птица, перетекающая в сухие узловатые пальцы в графике Вячеслава Усеинова.
Эти тексты не рассчитаны на чье-то присутствие вообще. Им не нужен собеседник, ибо разговора нет — есть наблюдение, или разговором считается сам процесс смотрения.
Быть может, это разговор
молчанья близлежащих гор,
или прозрение Хайяма
вас бросило в немую яму,
и вы молчите точный круг
своих пиал и пальцев рук?
(А.Хайдар)
Стройность и строгость. Черный и белый, но никак не яркая многоцветность мусульманского орнамента. Сознательное отрицание палитры и выбор двухцветного восприятия мира — защитная реакция зрения и попытка минимальными средствами прочесть видимое пространство и, возможно, спрятаться за ним. “Это поэзия обыденности, поэзия маленьких происшествий, внутри которых только ожидание, предчувствие настоящего события”. (Х. Закиров)
Высветленность линий и четкость очертаний, фиксация промежутков между словами, умение держать паузу и не страшиться расстояний, размеченных пустотой и солнцем. Усталость и произвольность пейзажа позволяют не выбирать, а принимать, не ожидать, а жить этим и в этом — в том, что дано. Многое застыло на грани пунктира — между словом и взглядом; солнечная пауза, стремящаяся длить мгновение пустоты, незаполненности — чистого времени странствия в пределах, разрешенных сознанием.
Фергана — это образ жизни, “темные окружности, сгущения тонких затемнений по краю зрительного поля, пульсирующие в такт синкопированному кровотоку”. (Д. Кислов). Наверное, так ощущается счастье существования — только в глубине зрачка, ослепленного полуденным солнцем. И вместе с тем — подробность окружающего мира, будто все застревает в восточной вязкости воздуха и спокойно ожидает взгляда, направленного на него. Безразличие и незаинтересованность вещей, не стремящихся к контакту, но и не избегающих его.
Жить возможно, лишь беря слова в союзники — “все, что можно обозначить словами — это толща гибкого стекла или песка, перетекающих из одного времени в другое”. (Г. Коэлет). Возможность сопоставить слово со всем, что есть здесь, и отпустить его, не привязывая слишком прочно к чему-то однозначному или слишком конкретному. Мир, где тишина — лишь условность, условие существования слова.
Это поэзия полуденного солнечного невмешательства, когда смешиваются воздух и кровь под высоким небом сухости и горечи, просверленная звенящим жалом шершня; проекция на белую глиняную стену угольной графики узловатых деревьев. Вязкость и просторность, резкость объектива, наведенного на кусок незнакомой жизни, изломанность линий, пытающихся придать прочность горизонту. Здесь существует не речь, а голос, не слова, а промежутки, и взгляд, успевающий проникнуть внутрь солнечного зрачка. “Равнина втягивается в отток внутривенного имени — Имя, наколотое черной тушью в час полуденной мессы, граничит с забвением — Бог рвет время слов на нескончаемое солнце”. (В.Усеинов).
Сейчас та группа, что именуется “ферганской школой”, уже не объединена местностью, — кто-то живет в Америке, кто-то в Израиле, кто-то в Финляндии. Но остается Фергана как воздух, как прививка свободы на те вечные времена и пространства, которые и становятся соединяющими, “чтобы ни один божественный язык не заслонил этот бесформенный и апатичный поток, влекущий тебя по кругу из рассвета в ночь”. (Ш. Абдуллаев)
Елена Ржевская. Избранное. В 2 тт. — СПб.: ИНАПРЕСС, 2001.