Эпистолярная драма
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2001
Действующие лица:
ВАРВАРА СУХОВЕЙ — родилась в Полтаве, училась в Москве. Театровед. Травмирована первым неудачным браком. В 80-е годы минувшего века работала в московских театрах, писала пьесы и сценарии. В начале 90-х ушла из модного театра и приняла послушание в женском монастыре. Весть о распаде СССР застала ее в богослужебной поездке по Святой Земле, где она и встретила своего будущего мужа, англиканского священника. Вернулась в мир, но уже в другой, заморский. Шатенка. Голос низкий, слегка с хрипотцой. Глаза зеленые, с поволокой. Одевается изысканно. Умеет и любит дружить. Видит сны и переживает их как вторую реальность.
АГЛАЯ ПОТОЦКАЯ — коренная москвичка, театральная актриса. Легко сходится с людьми. Очень жизнелюбива. Всегда успешна. Голос нежный, мелодичный. Глаза — медового цвета. Волосы светлые, густые. Одевается ярко, экстравагантно. Обладает отменным здоровьем. Спит без сновидений. Умеет и любит любить.
ДЖОН СУПЕРСТОУН — настоятель англиканского собора Всех Святых в сельской местности на юго-востоке Англии. Светское и духовное образование получил в Оксфорде. Британец с шотландскими и ирландскими корнями. Экуменист, знаток православного богослужения. В 1991 году издал за свой счет путеводитель по закрытым соборам Ленинграда, материалы для которого собирал много лет, для чего самостоятельно выучил русский язык и почти ежегодно ездил в Россию. До встречи с Варварой не был женат. Окормляет многочисленную, но маловерную паству. Высокий, стройный, обаятельный, голубоглазый. Волосы сбрызнуты ранней сединой. Чудесно смеется и мало спит.
АЛЕКСЕЙ НАСЫРОВ — выходец из Омска. Родился драматургом и стал им. Пишет легко и каждый Божий день. Его идеал — Лопе де Вега. Характер трудный. Невысок ростом. Но лоб высокий, сократовский. Умеет обольщать.
Павел Эдоян — москвич, страстный театрал, после школы работал осветителем и рабочим сцены, чтобы быть ближе к своим кумирам. Яркий брюнет среднего роста. Финансовый гений. В быту аскетичен. Однолюбив.
ПЕТР ПОНОМАРЕВ — замечательный безвременно погибший писатель.
Часть первая Русская жена английского джентльмена Письмо Варвары Суховей (2000 год) Что мне рассказать тебе, милая Аглая? Что в феврале у меня под окном расцветают японские вишни? Что до тихой пристани еле добрела я, а в театре, помнишь, была чужой и лишней.* Как ты выживаешь, бывшая премьерша? Как врастаешь в зрелость — в золотые годы? Вышла ли за Павла и — миллионерша или просто вышла (не в тираж) из моды? Приезжай проведать в городок заморский: аглицкие парки, море — по колено... Был тут на гастролях режиссер Тевтонский, как его, однако, скрутила Мельпомена! Зуб неймет, да жадно пожирает око, все свои высоты — горлом брал луженым... Приезжай скорее, не ищи предлога! Твоего (любого) познакомлю с Джоном.** Был в гостях недавно друг из Мариинки, славный исполнитель не заглавных арий. Ты мне не поверишь: я живу в глубинке! Мой английский Ваня — приходской викарий. Мы живем, как лисы — на лесистой горке, в приходском казенном, но уютном доме. Театральный хлеб мой был сухим и горьким, я сошла с катушек на крутом изломе. Жизнью расплатилась — получила сдачу, у судьбы порою странные повадки. Помнишь, как сказала нам на ближней даче пришлая старушка: мужнин хлеб — он сладкий... Обрести при жизни райскую обитель и во сне не снилось неразумным овнам на базаре ближнем — на благотворитель- ном и на церковном. Если же изгложет не беда — обида или дух увязнет в немощи и сраме, взять благословенье у митрополита Сурожского можно в нашем русском храме. Есть простор и время думать отрешенно, все мои прожекты не покрылись прахом: написала пьесу. Полюбила Джона. Был бы православным, мог бы стать монахом. Приезжай, увидишь церковь у кладбища, здесь цветы и птицы бродят садом росным. Хлеб воспоминаний — горестная пища: все мы обгорели в том аду под Грозным. Только лишь подушно с Богом и сочтешься: наступают сроки крестных покаяний. Пусть в пути помогут, если соберешься, Серафим Саровский и святой Албаний. Жду со службы Джона, жгу компьютер или ж поспевает в кухне звездная опара — в графстве Кент, в Деревне (по английски Village). 23 November Вся твоя. Варвара. * Первый комментарий: (1988 год, Москва) А жизнь порой — пристрастней телекадра: в пределах погорелого театра был кабинет ее полуподвальный — просвет меж молотом и наковальней. Она была всего лишь зав. литчастью. Но прибегали все к ее участью: она в делах слыла бескомпромиссной. В театре быт, конечно, живописный: тогда все возмущались скрытым торгом увядшей примы с новым драматургом. Измученная этою интригой, Варвара вечер провела за книгой, массивною, в застежках золоченых, где много истин в Слово облеченных... Потом курила долго в темноте, и свет зажгла: а вдруг слова — не те... **Второй комментарий: (1996 год) Варвара — как ни глянь, все в жизни перемена — сумела явь от сна однажды отличить: все ж русская жена английского джентльмена! Не ссучилась, а нить судьбы смогла ссучить. Без пастыря — вотще — не сотворить обедни... Варварины ли сны, мои ли снова бредни: без Вари прогорел театр на Поварской. Но бредень не пустой пришел из мглы морской... Письмо Варваре ...Строка склонилась к изголовью подобно лилии тигровой... Бог испытал меня любовью — слегка подштопанной обновой. Ты помнишь в Киеве — Славутич, и Дни культуры ли славянской? Ты променял меня на пиво и на мужскую вашу дружбу. Я много раз писала это письмо, прости, что опоздала. Ты не сказал, зачем ты умер! Ты был всегда неостроумен. ...Что ни протока, то коряга, что ни тайга — то непролазна... Ты был скиталец и бродяга, а я на все была согласна. И нимфы не бывают чутче — так нежно кожей осязала. По кочкам прыгала, как чукчи, за оползнем с горы сползала. Рубашку белую, льняную, изгваздала на сеновале. Но не пошла тогда в пивную — лишь потому, что не позвали. Вот здесь бы ты и рассмеялся, а может быть, и рассердился. Напрасно ты меня боялся. Но хорошо, что не женился. И все же был — оскал Ла Скала, кровавый бархат, верхний ярус... Я и во сне тебя ласкала, актер (зачерк.), двуликий (неразб.) Янус (?) Теперь ты (неразб.) Петр и небожитель. Не удержу в руках пера я... Взошли плевелы в Божьем жите в двухтысячном году. Аглая. Письмо Варвары И напишу неискренне: тщета... И заслонюсь от суеты печалью. Но вдруг придут из прошлого счета, сургучною скрепленные печатью. Твое письмо умершему Петру лежало в распечатанном конверте, оно пришлось (не злись!) не ко двору: кого бы вдохновила весть о смерти! («Били родники — да все повымерзли. Были современники — повымерли...») — отрывок из письма Алеши Н. Я в курсе (ли?) печальных перемен, деяний — сколь прельстительных, столь тленных: мне пишут в мой семейный монастырь. Да много ли у Господа вселенных?! Затем и жизнь — то пустынь, то пустырь... Молись, подъявши к небу очеса. Когда б не черт твоей телегой правил: вчера был Петр, а завтра будет Павел! (Венчались у знакомого ксендза. А были слухи — и католикос помолвил вас...). И, пущен под откос, мой паровоз застрял в кустах жасмина: тускнеет масть, корежится металл, ржавеет жизнь — вторая половина... Какой мошенник этот банк метал! Письмо не мне, а всколыхнуло дух. Петр выбирал тогда из нас из двух, как водится — для тела и души... Будь острожна — все же муж... Пиши. P.S. В твоем письме (по Фрейду ли?) описка: там Янус (Янис ли?) подверстан слишком близко. ...соблазн для развращенного чтеца! P.P.S. Успела ли сбежать из-под венца? Банкира (ли?) настигла Божья кара? Целуй его (ль). Всегда твоя — Варвара. Письмо Варвары Алексею Н. Природа тут всегда под градусом. В таком чаду — я плохо вижу... Алеша, мы ошиблись адресом и заняли не нашу нишу! Жара, как жаба ненавистная, в зобу — расплавленная смальта. Вокруг фасонно-живописная, весьма масонистая Мальта. . Нам не дано ей соответствовать, мы объективно невесомы. Ну сколько можно долю пестовать и выставлять свои резоны! Пример однюдь не показательный, мой милый делатель культуры: мы жизнь прожили по касательной! Но не насилуя натуры. Как чада мировой провинции (столица — только Град Небесный), творцы, создатели, провидцы ли — мы шли гурьбой довольно тесной. Ваяли тесто песнопения, месили строчки, словно краски. И в ком похоронили гения — сие не требует огласки. Ты в состоянии паническом не подставляй свою щеку им! Мы с Джоном на экуменическом на съезде пастырском шикуем. Бесед благих теченье плавное, и подковерных мнений битва. И эта Мальта. Да. Но главное — поверь мне! — общая молитва. Когда звучит благословляющий канон издревле благодатный, стоит над миром столп сияющий, немеркнущий и незакатный. Как ни пытаются облечь его, как ни кроят на все фасоны... Мы языка не знаем птичьего, но и они с небес пасомы! Молить Всевышнего о милости — предвечным, бессловесным стоном. Но я уже заговорилась. И — прощай. Varvara Superstoune Третий комментарий (2000 год, Кент) Когда летит сырой английский ветер, укутывая листьями погост, кольцо в двери стучит — как красный петел, прозрачный призрак или поздний гость. Ведьмует тьма на чердаках пустых. Джон на вечерне в храме Всех Святых — в пустующем намоленном соборе... Лишь пономарь гундит, молитве вторя. А в доме свет, и шум, и колготня: там без гостей ни ночи нет, ни дня. Дом освещен с фасада и с торца. Лишь час от Букингемского дворца — от Лондона рукой подать до Вари. Она и рада всякой Божьей твари. Ученый друг, жилец лабораторий, сегодня у камина тараторил: путь в Кембридж из России недалек! Растравит Джон в камине уголек, пытаясь и понять, и ухватить беседы русской травленую нить. Здесь, в графстве Кент, недавно был в гостях политик Икс, на малых скоростях бредущий к президентскому престолу. Варвара опускала очи долу: всегда чуралась власти и «структур». Политик был любителем котурн, он бредил Бонапартом и Нероном. И волновался, и дышал неровно, поскольку рвался он — из грязи в князи. Он явно слышал про большие связи, по линии ирландского родства: наружу вылезал из естества! От этой человечьей мелюзги порой ни света не видать, ни зги! Политик знатным слыл амикошоном. Но номер не прошел с невозмутимым Джоном. Британский дом — как крепость и оплот, в сознанье втиснут сотни лет назад. «Но это был случайный эпизод», — подумал Джон и вышел в мокрый сад. Дом приходской, стоящий на холме, парящий в небе, как корабль воздушный, в разноязыкой тонущий молве, вне прихоти и роскоши наружной — был явно магнетизма не лишен. «Варварины труды», — подумал Джон. Он видел тут артистов, циркачей и не сходил с ума от их речей. По-русски в доме думал даже кот, бродяга и природный полиглот. Шурша листвой по вянущему саду, Джон обогнул замшелую ограду, вернулся в дом, ан глядь, опять пернатый стучится петел до английской хаты. Письмо Аглаи Алеше Н. (Из Москвы в Кёльн) ...Неуследима молодость, неуследима, в клубах параболического дыма, и острого, как перец, перегара, и быстрого, и легкого загара... И вспоминать (не соглашайся!) больно. Ты написал мне налету из Кёльна. Неужто дни еще не сочтены любителей совместной старины? «Сопляжники» из довоенной Гагры, куда волной взрывной вас отнесло? Другие — потребители виагры — перехватили в лодке их весло. Куда плывем в бесцветной этой хмари? Ты, был передавали мне, у Вари проездом в фестивальный Эдинбург. Простой небезызвестный драматург — уж если не Шекспир, то явно — Чехов... Язвительность моя уже не та: от смеха умирать или от чиха — актрисе бывшей спишутся счета. Подштопанная кукла и банкирша — теперь сыграть могла бы только Фирса! Ты помнишь Павла? Был такой юнец — сидел на осветительных приборах. Он страстью измотал меня вконец. Хранил сухим в пороховницах порох. Но оказалось, выкован из стали: банкиром стал. Теперь так звезды стали. Он из другого теста: деньги, риск... Но вот прилип ко мне, как банный лист. Я не могу (поверь!), хоть нету спасу, вернуть любовь ему, как деньги в кассу. Теперь мой путь определен и тяжек в контексте косметических подтяжек. Я представляю, что б сейчас изрек ты... Ну да, он финансирует проекты мои: в Москве шумнула антреприза — классическая (ставила сама!). Все вспомнили, какая я актриса, а я стяжала горе — от ума... Ты пишешь мне, а значит жив, не так ли? (Ужасна смерть великого Петра.) Варвара? Ставит радиоспектакли? А прежде — ни ногою со двора в какой-то там английской глухомани. Как можно жить от родины вдали?! Такую нам судьбу накуковали: любовь не обменяешь на рубли. Она любима, тут не надо слов. Пригож ее ученый богослов? Сестринство наше прежнее и братство, и свыше неусыпная опека... Как может Вестминстерское аббатство не повидать такого человека?!* Я к ней на Рождество лечу, Алеша! Будь счастлив и здоров. (В Москве уже пороша...) Письмо Аглаи Павлу (Из Кента в Майями) Закормленная рябчиками с ананасом, я все-таки капну тебе на темя: я не понимаю, зачем лететь первым классом, если прилетаешь вместе со всеми! Ты, конечно, новорожденный миллионер, но сообразил бы, что это дурость! В скором поезде, например, платишь, прежде всего, за скорость. Если кто и урвал даровой ломоть, то жаждет и тут, по причине веской, если не выделиться, то хоть отделиться застиранной занавеской! Но это к слову. И мне все равно, и ты это знаешь (равно и Варваре), встретят меня на стареньком «рено» или на перламутровом «ягуаре». Это для прочих и для иных, обожествивших корысть и скорость: гнать на каурых и вороных, ноги укутав в медвежью полость. Как долетела? Могла бы потише. А остальное и сам все знаешь: здесь не Рождественский вечер в Париже, ночью — кутеж, а наутро — залежь! К Джону приехали на постой — только родня, а к Варваре — я вот. Эти эсквайры — народ простой: шубу соболью зрачком не дырявят. Всенощной службы свечная пурга. Звездная россыпь. Дыханье органа. Ветер псалмов. Покаянья туга. Польская кровь ли моя окаянна — слишком бурлила, наделала бед. Страшно предстать во грехе уличенным... Днем состоялся семейный обед, с жирной индейкой и пудингом черным. Тишь над равниной. Вселенский покой. Словно бы мир — в покаянье и вере. Как соответствовать этой благой и расслабляющей атмосфере? Скоро закатится за окоем год високосный с тремя нулями... Как ты банкуешь там доллар с рублем, и оседлал ли волну в Майями? Дом у Варвары? Внутри и вовне — очень английский, а как иначе? Не прикупи там, по случаю, мне виллу парчевую — от Версаче! Варя все пишет, пашет, как негр — словно бы ангел стоит за спиной... Ладно, прощай, расхититель недр, мой оборотистый и родной! P.S. Слыхать, на Кристи выставляешь лоты. Бюджет трещит, по швам уже распорот? Интрижку не завел с женою Лота? Смотри, не оглянулась бы на город! Письмо Варвары Я сегодня глаз не сомкнула, ночь не спала, задала работу сердцу и уму, как Джейн Остин, на краешке обеденного стола, пиша сию эпистолу (кому?). Лунный свет облепил меня с головы до пят — Рождество безоблачное в этом году. Во всех комнатах дома гости спят — и с исподу, и на поду. Всё какая-то близкая нам родня, но запомнить всех — не могу. Спит в моем кабинете Аглая. Для нее это лыко в строку. Вот пристала вчера с разговором о, как ни странно, постной еде: и здорово ли это иль здорово — мне на хлебе сидеть и воде, не мирское ли это тщеславие, скуден веры моей исток, а в России столпы православия и не пустят меня на порог. Как цыганка, звенела монистами, поучала меня спрохвала. И смотрела глазами мглистыми: видно, бренди перебрала. Волновалась, милая, путалась, говорила, что я не всерьез за сутану от жизни спряталась — в тихий омут азалий и роз, что родня эта мне — не компания, что не все мосты я сожгла: от гордыни да от уныния я до края света дошла. И про пьесы мои в Японии, и про бывший большой кураж... От ее речей пеларгония на окне почернела аж. Это ж надо так метко целиться — тут воистину Божий дар... Я и впрямь, как ни глянь, отшельница: разучилась держать удар. От житейской раскисла сласти я и не сдюжила общий гуж... Не любовь ли — ее пристрастие? Только очень большая уж! Я молитвою ночь эту удлиню. Сгинут прочь пузыри земли. Джон уж встал на свою заутреню и по требам — до новой зари... Малый комментарий Зимний промозглый земной неуют, в доме, в душе ль неполадки.... Дверь отворяешь — там дети поют Рождественские колядки. Нет ни морозов, ни снежных порош, лишь хрусталь ритуального пенья. А маленький самый, как ангел хорош, и сияет его оперенье... Звезды бумажные, шапки волхвов, сласти — с ванилью, с корицей... Все выпекалось десятки веков в лоне британских традиций. Душа на чужбине не станет нежней, но и не ощерится дико... «Богу виднее, где вы нужней», — сказал, как отрезал, Владыка. Как по мирским ни хлопочем делам, все нам выходит боком... А Родина разве — не Божий храм, не всюду ли мы — под Богом? Не помянуть ли библейских жен, верных мужьям донельзя... Дверь отворяется — входит Джон, только что из Уэльса. 22 ноября — 2 декабря 2000 года Лондон Конец первой части (Продолжение следует) * Цитата из В.Соколова