Людмила Чумакина
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2001
Людмила Чумакина
Среди кирпичного насада
Антология — зодчество… — башня, возводимая на лобном месте, всегда с риском стать Вавилонской. От ее устойчивого основания (классики) неизбежно начинается произвольная кладка (камень на камень — кирпич на кирпич), образующая спорную вертикаль, сходящую в пространстве на нет, где вершина вовсе не означает вершинность, а лишь завершенность. Поэтическое разноязычье, составительский автократизм и насильственное окончание "кладки" (обрыв времени) делают вавилонским столпом это сооружение. Процент отринутых и непосчитаннах "кирпичей" зависит от вкуса, пристрастий и капризов как правило одного человека, собственной рукой возложившего на себя адский труд и ответственность. Антология рождается из одержимости и страсти составителя. Конечный результат этого каторжного труда не всегда равен силе замысла.
Составитель поэтической антологии "Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии" — Михаил Синельников, взявшийся возводить Город Городов "устами поэтов", поступил хитро. В очерченной теме он, по существу, занялся летописью трехвековой России.
Вышла книга в 650 страниц, включая предисловие и комментарии. (Сразу отмечу, что книга рассчитана не только на снобов, но и на людей непросвещенных, и, что самое ценное, рекомендована в качестве пособия школам. Хороши короткие комментарии, заканчивающиеся "толковым словарем".) Все стихи так или иначе касаются "северной столицы" с бесконечным упоминанием Невы, туманов и Таврического сада. В книгу вошли самые значительные потрясения, коснувшиеся города и России: революция, эмиграция, блокада… в общем, "шум времени" разделен перегородками на 7 разделов. Авторов — 142. Это немного, но они отчасти кочуют из раздела в раздел. Первый раздел: "Петра и Пушкина созданье" — самый значительный по сути и размерам — открыт "Петридой" Кантемира. Стало быть, начало антологии — 1730 год. Первый раздел "от Кантемира" заканчивается дореволюционным стихотворением 1916 года Георгия Адамовича.
Из патриархов русской поэзии меньше всего уделено места Ломоносову и Сумарокову. Тусклые десять строк делают Ломоносова свадебным генералом, как будто из него больше нечего выжать о Петербурге! Сумароковские восемь строчек утешают тем, что слух ласкают. Оставив в покое величественный мох величественных плит, с удовольствием улавливаешь свежее дыхание Василия Петрова и Михаила Чулкова (поэтов той же поры) с их "великолепным каруселем", где русский человек "без удил", как водится, добивает дни в извечном максимализме разгула:"В сем месте пал один,
В другом упали три.
Везде падение,
Куда ни посмотри!"После Чулкова можно перепрыгнуть (мир их праху) от Рубана и Богдановича, ничего не прибавивших Петербургу этими виршами, сразу к Державину, к "Видению Мурзы" и "Шествию по Волхову"… Ближе к концу века появляется переливчатый звук с короткой чуткой строкой Михаила Муравьева. Семен Бобров размахнулся на 4 страницы к столетию Града — "О, Первый Петр! во всем ты первый!". Отметился стишком Иван Борн, благодаря "наводнению 27 сентября 1802 года в ночи". Александр Измайлов и Денис Давыдов разноголосо воспели "Таврической сад". Возникло достойное женское имя — Анна Бунина: "И по синей чистой тверди // Месяц с важностью течет".
Наконец, Пушкин. Конечно же, "Медный всадник", "Пир Петра", ода "Вольность", из "Евгения Онегина", в малой форме обязательное — "скука, холод и гранит"… Трудно окоротить себя, взявшись за Пушкина, но забегая вперед, все же отмечу, что Некрасов постранично обскакал его.
Михаил Милонов в 1818 г., язвительно задев здравствующих поэтов, сделал неожиданное заявление:"Здесь пишут менее, чем было,
И повестей хороших нет.
Не всходит более светило
Поэзии средь наших лет".Правда, о нем сказано, что, бросив службу (Министерство юстиции), он запил, помешался и трагически скончался.
Петр Вяземский с его "Петербургом" 1818 года продолжает тему, держась александрийского стиха. Баратынский прозвучал в паре с Дельвигом и как бы благодаря ему, но искушенного составителя не в чем упрекнуть, хоть поэт первой величины в заданной теме выглядит стушеванно, увы.
Предусмотрительному графу Хвостову повезло так же, как при жизни. Он поведал о наводнении 1824 года на четырех страницах (попробуй укороти!) Гений предупреждал: "…Поэт, любимый небесами, / Уж пел бессмертными стихами / Несчастье невских берегов)". "Напел" граф подробно, динамично и даже казусно в той части, где придумал красивую смерть трем девицам и голубку, умершим от одного только страха. После Хвостова отдыхаешь на "Балу" Александра Одоевского, годом позже отведшего от навязчивых видений свой взор на Неву, что "покоилась, дремала в своих гранитных берегах". Стихи Николая Коншина и Александра Крюкова, как из другого века. Хочется их перечитывать, устав от архаизмов."Есть там смех, да не радость,
Все блестит, но бездушно.
Слушай, бледная младость,
В дымном городе душно".(Н. Коншин, "Жалобы на Петербург")
С сильным дыханием "Ночь" Владимира Бенедиктова… и все же, коснувшись Лермонтова, — обмираешь, вслушиваясь в каждый звук его "прозрачно-темного" минора, смягченного змиевой усмешкой. После него уместна пауза, поэтому Николай Огарев кажется слишком многословным, но постепенно начинаешь слышать и его:
"Кругом туман да ночи тьма
И с шумом вал бежит по льдине.
Тоска души. Тоска ума.
Еще сильнее, чем доныне".К сожалению, почему-то не нашлось места Ростопчиной: "Залива Финского лениво дремлют волны, / Уж вечер догорел, уж чайки улеглись…" или: "День зимний, тихо догорая, / Простился с дремлющей Невой…"
Добираемся к чистому звуку Тютчева… Как уже сказано, Некрасов подан заслуженно широко и разнообразно. Но даже стишок неизвестного поэта и слабые трогательные строки критика Буренина на казнь Чернышевского что-то свое прибавляют к "шуму времени". Вот уже и 1915 год. Опять достойное женское имя — Поликсена Соловьева. Дальше — Блок. Великий поэт. И Гиппиус с изощренной женской желчностью создает свой "прекрасно-страшный" Петербург. И еще два главных голоса эпохи — Осип Мандельштам и Анна Ахматова… Второй и третий эшелон поэтов XX века так же выразителен. Женская поэзия не в загоне… Но нигде (подчеркиваю), во всей антологии не возникла Цветаевская строка. "Петр и Пушкин" просто просится в первый раздел…"Не флотом, не потом, не задом
В заплатах, не Шведом у ног…"Наконец, этот "славный град", этот "достоевский и бесноватый", этот город-дракон, тысячекратно наращивающий свои отсеченные головы, — выставлен напоказ, возвеличен… и вывернут наизнанку!
Второй раздел, названный строкой Анны Радловой "Полынь-звезда взошла над нашим градом", замкнулся на поэзии первых дней и первых лет революции от Гумилевского "Мужика" до Есенинской "Песни о великом походе" двадцать четвертого года. Скрежет года семнадцатого… С трудом узнаешь Михаила Кузмина в этом ликующем лепете:"Вести все радостней, как стая голубей:
"Взята крепость. Адмиралтейство пало!"
Небо все яснее, все голубей.
Как будто Пасха в посту настала".И рядом — уже узнаваемый кузминский голос:
"Утраченного чародейства
Веселым ветрам не вернуть!
А хочется Адмиралтейству
Пронзить лазоревую муть.
Притворно Невской перспективы
Зовет широкий коридор,
Но кажется жестоко лживым
Былого счастия обзор".Сложный трагичный период обольщения революцией поэтов России несет этот раздел во всей силе и скорби. Перекрученная Блоком "Песнь узника" Федора Глинки ("не слышно шуму городского"), раскручиваясь в исторической круговерти, мстительно настигает его своим первым смыслом, скрепляя оба века единой "песнью узника", и самая пронзительная нота в этой песне — Осип Мандельштам:
"На страшной высоте блуждающий огонь.
Но разве так звезда мерцает?!
Прозрачная звезда, блуждающий огонь, —
Твой брат, Петрополь, умирает!"Николай Оцуп без единой порожней строки. Клюев, гася в бороде юродивую ухмылку, пишет стихи о Ленине и Смольном. Ходасевич — остается Ходасевичем. А что же Маяковский? А его просто нет в этом разделе! Раздел заканчивается двадцать четвертым годом, и он с поэмой "Хорошо" попал в "Двадцатые годы", перепрыгнув через всю революцию!
Третий раздел. Стихи поэтов эмиграции. Лидирует Георгий Иванов в двадцатке поэтов. Много женских имен.
Четвертый-пятый разделы. Двадцатые и тридцатые годы несут свой крест.
Шестой раздел. Стихи о блокаде. Их много и мало. Это неизбежно. И, наконец, новые времена — "Стансы городу" — в последнем, седьмом разделе. Этот раздел в отличие от других представлен скуповато. В перечень хорошо известных имен вклинилась лишь пара "свежих"… Как и должно быть, больший объем отдан трем поэтам: Бродскому, Кушнеру, Рейну. Хотела высказать сожаление, что нет "Рождественского романса" Бродского, что отбор стихов несколько необычен и что в эмигрантском разделе поэт полностью отсутствует… Но выясняется, что "отбор произведен по указанию наследников"… Вопрос исчерпан. Еще выскажу сожаление, касающееся одного из лучших поэтов современности: отвергнут Борис Чичибабин. Его "Печальная баллада о великом городе над Невой" (а, может быть, и "Проклятие Петру") антологией п е ч а л ь н о утрачена! "Был город как соль у России…"
Свежих имен, как я сказала, вошло немного, о чем составитель загодя предупредил в своем предисловии. Хорошо это или плохо, судить сложно. Все близкие современники моложе 55 лет в "новые времена" не вошли за исключением Елены Шварц. Впрочем, из ныне здравствующих, кроме уже названных, в книге еще лишь четыре имени: Соснора, Сергеева, Кривулин и Охапкин. Остальные 20 имен — мартиролог. Не уделил составитель и себе места в этом разделе (не воспользовался).
Придирки к составителю носят скорее "жанровый" характер, чем принципиально-существенный, ибо антология сложилась, живет и дышит, болит и стонет, ликует и скорбит, гордится и негодует по-российски — во весь голос. Петербург, Петроград, Ленинград — это взлеты и падения нации, и книгу распирает от множества судеб, ставших п о э з и- е й трехвековой Руси. Тоскующая российская душа неизменна и неисцелима. И град Петра — ее тряская колыбель… Российская тоска, как Петербургское наводнение — поверх дамб, клокочущая, сминающая, мутная. И нет от нее спасения в сумеречной Отчизне. И не предвидится…"Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного насада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада…"_______________________________
"Петербург, Петроград, Ленинград в русской поэзии". Антология. СПб.: Лимбус Пресс, 1999.