Константин Барановский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 2001
Константин Барановский
Модернизироваться или погибнуть!Этой статьей раздел "Нация и мир" открывает дискуссионный клуб своей "специализированной библиотеки", в котором предполагает обсуждать наиболее интересные книги и публикации, посвященные жизни этносов, наций-государств, регионов, их внутренним проблемам, взаимоотношениям между ними, развитию геополитических тенденций. Мы будем благодарны всем читателям, особенно живущим в разных регионах нашей страны и за ее пределами, если они станут обращать наше внимание на серьезные издания подобного рода.
Книга И. Г. Яковенко1 невелика по объему — всего 220 страниц, однако автору удалось поставить в ней множество разноплановых проблем, предложив при этом свои варианты их интерпретации. Первое, что бросается в глаза при чтении "Российского государства…", — необычайная интеллектуальная и концептуальная насыщенность текста, отсутствие в нем не только "воды", но и порой кажущихся уместными пояснений того или иного выдвинутого автором положения. Порой работа Яковенко напоминает выжимку, "автореферат" куда более объемного труда, который, возможно, ждет своего часа. Впрочем, объемистые книги ныне плохо читаются. Так что своими скромными размерами труд И. Г. Яковенко вполне соответствует духу времени.
Автор — культуролог, но книга его является скорее политологическим исследованием. А еще точнее было бы в применении к ней говорить о синтезе таких дисциплин, как политология, культурология и философия истории. При этом культурологический срез книги имеет отношение прежде всего к феномену культуры, понимаемому как совокупность общепринятых для массового сознания представлений, норм, ценностей, которые во многом формируют особенности того или иного этнического сознания и определяют специфику исторического поведения этноса. В этом ключе сейчас пишут многие, но мало кто делает это столь беспристрастно, с позиций объективного наблюдателя, как это удается делать Яковенко. Между тем научный подход только и возможен при соблюдении подобной беспристрастности и неангажированности исследователя. Правда, среди оппонентов автора, скорее всего, найдется немало таких, кто укажет на ангажированность его в западническом, а то и "антипатриотическом" духе, десакрализующем национальную мифологию. Однако десакрализация — непременное условие беспристрастного анализа. Кроме того, самого автора, похоже, можно назвать западником лишь в меру его рационализма. Ну а постижение своей истории (и современности) с позиций рационализма — а не столь милого нашему сердцу этноиррационализма — дело, на наш взгляд, весьма патриотичное. Ведь именно через рациональное постижение себя и своего места в мире можем мы подойти к ответу на самый сущностный — с точки зрения патриотического императива — вопрос: какую оптимальную стратегию выживания и возрождения следует принять России на рубеже III тысячелетия. Думается, что при всей концептуальной многоаспектности работы Яковенко, ее насыщенности разноплановой проблематикой содержательным стержнем ее является именно постановка этого вопроса и попытка дать на него взвешенный, соотнесенный с историческим (мировым и российским) опытом ответ.
Сказанное выше не означает, что ни один из тезисов, предлагаемых И. Г. Яковенко, не вызывает возражений. Напротив, работа его носит в высшей степени дискуссионный характер, порой буквально провоцирует на спор и размышления. Однако, на наш взгляд, это лишь еще одно достоинство книги. А вот некоторый эклектизм в изложении материала и постановке проблем иногда мешает осмыслению текста. Кроме того, позволим себе попенять автору на порой чрезмерную терминологическую усложненность текста, чреватую неопределенностью и многозначностью в восприятии читателя. Хочется напомнить мысль Р. Декарта, согласно которому одна из задач исследователя состоит в том, чтобы сделать сложное более простым. И. Г. Яковенко сложное иногда делает еще более сложным. Взять хотя бы название первой главы книги: "Мембрана, лимитроф и колебательный контур…". Три термина, требующие разъяснения, даже расшифровки! Из них первый — "мембрана" — несомненно, удачен. Речь идет о некой соединительно-разделительной ткани или структуре — в социологическом смысле слова. В качестве примера (и одновременно отправной точки своего анализа) автор приводит Средиземноморье. Что ж, еще Гегель говорил, что "моря не столько разъединяют, сколько соединяют народы". Понятие мембраны употребляется автором именно в этом смысле. По его мнению, "структуры подобного типа (т.е. мембраны) имеют ключевое значение для судеб цивилизаций… европейская цивилизация возникла на мембране", ибо в ее основании, и здесь Яковенко соглашается с Г. Померанцем, "лежат греческая философия, еврейская религия, римское право". Позднее в этом же Средиземноморском регионе возникают феномены Возрождения и гуманизма.
К сожалению, указав на важность и основополагающий характер "мембраны", автор не развивает этой темы, забывая разъяснить, чем же именно так значима мембрана, в частности для судеб российского государства? Из текста книги можно лишь понять, что именно здесь, в Средиземноморской мембране, произошло разделение Римской империи на Западную и Восточную, а это впоследствии легло в основу неоднозначных разделительно-соединительных взаимоотношений между западноевропейской и российской цивилизациями.
Зато о логике взаимоотношений двух разделившихся европейских космосов Яковенко высказывается, на наш взгляд, уж слишком категорично и недвусмысленно: "…в контексте модернизации значимо одно-единственное разделение — на зоны большей динамики (ведущую) и меньшей (ведомую) … логика развития — дифференциация европейского целого; рождение перспективного, то есть более потентного в отношении динамики, качества; борьба перспективного качества за утверждение, создание своей зоны и ее расширение. Далее следует ответ запаздывающего, ведомого блока. Он состоит в нахождении своего пути перехода в имманентно динамическое качество. За этим следует снятие прежнего разделителя и интеграция в единое динамизировавшееся пространство". В этой логике, по мнению автора, идет и "эволюция протестантско-католического целого и православного мира".
Предлагаемая схема грешит, с нашей точки зрения, некоторой односторонностью. В ее рамках Западная Европа предстает как неизменный носитель исходного, Россия — лишь как воспринимающая и, в цивилизационном плане, ведомая сторона. Так ли было всегда? Ведь последние сто лет Россия/СССР не раз выступала как источник не только разрушительных, но и созидательных импульсов. В общем виде можно говорить о взаимоотношениях между цивилизацией Запада, представляющей собой нечто устоявшееся, и цивилизацией России, отчасти ведомой (в той мере, в какой она запаздывает на пути модернизации и в силу этого ориентируется на воспроизведение западных образцов), но главное здесь то, что Россия находится, в отличие от Запада, в состоянии становления и в этом смысле оказывается по определению динамичнее Запада — ведь становящееся всегда динамичнее ставшего.
Вообще, ссылки на цивилизационную ведомость России, ее периферийность, "лимитрофность" вряд ли могут претендовать на историческую универсальность. В истории человечества центр и периферия, ведущие и ведомые регионы, подобно преследователю и жертве в американском боевике, постоянно меняются местами.
Иными словами, речь, на наш взгляд, должна идти не о фатальном отставании России от цивилизации Запада вообще, но о том, что в данный момент необходимо для совершения Россией "модернизационного перехода", который позволит ей по основным цивилизационным параметрам — в научно-технической, экономической, социальной и институциональной областях — выйти на уровень наиболее развитых стран мира. От решения этой проблемы непосредственно зависит реализация как минимум двух важнейших задач: сохранения Россией статуса великой державы и повышения ныне недопустимо низкого уровня жизни основной массы населения. В более опосредованной форме от успешного разрешения этой проблемы будет зависеть и развитие событий на третьем приоритетном направлении — в деле укрепления и сохранения территориальной целостности нашей страны. Ведь очевидно, что успешный модернизационный переход укрепит как экономическую сплоченность и взаимозависимость регионов России, так и возможности центра воздействовать на развитие событий на местах. Ну а неудача на этом направлении неизбежно приведет к ослаблению центра, дальнейшему размыванию внутренних экономических и административно-политических связей, в результате чего немало регионов действительно могут "побежать" с тонущего корабля российской государственности. В этой связи автор подробно останавливается на вопросе о препятствиях модернизационному переходу, возникающих на уровне массовой психологии, и на тех идеологических стереотипах, которые в ней широко распространены. Речь прежде всего идет о стереотипах сакрализованного имперского сознания. Налицо явный парадокс: казалось бы, носители имперского сознания должны лишь приветствовать как цели модернизации, так и сами модернизационные процессы, ибо от их успеха будет зависеть само будущее России как великой державы. Увы, на практике мы часто, слишком часто обнаруживаем иную картину: имперская идеология вступает в острое противоречие с комплексом модернизационно-технократических представлений. Дело в том, что имперская идея обращена к опыту и мифологии прошлого, модернизм (идеология модернизации) — к будущему, имперство сакрализовано и уже в силу этого иррационально, модернизм оперирует рациональными категориями и уже в силу этого снимает флёр сакральности с действительности и мифов, имперство обращено вовнутрь страны, тогда как модернизм открыт для освоения всего мирового опыта.
Список этих различий и антиномий можно продолжить. И. Г. Яковенко со знанием дела анализирует внутреннюю логику имперской идеи, выходя при этом за рамки чисто российского опыта. При этом его мнение о судьбе империй и таких постимперских государств, как Россия, безоговорочно пессимистично. Империи автор противопоставляет модель национального государства, считая, что такие государства гораздо более адекватны задачам модернизации и приспособлены к современным условиям.
Нам, однако, такой вывод представляется чересчур категоричным. Думается, что имперские государства, всегда опиравшиеся на чрезмерную централизацию и авторитаризм, вступая в период радикальной модернизационной перестройки, действительно попадают в "зону повышенного риска", чреватую их распадом по национальному или регионально-географическому признаку. По сути дела, империи оказываются перед дилеммой: либо распад, либо переход к децентрализованному федеративному устройству (либо сочетание первого и второго сценариев, как это было в нашей истории, когда распад СССР не повлек за собой распада Российской Федерации). Принцип федерализма ценен тем, что позволяет снять противоречие между империей (великой постимперской державой) и модернизмом. Так, Россия, оставаясь в известной мере империей — т.е. великой державой — на международной арене, утратила основные признаки империи во внутригосударственном плане: на смену сверхцентрализации пришла децентрализация, быть может, даже чрезмерная, на смену авторитаризму — демократия.
Важнейшая особенность федеративной системы — ее способность гасить остроту сепаратистских импульсов. Разумеется, это качество не носит абсолютного характера и проявляет себя со сбоями. Примером такого чудовищного "сбоя" может служить Чечня. И все же уместно напомнить, что в составе Российской Федерации насчитывается более 20 национальных автономий и в начале 90-х годов в большинстве из них набирали силу сепаратистские движения. Вряд ли эту сепаратистскую волну удалось бы сбить, если бы не заработали механизмы федерализации.
Жаль, что автор практически не затрагивает проблему федерализма, потому что учет фактора федерализма, на наш взгляд, позволил бы избежать некоторых неоправданных утверждений, в частности о "естественном сепаратизме" Сибири и Дальнего Востока, в основе которого лежит "тенденция дивергентного развития", то есть развития по расходящимся векторам. В обоснование своей точки зрения И. Г. Яковенко ссылается на опыт утраты Британской империей сперва своих колоний, ставших Соединенными Штатами (в результате произошедшей там революции), а затем — уже эволюционным путем — Канады, Австралии, Новой Зеландии. "Для нас перечисленные выше территории интересны своей типологической близостью к Сибири", — пишет он. Допустим, автор прав насчет "типологической близости", но вспомним историю вопроса. Американская революция начиналась не как мятеж за независимость от Лондона, а как широкое движение за получение штатами равных прав с метрополией при сохранении и усилении своей автономии. Не терминологически, но по сути это была программа федерализации Британской империи. Поскольку Лондон в тот момент строил прямо противоположные планы в отношении своих североамериканских колоний, открытое военное столкновение стало неизбежным. Что касается Австралии, Канады и ряда других территорий Британской империи, их политическая эмансипация и превращение во вполне независимые государства произошли лишь в 30-50-е годы ХХ века, после того как сам Лондон отказался от воплощения в жизнь идеи "имперской федерации". Таким образом, импульс "разрыва пуповины" исходил скорее от метрополии, чем от доминионов, где на уровне элит и в общественном мнении идея федерирования Британской империи во имя ее сохранения оставалась популярной вплоть до середины ХХ века.
Возвращаясь к "типологически близкой" Сибири, заметим, что нам не представляется вероятностной такая ситуация, при которой российский центр, исходя из тех или иных мотивов, сам подтолкнет Сибирь к политическому отделению. Что ни говори, Сибирь по обе стороны Урала всегда рассматривалась россиянами как неотъемлемая часть России, полноценно российская земля, а не периферийная переселенческая колония. Тенденция к расхождению европейской России и Сибири может иметь место, но, будучи вписана в федеративную модель государственности, она в значительной мере утрачивает свой разрушительный для государственной целостности потенциал. В этой связи нелишне напомнить опять-таки о Канаде. С 1993 года объем канадско-американской торговли превзошел абсолютные размеры торговли между провинциями самой Канады, однако это не ведет к распаду канадской федерации. (Исключением является провинция Квебек. Ее товарооборот с "остальной Канадой" все еще превышает стоимостные объемы торговли с США, однако в Квебеке уже давно существует сильное сепаратистское движение.)
Автор ссылается на мнение экономиста М. Делягина, согласно которому "…трагедия России заключается в том, что дифференциация образующих ее регионов, в первую очередь экономическая, слишком велика для сохранения территориального единства государства на преимущественно экономической, ненасильственной основе… Именно этот фундаментальный фактор… и обусловливал на всех этапах аномально высокий уровень государственного насилия в нашей стране и ее собственно экономическое отставание". Вывод М. Делягина перекликается с известной идеей Д. Дидро, по мнению которого для малых государств характерна республиканская форма правления, для средних (по размеру и могуществу) — конституционная монархия, для больших держав, империй — деспотизм. В силу того, что империи обладают обширной территорией с крайне разнородной, слабо связанной и мало упорядоченной региональной "начинкой", только деспотическая форма правления может уберечь их от распада. Над вопросом о том, каким образом возможно установить демократическую (республиканскую) форму правления в больших государствах, бились сам Дидро, многие умы эпохи Просвещения, бились отцы-основатели Соединенных Штатов. Формулой ответа на этот вопрос и стал федерализм.
Кстати, тринадцать американских штатов на момент создания США были экономически куда более тесно связаны с бывшей метрополией и с Европой в целом, чем друг с другом. И однако же это не помешало им создать обширное, могущественное государство, которое благодаря федеративной форме своего устройства не нуждалось в деспотизме для поддержания собственной целостности.
Автор ссылается на мнение экономиста А. Неклесса, который считает, что сепаратизм российского Дальнего Востока имеет объективный характер, поскольку "…товарообмен практически полностью ведется с территориями сопредельных зарубежных стран". Налицо вроде бы фатальная неизбежность "конфедерализации" Дальнего Востока по причине явно выраженной географической ориентированности его экономических связей. Однако обратимся еще раз к опыту Канады. Канадская провинция Британская Колумбия уже давно и во все возрастающей мере ориентирована на экономические связи в тихоокеанском регионе. Чисто экономически ее связи с "остальной Канадой" становятся все менее значимыми. Тем не менее в провинции до сих пор не обнаруживалось ни малейшего сепаратистского или конфедералистского движения. И дело тут не только в том, что жители провинции в своей массе являются ярыми канадскими патриотами, хотя фактор патриотизма не раз в истории торпедировал непререкаемые прогнозы, построенные на экономическом детерминизме. Видимо, элиты как Британской Колумбии, так и нашего Дальнего Востока четко представляют себе последствия выбора: либо, отделившись, стать беспомощным экономическим и политическим придатком великих тихоокеанских держав (США, Японии, Китая) либо противовесить свою растущую экономическую зависимость от тихоокеанского региона сохранением принадлежности к таким влиятельным и сильным государствам, как Россия и Канада. Ясно, что второй вариант предпочтителен. По мнению И. Г. Яковенко, разбегание, дробление, "конфедерализация" России являются чем-то предопределенным и неизбежным. Правда, "при разумном ведении дел процессы, связанные с политическим выделением регионов, растягиваются на десятилетия, если не на жизнь поколений" Остановить подобные процессы может лишь реставрация авторитаризма/деспотизма, что, в свою очередь, тормозит и ограничивает модернизацию, обрекая Россию на все большее отставание и ослабление.
С нашей же точки зрения, процесс распада России в ходе ее модернизации и адаптации к мировым реалиям вовсе не предопределен. Развитие в стране федеративных механизмов и институтов, представляющих собой существенный элемент процессов модернизации, является лучшим "противоядием" от воплощения в жизнь дезинтеграционного сценария. При этом важно, чтобы федеральный центр не ограничивал свою руководящую роль только решением текущих управленческих задач, а служил для регионов источником мощных модернизационных импульсов, ибо превращение федерального центра в "локомотив модернизации" существенно меняет баланс между центробежными и центростремительными силами в пользу последних.
Разумеется, мы коснулись далеко не всех тем и проблем, поставленных в книге И. Г. Яковенко. Да это и невозможно. Чтобы оценить все концептуальные пласты, которые затронуты автором, потребовалось бы, как минимум, написать еще одну книгу. Богатство материала, разнообразие проблематики, интеллектуализм и творческий подход автора к поставленным проблемам дадут пищу для размышлений любому, кто интересуется обозначенным кругом вопросов и даст себе труд одолеть научный стиль автора. Книга привлекает в первую очередь своим концептуальным пафосом, который, на наш взгляд, лучше всего резюмируется следующими словами: "Завершение процесса модернизации — дело жизни и смерти России. Это наивысший, предельный приоритет в системе национальных интересов" Эта мысль в различных вариациях красной нитью проходит через весь текст, является ее доминирующей идеей. Думается, что при всех разногласиях по поводу моделей, путей и ориентиров модернизационного процесса эта основная идея у серьезного читателя не может вызвать возражений.
____________________
1 Яковенко И. Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск, 2000.