Цикл стихов
Инна Лиснянская
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 2000
Инна Лиснянская
В заповедном лесу
Цикл стихов
* * *
Жила и пела нараспашку
И без оглядок,
Но допиваю свою чашку
И вижу в ней осадок
Нечистой тайны, да и черной
Вины и жути
Быть в этой тайне уличенной…
Лучеобразны прутья
На окнах дачных, но кого же
Они обманут? —
Решетчатой железной кожей
Вид из окна обтянут.
А там всё небо нараспашку.
Но так ли это?
Мороз из снега лепит пташку
Искрящегося цвета,
А тайны в облаке сокрыты,
Как в каждой твари.
Полевки целы, кошки сыты,
Жива и я во хмари.
И, говоря высокопарно,
Я жизни чашу
Не допила, и луч янтарно
Сейчас пронзает чащу
Годов, деревьев и решеток,
И сей осадок,
Куда мороз глядит, как отрок
В одну из тех тетрадок,
Где нет решения задачи, —
Икс, игрек, имя…
Смеется старец, отрок плачет
Над страхами моими.
2 февраля 2000
* * *
Это не по снегу — красный мороз,
Это замерзла кровища,
Это огонь истребительный вмерз
В пепел жилища.
Вопль укоризны отпустишь ли мне,
Полубезумной дщери?
Боже, подобья твои на войне
Хуже, чем звери!
Господи Боже, стекла протри
В облачных окулярах,
Сколько же здесь полегло, посмотри,
Малых и старых!
30 марта 2000
У камина
1
Бывает мелко время
У тех, кто мелок в нем, —
И я из мелкотемья –
Ни ночью и ни днем.
Ночами я на гуще
Кофейной ворожу
Да кочергой длиннющей
Я угли ворошу.
А угли ярче полдня
И полночи черней,
И словно в преисподней –
Ни эха, ни теней, —
Лишь бешеная тяга
В квадратную трубу
Да глупая отвага
Сквозь гарь толкать судьбу.
Не жду ль я благостыни,
Судьбу толкая в гарь,
Как будто бы в камине
Отечества алтарь?
2
За окном в густом снегу жасмин,
В нашей темной комнате камин.
Но камин разжечь я не могу,
Потому что нервы берегу.
У меня какой-то жуткий дар
Разжигать в самой себе пожар, —
И не глядя на огонь, в огне
Видеть мир, горящий на войне,
Видеть кровь свернувшихся морей
И золою ставших матерей,
Ибо в крупном времени всегда
Крупно всё — особенно беда.
30 марта 2000
* * *
На солнце морось, на сердце верви,
А в сердце пафос,
Как будто ветер с каспийской верфи
Толкает парус.
Но там, где парус моих иллюзий
Был жизнью поднят,
Меня не помнят дома, и люди
Меня не помнят.
Не помнят волны, да и на что бы
Им помнить, если
Сменила море я на сугробы,
Волну — на рельсы.
Пошел тот парус на эти верви,
Но стал судьбою
В неверном сердце, и в каждом нерве —
Мотив прибоя.
2 апреля 2000
Вместо письма
Ось земная мне мнится строкой.
И нет-нет, прижимаясь к окну,
Посмеюсь над своей тоской,
Над твоей печалью всплакну.
Всё случилось не так и не то.
Там, где воли гарлемский фольклор,
Отыграло твое шапито,
Мой собрат, мой чудесный жонглер.
До чего же слова ты любил!
На опасном публичном свету
Ты подбрасывал их и ловил,
И местами менял на лету.
Меткий жест и наметанный глаз, —
Ах зачем ты уехал отсель,
Где свобода — на небе алмаз
И искусства невольная цель.
Говорят, ты весьма постарел —
На ермолку сменил шапито.
Да и что той свободы удел? —
Вид на жительство — это не то.
У меня вид на чеховский сад
Русской жизни. Но это ли жизнь?
Вверх корнями деревья стоят,
И поди-ка за них удержись!
20 марта 2000
* * *
Десятое марта, двухтысячный год.
А снег всё на прутьях жасмина цветет,
А друг мой проведать меня не спешит,
Лишь кошка печалит меня и смешит.
Печаль, — у меня аллергия на шерсть,
Веселье, — умеет по-девичьи есть:
На лапку кладет деликатно кусок,
Вперяет в него светофорный зрачок,
Жует, умудряясь не чавкать, мясцо,
Откушав, старушечье моет лицо
И, словно бы зная о хвори моей,
Уходит в цветение снежных огней.
10 марта 2000
* * *
На дворе и позор, и разруха,
И дележка на властном пиру,
Но уже я такая старуха,
Что и правде я не ко двору.
И поэтому ни телевральщик,
Ни алкаш — поселковый аэд,
А мороз, по стеклу рисовальщик,
В эту зиму мой добрый сосед.
Он китайской работает кистью
И рисует мне птичье перо,
А еще — виноградные листья
И родимой воды серебро.
Он рисует и рыб оперенье,
И волну и спасательный круг,
И дарует мне отдохновенье
От всего, что творится вокруг.
Я в соавторы не набивалась,
Но сейчас на рассветном стекле
От дымка сигареты осталось
Полуночное факсимиле.
5 апреля 2000
* * *
Ямб, хорей, анапест, дактиль,
Амфибрахий на дворе! —
Дробь любви выводит дятел
По морщинистой коре.
Нет меня, есть только птицы
Да кошачья канитель
И смущенные ресницы
Подымающий апрель.
Нет меня, но есть кипящий
В сизой Сетуни закат,
Есть и мимо проходящий
Мой возлюбленный собрат.
Нет меня, да и не надо, —
Лучшее — всё налицо:
Лес и дятлова рулада,
И с кормушкою крыльцо.
30 марта 2000
* * *
Я тихая — с чего бы мне шуметь?
И глупая — с чего бы поумнеть?
Дарю тебе безгрешные стихи,
А это не прощенные грехи.
Я робкая — с чего бы осмелеть?
Беззлобная — с чего бы мне озлеть?
Отдам тебе и белых два крыла,
Которыми хранима я была.
Но тут конец возможностям моим,
Как выяснилось, ангел мой незрим, —
Лишь тихий шелест слышу за спиной, —
То ангел мой смеется надо мной.
6 апреля 2000
* * *
Праздник Благовещенья.
Воздух свеж и сед.
На сутулой женщине
Стариковский плед.
Сжалась она в креслице
На сквозном крыльце
И на воздух крестится
С мукой на лице.
Что-то вспомнить силится
Иль забыть навек…
И никак не выльется
Слезка из-под век.
Что же пообещано
Голубиным днем?
Что же ищет женщина
В воздухе седом?
То ли весть о будущем,
То ли о былом,
Голубком воркующим
Вон за тем стволом.
7 апреля 2000
В заповедном лесу
Общность сосенок, любящих сухость,
Группа светолюбивых берез, —
Их вражда меж собой — близорукость,
И мешает подумать всерьез
О преступности нашего мира
С алчной тупостью в каждом глазу:
Браконьерской эпохи секира
В заповедном лютует лесу.
И сжимается жесткое сердце
От аллюзий. И я выхожу,
Чтоб на пень свежекровный усесться,
Где я пальцем по кольцам вожу.
9 февраля 2000
* * *
Бывало, на пороге катастрофы
Слагала упреждающие строфы.
Теперь, когда мы оказались в бездне,
Слагаю ободряющие песни
О том, что есть из пепла и пустот
Трагический, но все-таки Исход.
3 апреля
Инна Лиснянская
В заповедном лесу
Цикл стихов
* * *
Жила и пела нараспашку
И без оглядок,
Но допиваю свою чашку
И вижу в ней осадок
Нечистой тайны, да и черной
Вины и жути
Быть в этой тайне уличенной…
Лучеобразны прутья
На окнах дачных, но кого же
Они обманут? —
Решетчатой железной кожей
Вид из окна обтянут.
А там всё небо нараспашку.
Но так ли это?
Мороз из снега лепит пташку
Искрящегося цвета,
А тайны в облаке сокрыты,
Как в каждой твари.
Полевки целы, кошки сыты,
Жива и я во хмари.
И, говоря высокопарно,
Я жизни чашу
Не допила, и луч янтарно
Сейчас пронзает чащу
Годов, деревьев и решеток,
И сей осадок,
Куда мороз глядит, как отрок
В одну из тех тетрадок,
Где нет решения задачи, —
Икс, игрек, имя…
Смеется старец, отрок плачет
Над страхами моими.
2 февраля 2000
* * *
Это не по снегу — красный мороз,
Это замерзла кровища,
Это огонь истребительный вмерз
В пепел жилища.
Вопль укоризны отпустишь ли мне,
Полубезумной дщери?
Боже, подобья твои на войне
Хуже, чем звери!
Господи Боже, стекла протри
В облачных окулярах,
Сколько же здесь полегло, посмотри,
Малых и старых!
30 марта 2000
У камина
1
Бывает мелко время
У тех, кто мелок в нем, —
И я из мелкотемья –
Ни ночью и ни днем.
Ночами я на гуще
Кофейной ворожу
Да кочергой длиннющей
Я угли ворошу.
А угли ярче полдня
И полночи черней,
И словно в преисподней –
Ни эха, ни теней, —
Лишь бешеная тяга
В квадратную трубу
Да глупая отвага
Сквозь гарь толкать судьбу.
Не жду ль я благостыни,
Судьбу толкая в гарь,
Как будто бы в камине
Отечества алтарь?
2
За окном в густом снегу жасмин,
В нашей темной комнате камин.
Но камин разжечь я не могу,
Потому что нервы берегу.
У меня какой-то жуткий дар
Разжигать в самой себе пожар, —
И не глядя на огонь, в огне
Видеть мир, горящий на войне,
Видеть кровь свернувшихся морей
И золою ставших матерей,
Ибо в крупном времени всегда
Крупно всё — особенно беда.
30 марта 2000
* * *
На солнце морось, на сердце верви,
А в сердце пафос,
Как будто ветер с каспийской верфи
Толкает парус.
Но там, где парус моих иллюзий
Был жизнью поднят,
Меня не помнят дома, и люди
Меня не помнят.
Не помнят волны, да и на что бы
Им помнить, если
Сменила море я на сугробы,
Волну — на рельсы.
Пошел тот парус на эти верви,
Но стал судьбою
В неверном сердце, и в каждом нерве —
Мотив прибоя.
2 апреля 2000
Вместо письма
Ось земная мне мнится строкой.
И нет-нет, прижимаясь к окну,
Посмеюсь над своей тоской,
Над твоей печалью всплакну.
Всё случилось не так и не то.
Там, где воли гарлемский фольклор,
Отыграло твое шапито,
Мой собрат, мой чудесный жонглер.
До чего же слова ты любил!
На опасном публичном свету
Ты подбрасывал их и ловил,
И местами менял на лету.
Меткий жест и наметанный глаз, —
Ах зачем ты уехал отсель,
Где свобода — на небе алмаз
И искусства невольная цель.
Говорят, ты весьма постарел —
На ермолку сменил шапито.
Да и что той свободы удел? —
Вид на жительство — это не то.
У меня вид на чеховский сад
Русской жизни. Но это ли жизнь?
Вверх корнями деревья стоят,
И поди-ка за них удержись!
20 марта 2000
* * *
Десятое марта, двухтысячный год.
А снег всё на прутьях жасмина цветет,
А друг мой проведать меня не спешит,
Лишь кошка печалит меня и смешит.
Печаль, — у меня аллергия на шерсть,
Веселье, — умеет по-девичьи есть:
На лапку кладет деликатно кусок,
Вперяет в него светофорный зрачок,
Жует, умудряясь не чавкать, мясцо,
Откушав, старушечье моет лицо
И, словно бы зная о хвори моей,
Уходит в цветение снежных огней.
10 марта 2000
* * *
На дворе и позор, и разруха,
И дележка на властном пиру,
Но уже я такая старуха,
Что и правде я не ко двору.
И поэтому ни телевральщик,
Ни алкаш — поселковый аэд,
А мороз, по стеклу рисовальщик,
В эту зиму мой добрый сосед.
Он китайской работает кистью
И рисует мне птичье перо,
А еще — виноградные листья
И родимой воды серебро.
Он рисует и рыб оперенье,
И волну и спасательный круг,
И дарует мне отдохновенье
От всего, что творится вокруг.
Я в соавторы не набивалась,
Но сейчас на рассветном стекле
От дымка сигареты осталось
Полуночное факсимиле.
5 апреля 2000
* * *
Ямб, хорей, анапест, дактиль,
Амфибрахий на дворе! —
Дробь любви выводит дятел
По морщинистой коре.
Нет меня, есть только птицы
Да кошачья канитель
И смущенные ресницы
Подымающий апрель.
Нет меня, но есть кипящий
В сизой Сетуни закат,
Есть и мимо проходящий
Мой возлюбленный собрат.
Нет меня, да и не надо, —
Лучшее — всё налицо:
Лес и дятлова рулада,
И с кормушкою крыльцо.
30 марта 2000
* * *
Я тихая — с чего бы мне шуметь?
И глупая — с чего бы поумнеть?
Дарю тебе безгрешные стихи,
А это не прощенные грехи.
Я робкая — с чего бы осмелеть?
Беззлобная — с чего бы мне озлеть?
Отдам тебе и белых два крыла,
Которыми хранима я была.
Но тут конец возможностям моим,
Как выяснилось, ангел мой незрим, —
Лишь тихий шелест слышу за спиной, —
То ангел мой смеется надо мной.
6 апреля 2000
* * *
Праздник Благовещенья.
Воздух свеж и сед.
На сутулой женщине
Стариковский плед.
Сжалась она в креслице
На сквозном крыльце
И на воздух крестится
С мукой на лице.
Что-то вспомнить силится
Иль забыть навек…
И никак не выльется
Слезка из-под век.
Что же пообещано
Голубиным днем?
Что же ищет женщина
В воздухе седом?
То ли весть о будущем,
То ли о былом,
Голубком воркующим
Вон за тем стволом.
7 апреля 2000
В заповедном лесу
Общность сосенок, любящих сухость,
Группа светолюбивых берез, —
Их вражда меж собой — близорукость,
И мешает подумать всерьез
О преступности нашего мира
С алчной тупостью в каждом глазу:
Браконьерской эпохи секира
В заповедном лютует лесу.
И сжимается жесткое сердце
От аллюзий. И я выхожу,
Чтоб на пень свежекровный усесться,
Где я пальцем по кольцам вожу.
9 февраля 2000
* * *
Бывало, на пороге катастрофы
Слагала упреждающие строфы.
Теперь, когда мы оказались в бездне,
Слагаю ободряющие песни
О том, что есть из пепла и пустот
Трагический, но все-таки Исход.
3 апреля