Культура власти российской элиты
Александр Соловьев
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 2000
Александр Соловьев
Византийский стиль
Культура власти российской элиты
Нас тьмы и тьмы…
А. Блок
Не так уж много лет минуло с той поры, когда российское общество с надеждой смотрело на перемены в российском руководстве, на первые шаги реформаторов, вытеснявших с политической арены коммунистических геронтократов. И это вполне естественно. В кризисные моменты в человеческом сообществе всегда находятся люди, которые берут на себя тяжесть предводительства — принятия решений, выбора действий… Именно их чуткость, ум, прозорливость, решительность помогают обществу превозмочь невзгоды, обрести спокойствие и уверенность.
Традиционно такие задачи возложены на плечи политической элиты, которая призвана профессионально управлять делами социума, регулировать конфликты, снимать противоречия, заботиться о процветании граждан. Причем в информационных (постиндустриальных) обществах, самостоятельность и значение элитарных кругов становятся все выше и выше.
Однако нынешняя российская действительность довольно однозначно свидетельствует о другом — о деструктивности нашей власти. Погрязшая в коррупции так называемая “передовая часть общества”, несмотря на весь свой лоск, увязла в мздоимстве, демонстрирует свою некомпетентность и глухоту к общественным нуждам.
Вправе ли мы надеяться на то, что к власти придут ответственные и компетентные люди, которые будут на деле, а не на словах заботиться о благе сограждан, о процветании родины и авторитете российского государства?
Культура, определяющая политику
Заданный выше вопрос кажется риторическим. Однако в нем заложена путеводная ниточка, которая способна привести нас к некоторым вполне реалистическим выводам. По сути дела, это вопрос о культуре правящих кругов. Именно она определяет политический портрет элиты и весьма мало зависит от формы правления, соотношения сил, конфигурации власти. Более того, культура власти сама определяет эти политические параметры российской жизни.
Как показывает жизнь, никакие внешние обстоятельства или статусные обязанности властей предержащих не способны так устойчиво и постоянно влиять на принимаемые в государстве решения, как внутренние убеждения и ценности правящего слоя, его представления о том, что допустимо и что недопустимо в политике. Прибавьте сюда также привычные способы исполнения служебных обязанностей, главенствующие в политико-административной среде нормы межличностных отношений, наработанные годами стандарты и приемы управления… Одним словом, все то, что традиционно относится к элементам культуры правления и власти.
Это и есть подлинный движитель общественных преобразований — неприметные с первого взгляда приоритеты и стандарты повседневной деятельности правящей элиты, из которых в конечном счете и выкристаллизовывается стиль управления обществом и государством. Именно они повинны в том, что одни и те же идеологии или институты власти нередко ведут к абсолютно разным политическим результатам. При этом культурные элементы весьма устойчивы — им чужды стремительные превращения и подвижки. Ведь они скорее закрепляют практику управления и приемы властвования, наработанные в течение долгих десятилетий поколениями политиков и администраторов, нежели стремятся к инновациям и распространению передового опыта.
Конечно, замкнутый круг традиций все же способен размыкаться, поддаваясь влиянию актуальной политики. Однако в целом не что иное, как культура, кристаллизует и тиражирует образцы политического поведения. Поэтому вряд ли можно всерьез надеяться на то, что даже оптимальное перераспределение функций между Думой, Правительством и Президентом (что само по себе безусловно важно и необходимо) способно поставить преграды “звездным войнам” политиков, заставляющих управленческие структуры перехватывать друг у друга служебные полномочия, подчинять силовые органы государства корпоративным интересам отдельных кланов, публично использовать компрометирующие сведения, продавать министерские посты, физически устранять конкурентов в сфере государственного предпринимательства и прочая, и прочая, и прочая.
Впрочем, так ли все просто? Посмотрим повнимательнее.
Конечно, надо признать, что, несмотря на то, что правящая элита представляет из себя небольшую и весьма нетипичную часть населения, ее политико-культурные свойства являют собой подлинный космос субъективности. По сути, в нем представлена широчайшая гамма ценностей, норм, стереотипов, стандартов, предрассудков и традиций в сфере власти. Причем эти политические ориентиры отражают не только современные способы государственного правления (связанные, к примеру, с противоречиями становления политического рынка), но и традиции советского периода развития, и даже прошлый опыт иных, более ранних этапов российской истории, когда, к примеру, высшие слои были не столько гегемонами общества, сколько верными “холопами ивашками” царствующих особ.
Вспомните безусловное преобладание на протяжении практически всей истории российской государственности авторитарно-державных традиций. Вряд ли можно поэтому удивляться, что в культурно-профессиональном облике элиты практически в неприкосновенности остались этические воззрения, оправдывающие стремление руководителей к постоянному преувеличению своих полномочий. В основных чертах убеждения их общеизвестны. Управление они понимают как осуществление личного контроля за людьми, а не достижение необходимых обществу результатов. К гражданам относятся как к своим подчиненным. Склонны к манипулированию служебной информацией ради собственной выгоды. Пренебрежительно относятся к мнению общественности. Стремятся к постоянной подмене служебных отношений неформальными. Недооценивают организационные аспекты управленческой деятельности. Завершает этот далеко не полный список нравственная безответственность за принимаемые решения…
Конечно, на этом фундаменте покоятся и более специфические культурные стандарты российского правящего класса. Причем среди множества этих управленческих стереотипов нельзя обойти вниманием, пожалуй, наиболее разрушительные для общества приемы правления, которые проявляются прежде всего в отношении элитарных слоев к праву. (Думаю, что нет нужды подчеркивать, что именно право — важнейший социальный регулятор, утверждающий приоритет законных способов регулирования общественных противоречий и обеспечивающий в конечном счете доверие к власти со стороны граждан.)
Долгая политическая история российского общества совершенно явно продемонстрировала, что в сознании большинства представителей элитарных кругов право и закон не только лишаются своего ценностного значения, но и вообще утрачивают какую-либо социальную предметность и определенность. Их место занимает политическая целесообразность, не считающаяся ни с правами населения, ни даже с какими-либо прагматическими формами защиты национальных интересов.
То, что российский правящий класс традиционно воспринимает право как сугубо формальный и малосущественный фактор ограничения и регулирования его властных возможностей, видно, к примеру, в современном отношении элиты к конституционализму, который рассматривается ею не как основа деятельности, а лишь частный ресурс власти. Причем в настоящее время, несмотря на самые горячие заявления в преданности Конституции практически всех сил, ситуация такова, что становление правовой структуры государства не нужно никому из действительно правящих слоев России. Право отнюдь не занимает одно из главных мест в системе ценностей верхов.
Взгляд российской элиты на ценности генетически искажен. Она “не замечает” значения и относительной самостоятельности права как особого способа властного регулирования, обладающего собственной нормативной системой и своими средствами достижения целей в государственной сфере. И эта “слепота” приводит к ужасающим последствиям. Поскольку культура власти российской элиты исторически нацелена на постоянное и преимущественное использование политических регуляторов власти, независимо от степени их легализованности и опосредованности законом, то законные методы рассматриваются в ее профессиональной деятельности как исключительные и формальные. Так что право как ценность было и остается фикцией элитарной культуры.
В чем тут дело, понять нетрудно. Право диктует политической игре определенные нормы. А это всегда сопряжено с неопределенностью ее последствий для конкретных лидеров, партий, политиков. Поэтому и те, кто сегодня обладают властью, и те, кто к ней стремятся, согласятся с использованием любых — а следовательно, по определению неправовых — средств, которые гарантировали бы им властные преимущества. Поэтому ничто, кроме силы, не может сегодня заставить российских политиков начать придерживаться правовых норм ни при восхождении к власти, ни при ее реальном использовании. Ничто, кроме силы, не может принудить их отказаться от скрытых методов управления, неформального и бюрократического сговора при согласовании интересов и целей, от нарушения законов, противоречащих их материальным интересам. Поэтому звучащие со всех сторон призывы разнообразных политиков к конституционализму по большей части представляют собой уловку, средство манипулирования общественным мнением, прием мистификации и дезориентации как конкурентов, так и общества.
Ясно, что такая зауженность взгляда на власть (заметьте — взгляда профессионального!) превращает закон не столько в слугу, сколько в заложника политики. С формальной стороны преодоление коммунистического режима вроде бы обрело конституционную форму. Однако установленный механизм законодательного регулирования в силу своей практической неэффективности так и не смог обеспечить ни межэлитарного согласия, ни вытеснить с политического рынка радикальных противников демократии. При этом в обществе как была, так и осталась каста неприкасаемых, неподвластных закону людей (по некоторым данным, в нее входит более 4 000 000 государственных чиновников), что резко снижает авторитет российской демократии в глазах общественного мнения. Значительные участки гражданской ответственности государства так и не получили своего правового закрепления (в частности, так и не приняты законы о политическом терроризме и радикализме, что значительно сузило поле цивилизованного соперничества групп, а учитывая реальную расположенность к подобного рода взглядам многих представителей силовых структур, не способных посему действовать в духе Конституции демократического государства, только усилило влияние экстремистов). У нас нет закона и о приватизации, что подрубило возможности социального конституирования среднего класса. Законодательно не закреплены важнейшие функции и прерогативы институтов исполнительной (как федеральной, так и местной) власти, что усилило конкуренцию ведомств и министерств в политико-административной сфере, расширило позиции прецедентного права в государственном управлении. Не обозначены правовые границы деятельности лобби и групп давления в сфере принятия решений. Постоянно подрывается правовой статус СМИ как выразителей мнения общественности и т. д.
Что уж говорить о практике правоприменения, при которой принципиальные прокуроры, судьи и другие представители государства либо оставили госслужбу, либо отправились на погост, а остальные в большинстве своем стали послушными исполнителями политической воли различных — в том числе оппозиционных и криминальных — групп, скатившись к произвольному толкованию законодательных и конституционных норм. Одним словом, государственная власть в России стала областью формального правоприменения, где главенствуют либо принципы политического противоборства, либо частного права, изначально подрывающие основания публичной, легальной сферы действия институтов государственной власти.
Впрочем, в пренебрежительном отношении к праву наблюдается удивительная духовная солидарность верхов и низов, этакое соприродное русской душе варварское неприятие законности. На Руси, как известно, нормы кодифицированного права никогда не обладали каким-либо серьезным значением (к слову сказать, по наблюдению Б. Кистяковского, в перенасыщенной разного рода идеальными конструкциями истории политической и философской мысли России никогда не выдвигался идеал “правовой личности”). Так что отсутствие серьезных ценностно-правовых ориентаций подпитывается у нас не только за счет элиты, но и обусловлено значительно более серьезной ментальной традицией.
Действие последней тем более ощутимо, что внутреннее отрицание ценности права подкреплено и постоянным наличием в структуре российской власти двойных стандартов ответственности (партийных и советских, политических и административных и т. д.), которые приучили управляющих различного уровня к уходу от какой-либо реальной ответственности и перед обществом, и перед своим — в том числе и политическим — руководством. Укрепляет подобную тенденцию и характерный для российских политиков так называемый “византийский стиль” управления, ориентированный на преимущественно теневые и полутеневые способы принятия решений, закулисные методы кадрового подбора и проч. Так или иначе, но в настоящее время большинство из действующих политиков не хочет — даже если и может — открыто принимать непопулярные и ответственные решения или вообще полностью реализовывать свои права и полномочия в государственно-административной сфере.
Органический дефицит ответственности — кстати, не только у правящих слоев, но и у всех игроков на политическом поле — ответственности, которая предполагала бы не только соблюдение обязательств, но и воздаяние за нарушение договора и неправые поступки, — довольно типичная черта нашей политики в целом. Черта эта складывалась на протяжении веков. Об этом, кстати, напрямую свидетельствует и история формирования договорного права на Руси, утверждавшая на протяжении столетий идею, что главным во взаимоотношениях партнеров является не норма, а личная убежденность одной из сторон в пользе тех или иных действий. Как писал Б. Н. Чичерин, описывавший цивилизационные особенности становления российского договорного права, решение о том “кто прав, кто виноват …решалось личным суждением каждого, в основании которого лежал… собственный интерес”; поэтому “тот в глазах князя был прав, кому он находил выгоднее для себя помогать”. Подобного рода традиции закрепляло и отсутствие в стране института вассалитета (побуждавшего высшие круги общества придерживаться строгих правил взаимной ответственности), а также существовавший в России обычай вольного служения, позволявший покидать князя до срока без всякого предупреждения по праву “отказа”. Посему, как указывал тот же Чичерин, “сложение крестного целования” — то есть по-современному клятвопреступление — “считалось делом самым обыкновенным” и потому “включалось даже в договоры, если новое обязательство должно было разрушить старое”. Попутно можно вспомнить, что и популярные в отечественной гуманитаристике славянофилы постоянно противопоставляли договорные отношения “органическим” социальным связям, в которых “не должно быть ничего формального, юридического” и для которых “не нужны никакие правовые гарантии”. Да и в православии, если уж на то пошло, нарушение закона или правила — конечно, при условии любви к Всевышнему — никогда не воспринималось как какой-то серьезный грех. И уж конечно, нельзя умолчать, что эти традиции, нравственно оправдывавшие “клятвопреступление” и произвол в обращении с обязательствами, нашли чудовищное воплощение в годы сталинского и коммунистического террора в нравственном, политическом и просто человеческом предательстве десятками миллионов советских “тружеников” своих друзей, близких, родственников.
Как справедливо указывает российский ученый А. Хлопин, произвол над правовыми нормами (за которым всегда стояли любовь, чувства, но не разум) практически всегда выливался в попечительскую власть, которая оказывала “покровительство подданным в обмен на их преданность и покорность, соединяя людей личными узами верности. Эта власть представляла собой разновидность патерналистского господства и подчинения, так как формально была не ограничена какими-либо правами подданных и обязанностями перед ними”. Удивительно ли, что и посегодня российское государство в лице своих правящих кругов устанавливает законы без учета мнений своих граждан, предоставляя им возможность либо жить, беззаветно “любя родное правительство”, либо как угодно приспосабливаться к действующим правилам совместной жизни. Вот и получается, что, с одной стороны, рядовые граждане опасаются государства, не надеясь на защиту со стороны его институтов и органов, а с другой — без зазрения совести обворовывают и обманывают своего благодетеля.
Такого рода культурные установки элиты органически сочетаются и с ее этическим отношением к миру, выражающим — и внутренне оправдывающим — ее полную духовную самодостаточность и тем самым практически абсолютную автономность и независимость от норм господствующей морали. В итоге понимание правящими кругами идеи законности и права, долга и ответственности, чести и достоинства перестало служить нижней линией нравственно допустимого и соотнесенного с общественной моралью порядка отправления власти. Напротив, стиль деятельности правящих элитарных групп обусловил абсолютное возвышение их корпоративистских норм и ценностей над общесоциальными установками нравственности и морали. Не случайно в настоящее время порог чувствительности к общественно значимым проблемам и чаяниям населения, а вместе с ним и этическая разборчивость элиты в политических компромиссах существенно понизились даже по сравнению с советским периодом. Такого рода факты однозначно свидетельствуют, что российские правящие круги пока еще не преодолели рамки корпоративно-партикулярного сознания, ориентирующего их профессиональную деятельность в сфере власти на сугубо частные, приватные интересы, игнорирующие запросы и требования общества, которому они служат.
Но конечно же среди множества культурных воззрений элиты существует тот круг предпочтений, который составляет некий внутренний стержень, к которому сводится вся совокупность ее ценностей и ориентиров. Не требует доказательств, что важнейшим среди этих ориентиров является тот “дьяволический инстинкт” (М. Бакунин), который превосходит по силе воздействия все иные ориентиры их профессионального поведения, а именно — ценность власти. Ведь можно случайно обрести богатство, но управлять государством по принуждению невозможно. Поэтому стремление к власти — это и смысл, и иссушающая этих людей страсть, которая преобразует все их желания и помыслы, становясь духовным эпицентром и жизненного существования, и политического поведения подавляющего большинства представителей элитарных кругов.
Причем у российской элиты эта потребность во власти носит какой-то максималистский характер. Любая часть элиты, по статусу контролирующая определенную часть полномочий, непременно стремится не просто к расширению своих прерогатив, а непременно к всевластию. Тем, кто попадает наверх, нужна вся власть, до последней капли. И в этом все они солидарны друг с другом. Российская история сформировала удивительную логику этого властного максимализма: “Вся власть Советам” или “Учредительному собранию”, КПСС и ее очередному “судьбоносному” съезду. Как забавно эти исторические максимы перекликаются со стремлением нынешней Думы поставить под полный контроль исполнительную власть или простодушным желанием бывшего вице-премьера Аксененко “до всего иметь дело”!
Конечно, если судить чисто теоретически, то повышенная тяга к власти может и не влечь за собой каких-либо особых перекосов в управленческой деятельности политико-административной элиты. Однако в жизни практически повсеместно приходится сталкиваться с тем, что она если не разрушает полностью, то существеннейшим образом ограничивает внутреннюю сопричастность правящих слоев потребностям общества.
К тому же властный эгоизм верхов дополнительно подпитывается еще и той духовной атмосферой, которая просто-таки начинена агрессивным стремлением экономически опаздывающих слоев любыми способами добиться материального благосостояния. Понятно, что в этих условиях популистская риторика властей и откровенное манипулирование общественным мнением в конечном счете обесценивают идейное содержание государственно-административного регулирования, поощряя при этом дезинтеграционные процессы в обществе и снижая возможности согласованного с ним применения и использования механизмов власти.
Однако, как известно, в России “на всякого мудреца довольно простоты”. И, видимо, поэтому сознание элиты помимо профессионального отношения к власти просто переполнено фетишами обыденных представлений, которые дополняют и развивают базовые ценности ее политического и социального мышления. Пресловутая российская психея, или — как ее привычно именуют — духовность, оказывает крайне разрушительное воздействие на деятельность элитарных слоев. Ведь переходя из области мировоззренческой в сферу мотивации политических, государственно-административных решений, она всегда ориентирует управляющих на сохранение в их профессиональном сознании норм и стандартов не публичного, а бытового характера. В результате ролевые, профессиональные приоритеты и ценности уступают место соображениям, весьма далеким от требований дела.
Тем самым, казалось бы, внешне возвышенная, облагораживающая индивида система духовных ориентаций (призывающая его везде оставаться человеком, руководствоваться возвышенными, а не приземленными идеями) в сфере публичной власти оказывает исключительно негативное воздействие. Российская — даже не “духовность”, а как точнее именовал ее Н. Бердяев — “душевность” не укрепляет, а разрушает рационально-ролевые структуры поведения в сфере власти. К слову сказать, эта “возвышенность” национального духа, а по сути сознательная отрешенность от всего земного (и в первую очередь — от низменных политических страстей), уже породила в свое время в России страшнейший вакуум в общественном сознании, приведший к закономерному формированию тоталитарных порядков. И несмотря на этот страшный урок, российская культура, как ни в чем не бывало бравирующая превосходством абстрактно-спекулятивного сознания над рациональным отношением к власти — и, стало быть, все так же грешащая безвольностью и отрешенностью от жизни, — не нашла сил для преодоления своей “духовности” даже на вершинах государства, в сфере культуры правящих кругов.
Более мелкотравчатыми, но в общем-то не менее разрушительными по своим последствиям проявлениями этой обыденщины элитарной культуры являются так хорошо всем известные семейственность, земляческая солидарность, клановость. На протяжении всей новейшей политической истории, которую мы так или иначе связываем с демократизацией, управляющие кадры с постоянной настойчивостью отыскивались в ближнем кругу ответственных лиц, среди друзей, однокурсников и просто знакомых.
Строго говоря, такого рода факты лучше других убеждают, что элита при все нарастающей социальной удаленности от широких слоев населения продолжает оставаться носителем многих заблуждений и предрассудков массового сознания. Иначе говоря, культура элиты в какой-то мере не только подпитывается традиционализмом, но и сама воспроизводит его нормы и стандарты в практике руководства государством и обществом. Таким образом на высшие этажи власти транслируются и многие предрассудки и заблуждения массовой культуры. “Узаконивая” в своей деятельности многие черты этого варварского культурного круга (в том числе и антисемитизм, ксенофобию, нелюбовь к окружающим и проч.), элита реально усиливает резонанс в обществе самых реакционных социальных и политических идей.
Наличие же таких мировоззренческих мостиков уничтожает многие — в хорошем смысле — аристократические пороги элитарного сознания, провоцируя порой даже восстановление в некотором смысле уникальных в эпоху модерна языческих (впрочем, характерных и для советской традиции) тенденций в сфере власти. Яркий тому пример продемонстрировал со всей присущей ему прямотой и непосредственностью первый Президент России, настойчиво искавший себе и “семье” надежного “наследника”, возрождая тем самым механизм передачи власти по наследству, выработанный еще московскими князьями. Понятно, что такого рода действия свидетельствуют об отношении высших руководителей к власти как к привилегии определенного лица, а даже не всего рода (элиты) и тем более не общества.
“Чистые” и “нечистые”
Видимо, самым опасным и одновременно коварным последствием политического воспроизведения культурных ориентаций правящей элиты явилось то, что они становятся все более и более закрытыми не только от общества в целом, но и от иных слоев политического класса. В уже по существу сформировавшиеся олигархически-бюрократические слои элиты ныне не допускают лишних людей, временщиков, которыми были полны эшелоны власти в первые перестроечные годы. На базе союза власти и собственности сложилась внутренне однородная, закрытая для внешних влияний прослойка, состав которой меняется очень незначительно. А если и меняется, то в основном за счет соотношения сил различных кланов в самой этой группе.
В результате в нашем обществе сложилась довольно уникальная система отбора правящего класса. Например, если великий итальянец В. Парето думал — и находил для этого основания, — что элитарные группировки, будучи лучшим и высшим социальным достижением общества, последовательно выносятся наверх, а затем постепенно замещаются приходящими им на смену новыми представителями общества (контрэлитой), то Россия качественно изменила этот “естественный” принцип циркуляции, создав два параллельных социальных круговорота
.Так, сближение политических и экономических сегментов правящего класса, а равно закрытость правящих группировок в собственно элитарных кругах сформировали такие механизмы рекрутирования элиты, которые обусловили собственный, практически не зависящий от общества цикл обновления ее состава, который идет под влиянием внутренних перемен, динамики статусов ее отдельных отрядов. И в основном такие внутриэлитарные подвижки происходят и непосредственно зависят от изменения размеров контролируемой различными кланами собственности, процедур ее передела и других сопряженных с этими процессами факторов.
Коротко говоря, на базе и в процессе первичной капитализации общества, в процессе которой приближенные к власти круги смогли овладеть ключевыми позициями в бизнесе вплоть до создания крупных олигархических структур, образовался закрытый от общественности корпоративный механизм формирования и отправления власти. Именно он переплавил зародившуюся во времена перестройки “политику ценностей” (или надежд подавляющей части общества) в “политику интересов” (высшего правящего слоя). В результате государство, оказавшись постепенно приватизированным как новыми, по знакомству получившими собственность кругами, так и постепенно вошедшими во вкус административно-номенклатурными структурами, стало обслуживать интересы очень узкого круга населения.
По сути, это означало, что политико-управленческие процессы обрели черты по преимуществу административно-бюрократического или неполитического, лишенного идеологического содержания регулирования социальных отношений. Административно-олигархическая реконструкция власти привела к тому, что идеологическая мотивация политического управления (которой и надлежит связывать группы управляющих с теми или иными слоями населения, выступая основой для представительства интересов широких социальных слоев) сменилась корпоративными и индивидуально-эгоистическими мотивами.
В этом русле вместо многочисленных конфликтов между потребностями различных слоев населения, заинтересованных в развитии общества по пути рыночных или нерыночных реформ (что вполне естественно для переходного общества), стало постепенно складываться противоречие между элитарными и неэлитарными слоями. При этом низы постоянно сужали рычаги своего воздействия на власть, а верхи целенаправленно наращивали свои ресурсы, оставляя обществу граждан атрибуты символической политики, не способной оказать никакого влияния на механизмы власти. Даже взаимоотношения власти и оппозиции подверглись качественной трансформации, превратив большую часть идейных оппонентов в конкурентов по элитарной корпорации, которые стоят в очереди за контролем над обещанной им частью ресурсов.
Политические противоречия правящей и оппозиционной элит представляются сегодня не более чем внутрицеховыми издержками обновления высших слоев общества. Все “непримиримые” остались либо маргиналами и политическими карликами, на которых уже никто не обращает внимания, либо активными “борцами” только на страницах газет и телеэкранах, символизируя протест против “врагов народа”, а на деле активно включившись в перераспределение ресурсов среди “своих” бизнес-элит, подковерное распределение должностей (прокуроров, судей, министров), избрание нужных депутатов и т. д. Коммунисты блокируются со сторонниками Кремля и с жириновцами (несколько месяцев назад призывавшими к запрету коммунистической партии) и расточают при этом грозные слова, хмурят брови, но обманывают при этом только тех, кто сам готов в очередной раз обмануться. (Причем даже здесь левые как-то измельчали: если, к примеру, раньше их политическая риторика была перенасыщена какими-то глобальными схемами “заговора против России”, “происками Запада” и прочими доктринально оформленными фобиями, то теперь в основе общественного выбора — все больше скандалы, персональные разоблачения, интриги, склоки, сведение счетов, кухонные дрязги.)
Стоит ли удивляться, что место партий и других политических посредников народа и власти (которые, несмотря на свое количество, ничего не могут сделать в этом сборище “заединщиков”) занимают сегодня этнические группировки, кланы, семьи и клики, использующие в качестве механизмов согласования интересов или межгруппового объединения принципы этнической солидарности, земляческие, родственные и иные связи.
Политическое пространство стало вотчиной политиков, использующих его возможности для получения социальных преимуществ, карьерного роста, доходов и проч. Вместо критериев компетентности при отборе кадров используются принципы персональной и групповой лояльности, принципиально игнорирующие деловые и тем более общегосударственные интересы. Неудивительно, что в этой среде даже общенациональные выборы превращаются в механизм внутриэлитарной перегруппировки сил, открыто попирающих законы, покупающих и дурачащих избирателей, злоупотребляющих правом на информацию, элементарными требованиями морали.
В наши дни едва ли не решающим механизмом самоорганизации и пополнения элиты стала и криминализация правящих кругов. Это за весьма короткое время не просто сформировало уже привычный сегодня образ внутреннего сплочения власти и бизнеса — олигархию, но и породило объединения и группы, отношения с которыми государство уже не может удерживать в рамках традиционного патронажа. Иными словами, интенсивная эволюция отношений в высших слоях общества сформировала новую форму симбиоза элитарных группировок. Высшие слои меняются изнутри, вбирая в себя “теневиков”. По сути, процесс конвертации собственности во власть непосредственно вовлек в ряды элиты представителей теневой, криминальной бизнес-элиты, напрямую включая их в структуру государственного и политического управления.
Откупные посты в правительстве, вхождение в депутатский корпус представителей теневого бизнеса стали роковой повседневностью российской политики. Истеблишмент не просто утратил осторожность, открыв двери во власть людям с сомнительной репутацией. Мафиозные деньги, по сути, стали одним из основных источников не только пополнения “партии” власти, но и развития законотворчества, правоприменения, кадрового обновления и расширения аппарата государственного управления. В свою очередь, влияние представителей теневого бизнеса внутри элитарного слоя усилило распространение криминальной этики, которая, постепенно укореняясь, стала неотъемлемой составной частью культуры правящего класса.
Если брать наиболее заметные проявления этой системы представлений, то прежде всего их влияние заметно в укреплении и распространении в элитарной среде норм, оправдывающих и признающих допустимыми те методы деятельности, совокупность которых можно условно назвать
бизнес-стилем, то есть той разновидностью государственного предпринимательства, доходы от которого попадают не государству, а обслуживающим его лицам. Массовость этой стилистики профессиональных действий свидетельствует о глобальной ориентации правящего класса на деньги как на едва ли не единственный смыслозначимый образ современной российской власти. Следуя этим идеям, высшие слои не просто духовно интегрируют преступные слои в собственную структуру, то есть культурно-этически поддерживают процесс криминализации всей системы государственного управления, но, по сути, обретают социальную форму, качественно отличную от своего общественного предназначенья.Сегодня в высших кругах правящего слоя протекает двоякий процесс.
С одной стороны, происходит внутреннее перерождение, условно говоря, “старых” сегментов политического класса. Растет предприимчивость и активность номенклатуры, управленческие команды превращаются в некую разновидность мафиозных образований, где лояльность лидеру — выше закона, а критика его
— преступление. Силовые структуры преображаются в отряды наемников разных политиков. Все чаще и чаще физически устраняются политические конкуренты. У ответственных лиц угасает политическая воля к наведению порядка… И так далее.С другой стороны, в сфере управления растет число криминальных объединений и лиц, экспортированных властью из сферы теневой экономики и ставших (по крайней мере, если говорить о верхушке) составной частью правящего класса.
Усиление внутренней однородности этого нового номенклатурно-теневого правящего класса прежде всего проявляется в ряде вполне ожидаемых и уже не вызывающих удивления акций власти. Так, несмотря на пламенные призывы думцев или же постоянные заявления представителей исполнительной власти о борьбе с криминалом, в стране до сих пор не принято эффективных мер противодействия группам организованной преступности, в результате чего мафия не просто активно участвует в перераспределении государственных ресурсов, но и практически пришла к обладанию контрольными пакетами в различных сферах экономики. При этом миролюбие к преступникам, отказ от правового преследования проявляется не только в законодательной сфере, но и подкрепляется иными социальными, технологическими и даже политическими механизмами. Например, даже технически малограмотным людям понятно, что при существующем порядке расчетов службе электронной разведки ФСБ хорошо известны все счета и суммы, уходящие за рубеж, и, стало быть, для того, чтобы бороться с расхитителями общественного богатства, нужна только политическая воля высшего руководства. Но как она там может оказаться, если на высших этажах власти коррупция воспринимается (по крайней мере практически) не как социальное зло или тем более преступление, а как естественный механизм связи экономики и политики и тем самым — управления обществом?
Помнится, еще М. Волошин писал в свое время, что в российском “государстве вне закона // Находятся два класса: // Уголовный. // И правящий // Во время революций // Они меняются местами, // В чем по существу нет разницы. // Но каждый, дорвавшийся до власти, сознает // Себя державной осью государства // И злоупотребляет правом грабежа…”. Так что, возможно, и не стоит списывать сегодняшнюю коррупцию и очарованность элитарных слоев криминальной этикой на “трудности переходного периода” или непросвещенность политиков, раз эта традиция с неотвратимостью проявляется в российской политике.
Но как бы там ни было, главное, чего нельзя не заметить: формирование элитарных слоев в российском обществе сегодня принципиально ограничено самоотбором
и самоселекцией. Причем в межгрупповых отношениях в этом “круге первом” не действуют никакие идеологические критерии или законодательные нормы. Они уступили место стандартам корпоративного торга и сговора, этическим воззрениям, оправдывающим абсолютное превосходство тех, кто контролирует власть и не желает делиться с обществом даже ее микроскопическими частями. Ну а поскольку противоборствующие кланы постоянно пытаются, что называется, по-крупному пересмотреть в свою пользу результаты передела собственности, то всякие очередные выборы в законодательные или исполнительные органы власти, которые соперники используют для достижения нового расклада и конфигурации сил, каждый раз объявляются “судьбоносными” для страны, а время — “переломным” для России.В результате всех этих уже очевидных для любого более-менее здравомыслящего обывателя игр в демократию в российском обществе сложился катастрофический раскол власти с населением, образование невиданной ранее пропасти между элитарными и неэлитарными слоями. И эта пропасть постоянно углубляется за счет усиления экономической зависимости обслуживающих элитарные интересы СМИ, отсутствия реакции органов власти на критику общественности и как следствие — усиления собственно полицейских методов разговора с общественностью, произвола властей и особенно ее силовых структур в отношении лиц и объединений, не столько протестующих против государственной политики, сколько слишком сильно тревожащих интересы кланов.
Но наряду с этим кругом, где циркулирует власть, тем не менее действует и тот социальный круговорот, где происходит “естественное” выделение “лучших людей”. Ведь общество не может жить, не вынося на поверхность то лучшее, что рождается в его социальных запасниках. Однако драма страны во многом состоит в том, что подавляющее большинство этих “аристократов” не имеет возможности попасть в круг власти. В результате сужается число не желающих властвовать (эта-то категория постоянно растет), а именно тех, кто обладает способностями, необходимыми для профессиональной политической карьеры. Поэтому социальный “пар уходит в свисток”, а общество лишается людей, способных ответственно и квалифицированно осуществлять управление социумом.
Бросая взгляд в прошлое, видишь, что “ленинский призыв” уничтожил большинство человеческого “золотого запаса” страны в горниле братоубийственной войны. Сталинский режим продолжил физическое устранение самых лучших, самых активных слоев общества. Хрущевская и брежневская власть, не имея уже такой силы, травила и выдавливала из страны человеческий материал, пригодный для правления страной. Режим Ельцина изобрел новый механизм отстранения лучших людей от вершин власти. Грустная и последовательная судьба так и не состоявшейся российской элиты. И, может быть, грустная вдвойне, ибо на сегодняшние жесткие вызовы времени страна отвечает бесконечными интригами мелкотравчатых царедворцев, поднаторевших в переводе на заграничные счета общественного достояния, да изломанными личными судьбами тех, кто мог бы плодотворно трудиться на благо и перспективу общества. Не дай Бог, чтобы нынешнее разъединение круговоротов общества и элиты, игнорирование властью перспективных политических менеджеров и замена их ловкими олигархами оказались последним экспериментом в истории страны, носящей — носившей? — имя Россия.
Для того чтобы не упрощать чрезмерно картину, следует, разумеется, признать, что отдельные достойные личности просачиваются все-таки в структуры власти. Но этих немногих, пробившихся в чертоги российской власти, ждет не менее грозное испытание. Сегодня здесь надо либо становиться “своим”, то есть “правильно” понимающим ситуацию человеком, либо быть выброшенным в околовластные круги, в тот полусвет, где отбоя нет от претендентов на ломоть власти. Как показывает жизнь, в большинстве своем попадающих в эти круги людей ждет довольно быстрое и стремительное поглощение истеблишментом, требующим иной раз под угрозой жизни до конца проникнуться “духом власти”, понять подлинные приоритеты “духовного княжения” в обществе. Глядя на то, как депутаты, призванные на службу газпромами, лукойлами и другими олигархическими центрами, бесконечно суетятся по поводу квартир, зарплат, пенсий, прописки или чего другого “получше да повкуснее”, — видишь, что большинство из них вообще не осознают свою ответственность перед людьми. Социальных проблем в отрыве от собственной корысти для них не существует. “Дорваться” до власти — то же самое, что “продаться” ей.
Но оставим пока этику в стороне. Не менее важно и другое: когда система правления подобным образом встраивает во власть новые поколения элиты, навязывая им собственные ценности и предпочтения, то это, по сути, ведет к последовательному сведению к минимуму и даже уничтожению какого-либо политического протеста в обществе. Иными словами, при существующей духовной солидарности старых и новых частей правящего класса общество остается без механизмов легального, цивилизованного воздействия на процесс принятия решений, корректировки и изменения курса правительства. Если уж совсем грубо (или просто точнее) — элита перестает быть механизмом для выдвижения социальных требований населения к власти. Единственной ее функцией становится усиление однородности власти, ее стабилизация, повышение надежности любого удерживающего такие политические порядки режима. Так вот и укрепляются в России стабильность (правда, мафиозно-коррупционная), общественный консенсус (уводящий от ответственности лиц, получивших широкое народное признание за реконструкцию исторических зданий, перевод капиталов за рубеж и другие подвиги во славу Отечества), атмосфера согласия (помогающая правящим кругам надежно держать под контролем перераспределение ресурсов).
Успевшая организоваться и набрать силу российская политическая система с одинаковой настойчивостью отторгает как претендующую на власть молодежь со своими принципами (немцовых, кириенок, степашиных), так и неперестроившихся представителей старой номенклатуры (примаковых). Причем в последнее время социальный заказ мафиозно-олигархического класса явно пал на людей, способных укоренить сложившиеся порядки. В частности, приход Путина, формально продолжающего новую демографическую волну “выдвиженцев”, “учеников” и “наследников”, по сути, открывает дорогу во власть той части персонала спецслужб, который обслуживает и частично контролирует крупный бизнес. Но при этом лишен возможности принимать принципиальные решения. Сила этих “технических” по своей природе структур прямо пропорциональна характеру поддержки того или иного олигархического содружества. Поэтому осуществлять какие-либо крупные начинания (конечно, не борьбу с коррупцией, а, к примеру, очередной массовый передел собственности), грозящие большими потрясениями, они могут только с “подачи” уже сформировавшихся кланов. Отсутствие же собственных “экономических” мускулов в этой игре не заменят никакие административные ресурсы, в том числе и формальные полномочия президента. В рамках корпоративной сплоченности правящего класса даже они не могут дать никакого серьезного результата. Так что обещания перемен, скорее всего, вызовут не потрясение, а окостенение сложившихся порядков. До тех пор, пока не понадобится более инициативный и изобретательный защитник “вечных ценностей”.
Общество и власть: порочный круг
Таким образом, ждать от элиты каких-либо освежающих систему власти движений сегодня практически невозможно. А перспектив на внутреннее перерождение дорвавшихся до власти россиян еще меньше. Может быть, само общество сможет как-то повлиять на власть?
Боюсь, однако, что и такие надежды преждевременны, ибо граждане в своем нынешнем состоянии просто не способны противостоять существующим порядкам. И не только по причине низкой активности своих объединений, жесткого давления властей или тяжести экономического положения, заставляющего людей сосредотачивать основные усилия на элементарном выживании. Нет, думаю, не меньшим, если не большим значением обладают те широко распространенные культурные стереотипы, которые изнутри укрепляют сложившуюся систему власти.
Апатичность, массовая склонность к бюрократизации любой публичной деятельности, традиционализм, слабая образованность и низкая самоорганизованность, презрение к праву, ксенофобия и бытовой антисемитизм, эгоизм и своеволие, безответственность, молчаливое попустительство разгулу властей, а также ряд иных хорошо известных родимых пятен на политическом портрете россиян свидетельствуют о социальных болезнях, которые роднят между собой едва ли не все категории наших сограждан. Благодаря же духовной солидарности элитарных и неэлитарных слоев, российское общество, по сути, этически оправдывает и поддерживает не только криминализированные формы, но и сам стиль использования элитой власти. Всем нам не из книжек известно, что среднестатистический россиянин — это человек, который живет “по совести и по правде”, особо не доверяет “закону” и “начальству”, за определенную мзду готов поступиться значительной частью своих прав, а получив поболее — честью и совестью. Посему едва ли не большинство наших сограждан не столько осуждают, сколько завидуют коррупционерам и мечтают о том, чтобы самим занять какое-нибудь “хлебное” местечко. Мысль об искоренении коррупции в голову им не приходит.
Конечно, это не столько вина, сколько беда нашего общества. Как можно строго судить людей, на протяжении поколений не испытавших элементарного достатка, свободы жить и поступать по собственному, а не партийному разумению. Что уж удивляться, что, насквозь пронизанное комплексами и страхами, не размываемыми временем предрассудками, пропитанное апатией и недоверием к ближнему, такое общество постоянно беременно черносотенством, фашизмом и шовинизмом. Временами в нас отсутствует даже та примитивная сплоченность, которая — как в древнем Риме — рождается по одному лишь факту обособления народа от власти и воспринимается как условие его внутренней целостности. Именно такое общество и позволило элитам разыгрывать перед ним “коммунистический”, “демократический” или “патриотический” спектакли с компроматом, скандалами, поисками врагов, разоблачением заговоров и прочими развлекалочками и страшилками. В результате оно и превратилось в почти что опереточный персонаж, пугающий власть елочными хлопушками.
Если без метафор, то сегодня совершенно очевидно, что корпоративная трансформация власти, “модернизировав” в интересах правящих кругов систему представительства интересов граждан, оставила основной части населения возможности лишь для предполитического образа жизни. Иными словами, социальные возможности рядовых россиян сделали политику недостижимым для большинства из них способом реализации своих интересов и чаяний. Они просто не имеют выходов на структуры, принимающие решения. Поэтому государственные институты даже не улавливают протестный потенциал значительной части общества. И это создает скрытый массив напряженности, чреватый обвальными последствиями для правящего режима.
Причем в настоящее время прослеживается тенденция дальнейшего угнетения массового сознания. Из него вымывается не столько позитивная направленность, сколько рациональное отношение к жизни. Общественным мнением открыто манипулируют, используя давление общественности для завершения очередной войны с “коррупцией”, “бюрократизмом” или “укрепления законности”, одобрения “правильной приватизации” и других акций, которые ведут лишь к изменению персонального состава “победителей”, перераспределению материальных ресурсов среди наиболее отличившихся сторонников “правильной” линии, получения ими легальных привилегий и т. д. Так что и без метафор понятно, что нынешнее российское общество оказалось не в состоянии мобилизовать свои внутренние силы для качественного преобразования общества и его правящего класса.
И как показывает практика, сложившиеся отношения между круговоротами политического саморазвития элиты и общества не способствуют сближению их друг с другом. Преобладающие реакции верхов и низов друг на друга в общем-то однотипны: взаимное презрение и отчуждение. Верхи цинично манипулируют мнением общества, покупают его голоса, игнорируют его замыслы и интересы. Низы также не испытывают к властям предержащим какого-либо уважения, не без оснований видя в их действиях элементарное шкурничество и цинизм. Идет как бы нарастающее самозакукливание этих пластов: люди все больше отстраняются от разочаровывающей их власти, а последняя откровенно и цинично, на глазах у всех решает свои собственные задачи.
Теоретически этот порочный круг могут разорвать духовные элиты, чье влияние на души и сознание людей способно пробудить и сформировать здравые гражданские и политические чувства. Но и политические писатели и публицисты, интеллектуалы и интеллигенты в значительной степени оказываются слепленными из того же теста, что и остальные сограждане. Принадлежа в большинстве своем к не слишком преуспевающим слоям общества, они яростно выступают против российской несправедливости. Правда, за отечественные грешки почему-то больше всего “попадает” “бездушному рынку”, “капитализму” и другим прелестям открытого общества. Причем наши духовные водители никак не избавятся от одной привычки. Они смотрят не себе под ноги, а далеко за горизонт, рисуя привлекательные мегапроекты, опережающие развитие общества и потому не прибавляющие разума человеку, действующему здесь и сейчас. (Значительная часть гуманитарной — и потому не властвующей духовно — элиты зачастую не вполне понимает, чем движимы реальные рычаги власти в России. Поэтому, кстати, “политики”, более прагматично толкующие социальные и политические проблемы, постоянно ускользают из-под ее идейного влияния.) Так что весь этот сонм эстетизированного поношения власти и пресмыкания перед ней, западнопоклонничества и мессианизма, критики народных предрассудков и почти что мистического преклонения перед массой, апологетика космополитизма и бионационализм создают неимоверное месиво доктрин, идей, учений, в котором напрочь теряется путеводность предназначенья духовного водительства. Страсти и искренний порыв интеллектуалов скорее ошеломляют обывателя, чем дают ему возможность что-либо понять и сориентироваться в нынешнее время.
Где вы, реальные лидеры?
И все-таки если обратиться к наиболее значительным практическим последствиям сложившегося стиля правления российской политической элиты, то следует признать, что ее реальная
культура власти, по сути, уже сформировала особую линию не столько поведения правящего класса, сколько развития самого государства в целом. Иначе говоря, на основе элитарной культуры власти практически сложилась некая специфическая логика принятия решений и развития государственности, существующая наряду с требованиями не только демократизации, но даже рационального подхода в оценке и программировании действий государства, защиты его национальных интересов. Еще короче: ценностные приоритеты и сложившиеся стандарты профессионального поведения управляющих изнутри уже переориентировали систему государственного управления на цели, не совместимые с нормами, целями и интересами гражданского общества.Для того чтобы понять серьезность положения, достаточно посмотреть на реально существующие политические практики. Это и “губернизация”, и создание “выборных диктатур” в Башкирии, Калмыкии и других регионах, мало заинтересованных в сохранении контролирующего Центра и потому разрушающих Российскую Федерацию. Это стремительный вывоз капитала и усиление финансовой и экономической зависимости страны от зарубежных центров. Это беспрецедентное социальное расслоение населения на астрономически богатую и лишенную средств к достойному существованию части граждан. Повсеместное наступление полицейщины и образование мощных завалов на пути демократизации, в результате чего уже сегодня государство несет в себе прямую угрозу человеку, постоянно провоцирует чрезвычайщину, неприкрытый расизм в отношении представителей отдельных национальностей. Беспрецедентное господство мафии и бессилие силовых ведомств в борьбе с преступностью…
Все это неуклонно ведет к разрушению государства как общесоциального института, о чем свидетельствует постоянное снижение эффективности общесоциального управления, неспособность госструктур контролировать зону кризисных явлений, нарастание управленческих рисков и т. д. А учитывая, что государственное управление в настоящее время постоянно подвергается испытаниям глобализации, требующей повышенной ответственности и компетентности властей, то можно прогнозировать, что при нынешнем стиле ведения дел в “верхах” нашему руководству вряд ли удастся справиться с этими вызовами, сохранив не то что позиции, но и саму территориальную целостность страны.
Зная неспешность российского бытования, которую не в состоянии изменить даже годины испытаний, можно предположить, что сложившаяся система власти может настолько закрепиться, что надолго законсервирует гниение нашего сообщества. Взгляните, однако, на все нарастающую эскалацию принудительно-силовых мер, используемых властями в отношении общества. Невольно возникает ощущение, что такая атмосфера как нельзя лучше способствует выводу на авансцену агрессивных и реакционных сил и идеологий. Похоже, что смычка верхов и низов, их духовная солидарность возможны только на основе идей, которые одновременно аккумулируют яростное недовольство масс и стремление верхов еще более упрочить свое положение. Шансы на успех есть лишь у идей, обладающих агрессивной и негативной энергетикой, которая одна только способна спаять атомизирующееся общество и все сильнее закрывающуюся от него элиту.
Российская демократия, де-факто являя собой безразмерную форму организации общественных дискуссий, сегодня явно не способна к активным действиям. Она как бы застыла в неподвижности, ожидании надежды на лучшее будущее. В то же время еще не до конца разрушенная политическая система протодемократического типа обладает определенной устойчивостью, жилистостью, что ли, которая позволяет ей реально выживать, несмотря на самые мрачные прогнозы теоретиков.
Политика укрепления и расширения власти демократического типа связана с двоякой задачей. С одной стороны, ей надо бороться с радикалами, ориентирующимися на узкогрупповые приоритеты и вносящими в политическое пространство идеи насилия и идейной непримиримости. Одновременно надо преодолевать ту мнимую политическую стабильность, которая порождена коррупцией, корпоративно-олигархическими структурами, способствуя таким образом замене корпоративного раскола элиты на политико-идеологические связи элиты с обществом. И прежде всего для этого необходимо снять все искусственные препятствия, мешающие рекрутированию контрэлиты, надо заставить работать механизм представительства гражданских интересов, усилить контроль общественности за деятельностью управляющих.
Но, по сути, такая политическая работа — это непрерывный поиск тех, кто способен в высших структурах власти противопоставить сложившейся системе властвования иные ценности и приоритеты профессиональной деятельности. Только где же реальные лидеры, представители власти или претенденты на нее, способные к таким шагам? Где в России люди, способные не сломаться под грузом соблазнов, которыми так богата власть, люди, которые и на вершинах власти будут в состоянии проявить компетентность, не забывая при этом о тех, кто их туда послал?
Вопросы-то, конечно, риторические, только ответы сугубо практические. Ведь если не найдется таких людей, то страна, ведомая своими типичными руководителями, ломая пояса исторического времени, понесется к полностью коррумпированному политическому порядку латиноамериканского типа. Вот тогда-то Россия и обретет тот пресловутый вариант “третьего пути”, который заставит вписать ее неототалитарное имя в новейшую историю мира. Так что наше вековечное хождение “по-над пропастью” может в уже ближайшем будущем закончиться вполне заслуженной победой над здравым смыслом и “добрыми намерениями”. И боюсь, что сегодня нам остается только верить, но уже не в нереальность такой перспективы, а в то, что период затмения разума будет непродолжительным.
Соловьев Александр Иванович, доктор политических наук, профессор кафедры политической социологии Института государственного управления и социальных исследований МГУ имени М. В. Ломоносова.