Стихи
Борис Евсеев
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 2000
Борис Евсеев
Задыхающийся мир
* * *
Два-три стиха — и прожита зима.
И, восхищенный мощью перелома,
Ты распрямляешься и начинаешь снова
Искать свой жест, свою подачу, взмах,
И забываешься, и тщетно ловишь скрипки
Там, где их нет, но есть иная сласть:
Язык округи, певчий, с матерщинкой,
Запаянный в серебряный стакан
С уже подтекшим, плавлющимся донцем,
С вознею, торканьем, перетеканьем в пар,
И с проникающим сквозь стенки разговорцем,
Кидающим блудящих девок в жар.
По направлению к прозе
Изнурительно пахнет известь.
Ее бешеный с когтем запах
Поднимается волнами снизу,
Рвет весеннее тело сада.
Душит, хлещет меня, морочит,
Сад степной, раскрываемый мною
Перед каждым абзацем и строчкой,
Как коробочка с горькой травою.
В каждом вымысле, сне, изложенье
Он покажется краем, углом,
Превращая в познанье — скольженье
И в роман — запустения гром.
И не надо другого сюжета!
Все пройдет, все свершится в саду!
Только глянешь: по краешку лета
Сквозь дурноты воздушного склепа,
Сад к двухтысячной казни ведут.
* * *
Тихо, еле дышит заводь.
Небо в неводе осеннем.
Звук — нисходит. Словно зависть
Прячет женщину в простенье.
Звук нисходит, звук мельчится,
Немота — наглее, шире.
Женщина — не возвратится.
Век мелодий — кончен в мире.
Киноверсия
Ножи, плащи, кастет.
Биноклями обзор.
Россия на кресте.
Смятенье. Боль. Позор.
Грязно-нагая смерть
Летит к ней горстью мух.
Уже обкусан нерв.
Уже растерзан слух.
Уже горит в ногах,
Как тот отъятый юг,
Сухой назём и прах,
Вздымаясь бездной мук.
Уже в разрывы мышц, —
С восхода на закат —
Вонзились сотни спиц,
Блестя, качаясь в такт.
За телом из кустов,
От пультов, из засад,
Отбив стыда засов,
Растлители следят.
“Один уже висел!”
Сипят. “Теперь — одна!”
И в лучшее из тел
Въедается слюна…
Россия на кресте.
Хрустит осенний жор.
Нет смысла в красоте,
Раздетой на позор,
Нет замысла в губах,
Пропоротых гвоздем,
Немыслим рабий страх,
Вносимый в каждый дом…
И здесь бы бить и сечь,
И гнать зловонных мух!
Но выпадает меч
Архангельский из рук,
И глохнет трубный глас,
И над землей немой —
Один лишь телеглаз,
Струимый волей злой.
Ломай же руки, мать!
Разбойничьим крыжом
Тебя не покарать!
А кость срастим потом!
Круши же брус, о Русь!
Есть лишь небесный крест!
Он из сладчайших уст,
От несплотимых мест,
Летучим серебром,
Невидим, бездвижим
Грядет, как Божий гром,
К мучителям твоим.
* * *
Потерялся я средь могил.
Кто в могиле — мне люб и мил.
Кто над нею — мне ворог лют:
Жутью ломан, тщетой продут,
Страхолюден, недужен, клят,
Ладит петлю, варганит яд,
И в семь плеток скрутив свой глум,
Расшибает мой тихий ум…
Вечер! Вспенился ураган.
Будет крыши рвать, уркаган,
Гнуть венки и валить кресты,
Чернотой плевать с высоты.
Но не ветер страшен сейчас,
Страшен Зверя сверлящий глаз,
Что нарыл из моей тоски
Все погосты, все костяки…
Потерялся я средь живых.
Толку-смыслу не вижу в них!
Жадных мыслей их кутерьму
Все никак не схвачу, не пойму.
Смысл у норки дрожит, как мышь,
Рваной губкой свищет в камыш,
Темный мир наш ревет в ответ.
Так ли ласков будет тот свет?
В садах лицея
Читатель Апулея
Сидит в штрафном саду
И врет про дефилею
В двенадцатом году.
Июль дрожит в канаве,
Что конская свеча,
Клонясь тихонько набок
И пену волоча.
Вокруг босые девки,
Пушок по животу,
И девки крутят зенками,
Но в руки не идут.
А здесь трава густая,
А щекотни скворец —
Так вмиг душа обтает
И перельется в грех.
Куда, куда, беглянка?
Забыла буквари?
Вот памятник, полянка,
Над ними и пари!..
Ух, лето! Ох, как жарко!
А меж небесных рей
Слоняется и гаркает
Красавец Апулей.
И садом ходит стража
С прогорклою трубой
И небо мажут сажей,
И вмиг спадает зной.
И здесь придет истома…
Прощай — душа — как раз!
Арривидерчи, Рома,
Как говорят у вас!
Пойди читатель хлама
И упади в кровать,
Чтоб будущую славу
До строчки обрыдать,
Чтоб в зеркале глубоком,
В немеющем листе
Уйти тихонько, боком
От наших всех затей…
* * *
Задыхающийся мир
Полон астмы, полон злобы,
Полон дерзостной хворобы,
СПИДа, ада, тьмы, чумы.
Задыхающийся мир.
Хлюп и хрип. Обвалы. Мненья.
И уже скользит по тленью,
Залетейской нежной тенью
О пропавшем мире миф:
Словно дым за сигареткой, —
Серо-белый, ветхо-едкий,
Смутнодышащий, как тиф.
* * *
Марине Кудимовой
С таинственным свистом летела,
С провидческим гулом текла
Душа, отделившись от тела,
Прозрачней воды и стекла.
Кого она бросила? Кто там
Ее уронил из тряпья?..
И все нам казалось с чего-то,
Что это не ты и не я.
На миг испугавшись полета
И вспышки ее ледяной,
Мы никли и жались в воротах,
Бомжами юдоли земной.
Вернется ль в истлевшее тело?
Для этого тысячи лет
Пусть сеется, бьется несмело
Души нескудеющий свет.
Пускай она гложет ночами
Забывших, что мир — это дух
И лижет собакой печали
Живущих, чей пламень притух.
И будет заветная встреча!
Устав пораздельно кружить,
Восстанет вся рать человечья,
Чтоб смертное тело навечно
С душой бессмертельною слить…
Так в страшном, так в детском
волненьи,
Вдруг сливши два чувства в одно,
Мы думали о Воскресеньи,
О сладком межзвездном струеньи,
О том, о чем думать грешно…
* * *
Не умел жить я в разврате.
Плохо скользкому делу учился.
И теперь дыре и заплате
Стал подобен: так прохудился.
Прохудились душа, тело.
Продрались рукава, вены.
Может, Боже, не в смысле дело.
Но куда бессмыслицу дену?
Сотни тысяч скупых, нечистых,
Легионы кривогорбатых,
Приготовились мир Твой зачистить,
Запродать, как товар, в палатках.
Деньги блещут развратней тела.
Срам, как роза, благоухает!
И распятием свежий демон
Пасть разверстую прикрывает.
Ничего вдалеке не видно.
Я ослеп? Я слепым останусь?
Потяну ноздрей запах винный,
Тьмой широкою охлестаюсь…
Дырка в дырьях и нищий в нищих!
Нету маслица — одни сомненья.
Дух живет во мне, а не в пище.
Знаю, Господи. Да нет терпенья.