Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 2000
Евгения Щеглова
Куда пошли “грибники”
Можно только вообразить, каково Валерию Попову — недавнему любимцу интеллектуальной (питерской в особенности) элиты — сознавать, что из любимцев он, увы, разжалован — и куда? Не то в творцы “литературных вариаций на тему «Записок дрянной девчонки»” (Вл. Новиков), не то в сочинители “сексуально-авантюрных поделок” на потребу маскульту (А. Немзер).
Конечно, и обидно, и досадно. И не только творцу, нам, былым его почитателям, — пожалуй, в первую очередь. Мы ведь лет …надцать назад как восхищались: ну, Попов, ну, подметил, ну и глаз же у него! Кто, скажите, до него замечал, что из фамилии Николаев отлично выходит Николаев-Нидвораев? Что название печенья “В дорогу” звучит тревожно? Что магазин с примелькавшимся названием “Восточные сладости” лучше, смачнее назвать “Восточные слабости”? Тут даже не просто остроумие налицо — тут осязание слова как чего-то вещного, плотского, густого…
И — что, может быть, важнее — отношение его к жизни было таким же плотским и счастливо-полнокровным. Шел по жизни эдакий молодец-красавец, любимец женщин, встречные девушки дарили его ждущими улыбками, ласковое море гладило его теплыми волнами, стакан холодного молока давал ему прохладу, а пара-другая ароматных сосисок — блаженную сытость. Нет-нет, то было не самодовольство счастливчика Дон Жуана. Заштатные донжуаны не делятся своим счастьем с окружающими, а жадно загребают его под себя. Попов радостно выпускал доставшуюся ему синюю птичку из рук, чтобы она пропела под каждым окошком.
Ничем, ну, кажется, решительно ничем не намекал он на то, что пройдет не так уж много лет — и полнокровный гедонизм сменится судорожными метаниями “Будней гарема” или “Разбойницы”. Насчет справедливости утверждения о “сексуально-авантюрном пироге”, который он испек для невзыскательного читателя, — мнения могут быть разные. По мне — навряд ли. Невзыскательной публике интеллигентские выкрутасы “Разбойницы”, с апологией героини к Анне Карениной и бесчисленными трансформациями, видимо, как говорится в той среде, до фени. Те читатели если и слыхали об Анне Карениной, то исключительно как о суперлайнере. Рассчитывающий на другие ассоциации В. Попов тут просчитался.
Читателю же, напротив, взыскательному странновато было видеть в качестве героини, которой автор как бы передоверил свой мощный гедонизм, проститутку, пусть даже обремененную высшим филологическим образованием. Алена-“разбойница”, танцевавшая эротические танцы в соответствующем заведении, окрутившая богача-папу, а следом и всех его сыновей, слабо сопрягается с представлением о мощной жизненной силе, перед которой расступаются моря и океаны. Эта птичка явно не того полета, хотя свою работу она, в отличие от прежних ее коллег по легкомысленному цеху, исполняет со всей душой. Любоваться вместе с автором могучей Алениной поступью по жизни все равно не хотелось.
Две последние повести, вышедшие почти одна за другой, — “Грибники ходят с ножами” и “Чернильный ангел”, — по сравнению с “Разбойницей” представляются шагом назад и одновременно в сторону. Назад — то есть к прежнему Валерию Попову, остряку и фантазеру. В сторону — уходя от былого его гедонизма к размышлениям уже качественно иным, окрашенным то в трагические, то в грустно-иронические тона. Все это, кажется, должно бы гарантировать стопроцентный успех. Если бы не одно “но”.
Характер этих гротескно-фантазийных повестей, обильно уснащенных словесными репризами, бурлесками и проч., слишком уж резко контрастирует с тем серьезным, что хочет сказать В. Попов. Легкомысленные кульбиты уместны были в “Разбойнице”, поскольку героиня ее, хоть и намекала на родство с Анной Карениной, ни на какие серьезные размышления выводить читателя и не собиралась. Так — попрыгала героиня, подрыгала ножками в заведении под названием “Феи моря” — и успокоилась на очередном замужестве.
А вот “Грибники…” — повесть на “издательскую” тему, о том, как нынче прибираются к рукам заброшенные советские издательства и какие страсти бушуют в их недрах и вокруг них. О чем-то подобном рассказывает и “Чернильный ангел”, хотя символический смысл названия весьма расплывчат. Простыня с отпечатавшимся на ней фиолетовым силуэтом рассказчика (“неужто я за годы моих писаний так пропитался чернилами, что теперь их выделяю?”) по ходу фантазийного повествования превращается то ли в премию, коей удостоен местный поэт-песенник, то ли в некий символ вдохновения, посещающий всех по очереди пишущих обитателей дачного поселка.
Конечно же, речь не о том, что повести на серьезные (или даже около-серьезные) темы непременно должны быть угрюмо-серьезными или, не дай господь, назидательными. Но хоть немного доказательными, равно как и внутренне мотивированными, быть все-таки должны.
Немало удалых комсомолочек, уже без красных косынок, в постсоветские времена сделали карьеру, став удачливыми бизнес-леди (это я о “Грибниках…”). Таким инструктором обкома была Анжела, зловещая “панночка”, как называет ее В. Попов. В инструкторы она попала из нянек и прачек, а одолев комсомольскую ступень, “ловко оттяпала” издательство и стала его директором. Метаморфозы, неожиданные, как цирковые трюки. Вот “панночка” катит детскую коляску по дачным дорожкам — вот берет в стирку чужое белье — вот герой встречает ее, ослепительную красавицу, в кресле комсомольского работника — вот она, уже директор, “возбужденно похохатывая”, предлагает писателям забрать из издательства их нераскупленные творения. “Как она взлетела?” — вопрошает автор. И сам же отвечает: “Загадка!”
Немало былых нарушителей закона стали сегодня владельцами заводов, газет, пароходов. Но как именно это удалось Паше, превратившемуся из уголовника в совладельца все того же издательства, за что его сажают в тюрьму, как он умудрился быстренько оттуда выйти и уехать в роскошном автомобиле куда-то в неведомое, — разгадать не менее сложно, чем загадку “панночки”.
В “Чернильном ангеле” единственная, пожалуй, сколь-нибудь видимая сюжетная линия — это история о том, как попадает в больницу жена рассказчика, поименованного Валерием Поповым. В разговор о чисто внутрисемейных проблемах вовлечен обычный у писателя в последнее время “круг лиц” — жена, любимая дочка, старый, но крепкий “батя”-агроном. Вокруг них клубятся какие-то персонажи, с трудом друг от друга отличимые. Некий Оча сменяется каким-то Хасаном, тот — другом Кузей Кузнецовым по прозвищу “Ку-ку”, тот — братом своим Сеней Левиным (“Селяви”), и сказать что-либо определенное о каждом из них непросто. С сюжетом их характеристики не связаны никак, и в памяти остаются разве что словесные репризы типа названия романа кого-то из них “Защита ужина”, песни “Стоят березы нетверезы”, военно-патриотического общества “ни пяди во лбу” и т. п.
Мне скажут: так В. Попов и не психолог, он и не обещал никакого анализа внутренней жизни героев. Он — мастер легкого жанра, жонглер, эксцентрик. Мгновенные изменения ракурса изображения, острая ироничность, полнейшая неожиданность событий и фантастичность многих ситуаций… — недаром герой Попова частенько походит не то на Иванушку-дурачка, не то на “рыжего”. Ведь только “рыжий” (рассказ “Фаныч”) мог, придя на свидание с “колоссальной девушкой” и увидя вместо нее угрюмого Фаныча, пойти с ним в филармонию, а потом в ресторан.
Но что хорошо и обаятельно было в молодых бурлескных рассказах В. Попова, то обернулось натужностью и неорганичностью в “Грибниках…” и “Чернильном ангеле”.
Неорганичностью — потому что изменилось время, изменились обстоятельства, изменились персонажи. Изменился, наконец, возраст автора. А вот отсутствие привязки к реальности и — как следствие — безграничная легкость, с которой герои В. Попова по-прежнему порхают по жизни, будь они бизнесмены или писатели, — остались. Строить довольно протяженное повествование из одних лишь реприз, каламбуров и бурлескных сцен — занятие малоперспективное. Протяженное повествование, как ни крути, требует мысли, сюжета, характеров, мизансцен и прочих банальных вещей, без чего повесть попросту скучно читать. (Характерно, что в последних повестях вянет и каламбур — самое острое, самое любимое оружие В. Попова. “Непрухо-Маклай” — это хуже “Николаева-Нидвораева”. “Но я другому отдана… Причем — тобой!” — это всего лишь тень ставшего знаменитым “Я себя плохо чувствую. — А меня?”
Понимая неукорененность своих персонажей, Попов попытался осветить похождения героев “Грибников…” мыслью о красоте, побежденной уродством. Если Пашу “панночка” Анжела назвала “единственным порядочным человеком” из всех сидящих в зале писателей, ибо в том, как заработать деньги, он разбирается лучше других, это означает, что — “да, меняются ориентиры!”. Но “панночка”, с которой почему-то солидаризовался В. Попов, несколько наивно спутала нравственность с деловой хваткой. Да и касательно самой мысли о смене нравственных ориентиров, то доказать еще нужно, что времена прежние, когда издательства жестко контролировались соответствующими органами, были временами высоконравственными. И так ли нынче все в корне изменилось — или всего лишь видоизменилось? Только очень поверхностный взгляд разделит времена прошедшие и настоящие нерушимой стеной. “Толстенький «Кукушонок» (название Пашиной книги) получился, нас всех (писателей прежних времен. — Е. Щ.) из гнезда вытолкнул” — написано в повести. Я не поклонница сегодняшних затопленных кровью триллеров и боевиков, но чем они хуже хотя бы многотомных кваснопатриотических “опупей”? Там ведь тоже убивали, разве что не по коммерческим, а по классовым мотивам. И “опупейщиков” переиздают вовсю, и книги самого В. Попова тоже не дефицит — кого же вытолкнул “Кукушонок”? Если же болит писательское сердце от того, что “серьезную” литературу стали меньше читать, так сюжет этот столь же не нов, как и с бизнесменами-бандитами и всесильными комсомолками. Примечательна фраза из “Чернильного ангела” о том, что в писательском Союзе “зачинали” новую жизнь, меж тем нынче гуляет там “жирующая обслуга, освободившаяся от эксплуататоров”.
Ушедшие времена хороши были разве тем, что герой Попова был молод, счастлив, любим и оттого восклицал: “Жизнь удалась!” Но молодость обладает грустным свойством проходить. Молодость эгоистична, да и вообще — не нравственная она категория. Если сделать ее центром мироздания, многого можно и не увидеть.
…“Жизнь удалась!” — восклицал молодой герой Валерия Попова, делясь с читателем своей всеобъемлющей чувственностью. Его счастье носило оттенок какого-то физиологического восторга: слишком уж играли в нем молодые силы, а заглядывать куда-то вглубь не хотелось. На фоне окружающей “застойной” серости его сочный вкус к жизни героя (равно как и автора) выглядел броским вызовом мертвечине. Но “застой” благополучно миновал, и жизнь лишний раз доказала, что она имеет привычку наказывать излишне безоглядных оптимистов — уже в силу своей быстротечности и наличия колоссального количества проблем.
Из последних повестей В. Попова так ясно вычитывается — “жизнь не удалась”. Ушел прежний восторженный читатель, а новый не пришел, молодость ушла, растратились силы, вокруг творится что-то непонятное, и новые гости садятся за пышный пиршественный стол, где прежде щедро лилось подносимое нам вино. Грустно, обидно, досадно. Обидно тем более, если за прошедшие годы так и не успел накопить спокойной и ясной мудрости.
Валерий Попов. Чернильный ангел. Повесть. “Новый мир”, 1999, N№ 7;
Валерий Попов. Грибники ходят с ножами. СПб.: Русско-Балтийский информационный центр БЛИЦ. 1998.