Стихи. С литовского. Перевод Г. Ефремова
Йонас Стрелкунас
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 2000
Перевод Георгий Ефремов
Йонас Стрелкунас
“Куда ты скачешь,
всадник печальный?..”
С литовского. Перевод Г. Ефремова
* * *
Альгису Вярбе
Читатель попенял поэту:
Опять печальная страница!..
Поэт мусолит сигарету,
Вино хлебает и бранится:
Тоска в дому его расселась,
Смущает разговором праздным
И просит жизненную серость
Подкрашивать портвейном красным…
Вам подавай венец творенья,
А он живет на грани ада
Без торжества, без вдохновенья,
Без ласки. Так ему и надо!
* * *
Вновь разлука… Ну что же,
Разве можно без них?
То ли век уже прожит,
То ли горестный миг?
Что мне в самом начале
Ворковала вода?
И зачем привечали
Хутора, города?
Эти шторы как шоры,
А за ними — светло?
Что из дома так скоро
В ночь меня увело?
Всюду пусто и мрачно.
Не терзайся, душа, —
Ты как бледная прачка:
Ни кола, ни гроша.
Только ветер над пущей,
Только память и стыд…
И судья всемогущий —
Он подаст и простит.
Вопросы
Кто были эти люди там, впервые?
Какие им достались времена?
Воители они? Певцы слепые?
Зачем их поступь до сих пор слышна?
Какое небо им служило кровом?
Чей голос их из темноты манил?
Откуда шли они по топким тропам?
От дома? От неволи? От могил?
Как звали рощу, реку за долиной?
Кто был для них всего и всех святей?
Кого несли они в дороге длинной?
Зверей убитых? Умерших детей?
Когда им стала злоба ненавистна
И страх бесславья в их сердца проник?
У них и у меня — одна отчизна?
Кто мне позволил говорить про них?
В ледяном дворце
Я живу во дворце ледяном,
Где никто не тревожит меня.
Ветер ставни листает крылом,
Стекла окон моих леденя.
Дятел сядет весной под окном,
Сообщит, что поля развезло.
Только в сердце моем ледяном
Долгий холод — всем веснам назло.
Будто вовсе и нe жили мы,
О тепле даже памяти нет,
И в холодном кристалле зимы —
Отраженье тускнеющих лет.
Там — волнение листьев и нив
,Серый камень, седые стога.
Хочешь крикнуть, что все-таки жив,
Но к губам примерзают слога.
Не позволят промолвить снега:
Как там рожь? зелена ли гроза?
Упадет ледяная рука
На уставшие видеть глаза.
Ироническое соболезнование
Как ни храбрись и ни блажи,
Вторгается тоска сия
На территорию души —
Кромешная, как Азия.
И ты, застигнутый врасплох
В двухкомнатной обители,
Кричишь: я что — ослеп, оглох,
За что меня обидели?
Я не раскис и не размяк,
Не кончено брожение!
И тут — инфаркт, удар, столбняк,
Фиаско, поражение…
Заря рассеивает мглу
Свежа, как роза чайная.
А ты все бьешься на полу
В конвульсиях отчаянья.
“Темна загадка бытия —
Таинственней Японии…”
А это просто жизнь твоя —
Ни менее, ни более.
* * *
Ни счастья, ни злости.
Вода холодна и чиста.
А звезды — как гвозди,
Вонзенные в тело Христа.
Ни всплеска, ни хруста
В безлунной подлунной стране.
Святилище пусто —
Святыни сгорели в огне.
Ни гимнов, ни плачей —
Всё продано хвату, хлыщу.
Стою, как незрячий,
И жизнь мою тщетно ищу.
Средь общего блуда
Деревья в ночном серебре.
Всё ближе Иуда,
Как там — на Масличной горе.
* * *
Шел рассвет с раскрытой книгой,
Тих и нежен,
И спросил: “В борьбе великой
Ты замешан?”
Я ответил: “Что ты, что ты!
Стал стареть я!..”
С той поры промчались годы,
Нет — столетья.
Там, вдали, в иные лета
На вершине
Зори о судьбе поэта
Ворожили…
Под горой и ложь не диво,
И утрата:
Эти камушки Сизифа —
Вся награда.
* * *
Ты родился — такая судьба —
Не в аду, не в кромешном огне,
Где набухшие кровью хлеба
Были вдвое понятнее мне,
Чем слова твоей книги дрянной,
Ложной мудрости вялый полет…
Так смазливая девка в пивной
На рассвете с порога блюет.
Так монеты горстями гребут
Все рабы, все владыки на час.
И чужак, оказавшийся тут,
Не поймет, что за игры у нас.
В нем, в его голове, взаперти
Гаснет время, подобно лучу.
…Здесь остаться, отсюда уйти
Неужели еще хочу?
* * *
Ты — над великой вечной бойней
Со знаменем тугим.
Ты — всё бессмертней и свободней
Над временем людским.
Ты — над вороньими пирами,
Над вечной тишиной.
Ты — под огромными громами
Живой напев ржаной.
Ты — звездный свет, заливший кровлю,
И вечный страх уйти.
Ты — насыщающая кровью
Из раненой груди.
Ты — всё, что нам еще осталось,
Нить правоты людской.
Ты — бесконечная усталость
И щепки под щекой.
* * *
Верю давнему чуду:
Вишне в белом цвету!
Никогда не забуду
Жизнь весеннюю ту.
Отцвели и по свету
Разлетелись года
Прошлой жизни — а эту
Я не знал никогда.
* * *
Закатная туча угасла,
Как пламя космических войн.
О век, до чего примелькался
Оскал нескрываемый твой.
Опасливый, словно куница,
День прячется в тесном дупле.
О век, мне всего лишь приснится,
Как ты исчезаешь во мгле.
Пойду, умножая разлуки,
Долой — или только домой.
О век, чьи поспешные руки
Чей крест возведут над тобой?
Печальный всадник
Куда ты скачешь, всадник печальный,
Куда ты скачешь, ведь ночь бездонна?
Что ты покинул, всадник печальный, —
Стынущий пепел родного дома?
Что тебя гонит, всадник печальный, —
С матерью или женой разлука?
Кого ты ищешь, всадник печальный,
Недруга или желанного друга?
Чего ты жаждешь, всадник печальный, —
Мести безжалостной, смерти верной?
Скачет в безмолвии всадник печальный,
Болью преследуем, кровью и скверной…
* * *
Замолчал ручей,
Не слыхать речей
С той самой недели,
Как птицы взлетели.
Мы сидим вдвоем
Над седым быльем,
Меж собой не ладим.
А вечер прохладен.
Полегла трава,
Ни к чему слова.
Мы зябкую осень
Ни о чем не спросим.
Ты опять права,
Что тропа крива
Наша ли, не наша —
Вся спутана пряжа.
А кругом покой,
Золотой такой,
Что не слышно сердца —
Захлопнута дверца.
* * *
Не люби. Потому,
Что любви я боюсь, как огня.
Утешать ни к чему,
И бранить, и не помнить меня.
Вместе с родиной всей
Я неволю терпел, как врага.
И тепла у друзей
Я просил, но отсохла рука.
И в ответ — только смех,
Никого мой порыв не задел.
И, закрывшись от всех,
Я стихи сочинял лишь затем,
Чтобы выжить в тоске,
Чтобы выстоять взаперти.
Что же дышит в строке?
Не люби… не ищи… не суди.