Алан Черчесов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 2000
Алан Черчесов
Какого цвета черное?
Данные заметки не столько размышления о войне в Чечне, сколько о том, что этой войне сопутствует. О том, что «воюет» за пределами этой республики, говоря и рассуждая об этой войне. Это заметки о том, что такое война там, где даже не рвутся снаряды…
…Есть такой психологический эксперимент: пару десятков человек, формирующих так называемую «опытную группу», приглашают в помещение, где им на экране демонстрируют черный треугольник, а затем каждому предлагают вслух определить цвет предъявленной их вниманию геометрической фигуры. Один за другим участники опыта, вопреки очевидному, утверждают, что этот цвет белый. Когда дело доходит до последнего из них, фактически единственного, «не посвященного в игру», он, тщательно спрятав охватившую его панику, не совсем уверенно вторит девятнадцати сотоварищам (попросту говоря, «подсадным уткам»), признав белое в абсолютно черном… Статистика свидетельствует, что лишь один из четырех испытуемых находит в себе мужество отстаивать то, что видят его собственные глаза: треугольник черный, что бы там ни говорили все остальные.
1:4. Удручающая пропорция. Страшно представить, насколько она возрастает, когда в роли ставящего эксперимент выступают современные массмедиа. Опыт последнего времени убеждает, что цвет телевизионного экрана слишком уж напрямую зависит от предпочтений тех, кто определяет его идеологический формат. Пример с Чечней — лишнее тому доказательство.
* * *
За прошедший год наметились некие закономерности в освещении событий в этой северокавказской республике различными СМИ, которое порой напоминало два облака, плывущих противоположным курсом и заряженных на «минус» и «плюс». Нетрудно догадаться, что любое их соприкосновение было чревато громом. И если в российских массмедиа выбор точки зрения на войну в Чечне объяснялся в первую очередь стратегией внутриполитической борьбы, то большинство западных репортажей и аналитических материалов, посвященных данной проблеме, еще недавно можно было свести к элементарной формуле: «Москва — плохо, боевики — хорошо». При этом налицо две особенности: 1) интенсивность антивоенной пропаганды через российские СМИ, особенно в период президентской кампании, зачастую была прямо противоположна сложившемуся общественному мнению на сей счет и пыталась лишь как-то скорректировать имеющийся дисбаланс; 2) западные каналы и газеты формировали в своих странах общественное мнение по Чечне почти на 100 процентов, тем более впечатляла их едва ли не единодушная позиция, неустанно заявляемая в течение многих месяцев кряду. Такое единодушие могло бы только радовать (ведь правда здорово, когда все в один голос борются за права человека и требуют от кровожадного монстра, ростом в одну шестую часть Земли, прекратить избиение пусть непослушных, но, продолжая это антропогеографическое сравнение, все же — младенцев!), кабы не одна немаловажная деталь: совершенно очевидна была тенденциозная фильтрация демонстрируемых материалов и затрагиваемых тем. О том, что может всерьез подорвать отработанную «на ура!» точку зрения, в лучшем случае говорилось скороговоркой, а в худшем — и самом частом — не упоминалось вовсе.
С подобной стратегией мы сталкивались не раз и, нет сомнений, столкнемся и в будущем. Недавний пример — Косово, когда навязанная массовому сознанию Запада формула звучала приблизительно так: «Милошевич — плохо, албанцы — хорошо». Но как-то так получилось, что за плохого Милошевича пострадали не такие уж и плохие сербы, в том числе — чисто мирное население, не говоря о сотнях тысяч новых беженцев. И теперь, спустя многие месяцы после атак НАТО, не очень-то и понятно, как остановить «хороших албанцев», пытающихся расправиться с сербским населением Косова и весьма недовольных, когда им в этом препятствуют. Не подставлять же своих натовских ребят! Не для того они бомбили эту грешную землю, чтобы затем, вступив на нее победителями, полить ее своей кровью… Уж этого политикам точно не простят! Иначе что это за демократия такая, если ее детям грозит погибель от руки какого-то додемократического туземца…
На рубеже веков нам представился шанс всерьез задуматься над тем, почему «насквозь», казалось бы, демократические державы позволяют себе двойные стандарты в политике и оценках событий, часто событий, одинаково неприятных, а то и вовсе постыдных. Можно понять пациента больницы, которому после отравления прочищают желудок, и оттого ему совсем недосуг жалеть тех случайных попутчиков по несчастью, которым приходится рядом с ним переживать схожие неприятные процедуры. Но если этим «другим», вопреки тем же симптомам, ставят диагнозом не ботулизм, а «хронический каннибализм», расстояние между их койками становится психологически непреодолимым и может измеряться сотнями световых лет. Это и есть двойные стандарты.
Иначе как объяснить, к примеру, то обстоятельство, что печально известная «переговорщица» М. Олбрайт, отказавшаяся от попыток дальнейшего разговора с Милошевичем и ничтоже сумняшеся подстегнувшая тем самым бомбардировки Югославии, в сценарии «Москва — Грозный» упорно призывала российские власти сесть за стол переговоров с президентом Чечни Масхадовым, который уже не контролировал ситуацию в республике, да еще и практически идентифицировал себя с боевиками, объявив России священную войну джихад? Как объяснить, что с началом второй чеченской кампании западный эфир заполонили видеосюжеты о десятках тысяч беженцев и, словно фон для них, — наспех слепленные «проблемные материалы» о якобы генетической жестокости русских (!), проявленной ими в полной мере в годы Второй мировой войны (!); с другой стороны, умело игнорировались многочисленные свидетельства зверств тех, кого, просто поверив им на слово, объявили борцами за свободу?
Западный обыватель, как правило, понятия не имел о том, что до недавнего времени на территории Чечни находились десятки тысяч рабов, как и о том, что за несколько лет были похищены и спрятаны в подвалах республики тысячи заложников, за которых требовались фантастические выкупы, вплоть до нескольких миллионов долларов. И если российскому телезрителю показывали день за днем кадры, снятые самими свободолюбивыми «бизнесменами», на которых заложников избивают, калечат, отрезают им уши или отстреливают пальцы, чтобы затем отослать их родственникам в качестве доказательств серьезности своих намерений, то в это же время в своих новостях западный зритель сочувствовал лишь страданиям людей, спасавших жизнь бегством из осажденного Грозного. Так на практике все мы, незаметно для самих себя, становились заложниками телевизионной картинки, главная особенность которой столь же проста, сколь и цинична: сочувствие вызывает тот, кого видишь, когда в глазах его боль; тот же, кто объявлен этой боли причиной, становится воплощением Зла.
«Видеть по-разному» — не прерогатива художников. Видеть по-разному — право любого из нас. Но отчего-то по сей день кто-то очень могущественный позволяет себе лишать нас этого права.
Поговорка о том, что «мир тесен», в новое время обрела свой буквальный смысл: оказалось, что весь мир нам — сосед, способный поселиться в маленьком ящике и время от времени напоминать нам о том, что он все-таки есть. Увы, мы оказались не готовы к тому, чтобы действительно осознать потрясающие масштабы этой «тесности». Парадокс современного бытия: глядя в разноцветье глаз этого соседа, мы часто его попросту не узнаем. Привыкаем не узнавать, особенно если он портит нам настроение, да еще не слишком на нас похож. Вообще проблема идентификации — едва ли не ключевая для понимания взаимоотношений тех, кто смотрит, с теми, на кого смотрит камера: даже великолепные качественные показатели разрешающей способности телевизора зачастую низводятся массовым сознанием до угнетающе черно-белой «картинки». Сквозь сумбур торопливого монтажа оно привычно отыскивает образы «жертв» и «палачей», чтобы удовлетвориться почетной ролью судьи, к чьей совести драматическими голосами взывают журналисты. При этом чем дальше от зрительского меридиана располагается на карте земля, о которой идет речь в сюжете, тем легче комментатору «картинки» убедить в своих выводах «судью». Хотим мы того или нет, но уроки доктора Геббельса оказались действенны и в XXI веке…
Все это тривиальности, о которых в интеллигентном обществе не стоило бы и говорить, если б не удивительная реакция самого этого интеллигентного общества, вызванная событиями в Чечне, а если заглянуть в прошлое немного дальше, то и событиями в Ираке и Косове.
* * *
Пожалуй, впервые в новейшей истории интеллигенция, славящаяся прежде своей подозрительностью к официальным источникам информации и неуемным стремлением их всячески разоблачать, как-то очень доверчиво — в подавляющем и внушительном именами большинстве — отнеслась к тому, что твердили ей день за днем СМИ. Случилось то, чему непросто подыскать хоть какой-либо утешительный прецедент: практически в одночасье слились воедино точки зрения правителей, обывателей и тех, кто считает возможным с гордостью отделять себя от одних и других, претендуя на монополию моральных оценок и бескорыстье своей объективности. Такая консолидация мнений едва ли естественна, хотя бы потому, что никакая власть в мире и никогда не говорит полную правду по определению. Между тем интеллигенции свойственно, и тоже по определению, бороться за истину во всей ее полноте. Судя по недавним событиям, занятие это стало многих откровенно тяготить. На наших глазах происходит знаменательная метаморфоза, когда трагичность жизненных парадоксов пасует перед привычностью усвоенных лозунгов, а над сознанием, отличавшимся прежде своим независимым нравом, начинает доминировать ТВ-картинка, причем своя, а не та, что была показана коллеге из-за дымящегося войной рубежа (Международный конгресс ПЕН-клуба в Москве — характерный пример).
Чем сильнее увязает Европа в «странных локальных войнах», тем очевиднее устойчивость невидимых границ, разделяющих ее интеллигенцию почти забытыми уже клише на «прогрессивную» и «реакционную» (нетрудно догадаться, что первая — это всегда ты сам, а вторая — это тот, кто категорически с тобой не согласен). Характерно, что «чуткая» власть в мгновение ока вызвалась защищать целомудрие своих сторонников, уберегая их от неприятных ощущений и мук возможных сомнений: кадры, способные шокировать своей жестокостью и вызвать эффект внезапного «отторжения», она смотрит сама. На телевизионном экране их попросту не демонстрируют — разумеется, из чисто гуманных побуждений не травмировать психику зрителя. Ее охотно «травмируют» там, где демократия еще не успела достигнуть столь высоких порогов «защиты». Так воздвигается Вавилонская башня непонимания.
Не думаю, что на этот раз ее удастся возвести, накрыв холодной тенью целый континент. Но уже сегодня стало ясно, что такая постройка в принципе очень даже возможна, а залить под нее прочный фундамент — и вовсе дело нескольких дней.
Так уж получается, что нынешняя «развитая демократия» наиболее демократична в пределах своих собственных границ. Заглядывая в гости к соседу, живущему на отшибе, она предпочитает на всякий случай захватить с собою дубинку. Это несоответствие между «внутренним» и «внешним» ее поведением по-настоящему шокировало тех, кто так хотел брать с нее во всем пример. Не случайно хватило недели Балканской войны, чтобы в российском обществе резко сменились настроения по отношению к США и странам НАТО — от вдохновенно-благожелательных к оскорбленно-повстанческим. Столь же резко обострилась и проблема национальной самоидентификации: кто мы? за кого нас «держат»? чем мы хуже? да кто они сами такие, в конце концов?.. Привычный набор вопросов, от которых первым делом невольно рука сочиняет кулак. Запад тут же ответил скандалом с «Бэнк оф Нью-Йорк». Вторая война в Чечне с первых дней пошла по информационному минному полю. Отныне цветной экран надолго сделался черно-белым.
Как-то сразу забылось, что справедливость не может быть одноглаза. Только в этом случае она действенна. Нельзя требовать от одного гуманности, в то время как зверства другого остаются попросту не замечены. Тогда зверствуют оба. Позиция, избранная большинством американских и европейских массмедиа, практически обнадежила чеченских боевиков и озлобила российское общественное мнение, в котором были еще очень свежи кадры о сотнях погибших мирных жителях Косова и которое ежедневно снабжали свидетельствами того, что на стороне боевиков сражаются иностранные наемники. В результате в России окрепли старые идеи о том, что «нам с Западом не по пути», что «у России свой особый путь развития, не имеющий ничего общего с европейским». Конечно, эти тезисы не выдерживают серьезной критики по нескольким причинам: 1) Запад — совсем не однородное образование. Достаточно сравнить ментальность британцев и португальцев, итальянцев и немцев, американцев и европейцев и т.д. Стало быть, в подобной трактовке Запад становится не феноменом, а скорее фантомом, что, по меньшей мере, досадно. 2) Россия сделала решительный шаг в сторону Запада еще во времена Петра I, который, «прорубив окно в Европу», заложил тем самым основы для последующего развития мощной и самобытной российской культуры. 3) Несмотря на подчас неадекватное восприятие Запада российским массовым сознанием, о Востоке его познания куда как беднее. Отсюда следует, что подобные идеи об исключительности российского пути развития суть лозунги, направленные на самоизоляционизм, и потому, будем надеяться, обречены на провал. Мысль о том, что можно выстроить светлое будущее, отворачиваясь от высоких построек всех остальных, порочна и опасна.
Но так уж получается, что Запад ее косвенным образом подогревал (и, боюсь, продолжает подогревать, хотя уже и не столь активно). А с нею — и ту главную беду, которая сегодня мучает Россию непрерывной и злобной тоской по несостоявшейся справедливости. Я говорю о Недобром Сознании. Том самом, что подспудно ищет повсюду врага и готово принять за него даже тех, кто врагом быть не хочет. Такое сознание — благодатная почва для всякой смертельной заразы. Такому сознанию дай только повод и раззадорь — и тогда уж беды не миновать.
Противопоставлять Россию себе для Запада столь же опасно, сколь опасно для России противопоставлять себя Западу. Конечно, Россия может быть слабой. И даже очень. Но думать, что она останется такой надолго, а тем более навсегда, попросту глупо. Россия не может быть невеликой страной. Только вот вопрос: какой ценой мы готовы оплачивать это величие?..