Роман
Анатолий Королев
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 2000
Анатолий Королев
Змея в зеркале,
которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, какую несет в руке Красная Шапочка, бегущая через лес по волчьей тропе
Роман От автора Несколько лет назад я имел глупость попробовать написать криминальное чтиво и вот до сих пор расплачиваюсь. Это предисловие тоже из ряда вот таких расплат… а все дело в том, что однажды я потерял всякие надежды издать свой роман “Эрон”. Сначала мне отказало с десяток столичных издательств, и вот последняя капля — престижное французское издательство “АКТЕ СЮД”, заключив со мной контракт, выплатив приличный аванс мне и внушительную сумму франков сразу двум переводчикам, вдруг останавливает издание готовой к печати рукописи.
Что делать?
А не написать ли тебе по-быстрому криминальный остросюжетный романчик, стал нашептывать черт в ухо. Получишь по-быстрому кучу денег и издашь роман маленьким тиражом за свой счет! Эврика! И я поддался на голос соблазна.
Было это задолго до пресловутого дефолта, сладкие слухи о гонорарах Марининой и Доценко кружили дураку голову. Впрочем, сначала я вел себя по-умному — изложил коротко сюжет своего романа на пяти страничках и поехал в издательство “ЭКСМО”, которое тогда рассматривало такого рода заявки и выплачивало автору приличный долларовый аванс, если у него была интересная и прибыльная идея. Мою заявку приняли весьма благосклонно и лишь вежливо попросили написать хотя бы первую главу, чтобы окончательно убедиться, умею ли я писать, и заключить договорчик.
Окрыленный приемом, я сел за письменный стол, и… тут я должен открыть одну тайну и признаться в том, что никогда не пишу по готовому плану, мой текст — это принципиальная спонтанная импровизация, как у джазмена в рамках заданной темы. Но… назвался груздем — полезай в кузов. С трудом — против шерсти — я написал первую главу в холодных рамках вычисленного сюжета… мнения в издательстве разделились, главному редактору мой бред понравился, а директор главу завернул — это же интеллектуальный роман, а у нас другой читатель.
Надо сказать, что директор был прав, как я ни гримировался под криминальное чтиво, мои эронные уши торчали в каждом слове. Словом, идею отвергли, но тут мне подфартило с постановкой радиопьесы в Германии, и я получил передышку. Черт, как видно, не хотел, чтоб рыба сорвалась с золотого крючка.
Весной 1995 года я принялся по-быстрому писать свой триллер “Охота на ясновидца”. Особенно мне нравилась первая фраза: Я умер в вагоне международного поезда… Следуя уже придуманному сюжету, я вымученно написал несколько первых глав и в ужасе отпрянул от написанного — текст выходил ну абсолютно мертвым! Стало ясно, что так мстит руке мой отказ от привычной манеры ответственности перед текстом, и тогда я, отбросив предварительный план, зажмурив глаза, принялся импровизировать остросюжетный роман. Абсурд! Написав почти половину романа, я, убей бог, не понимал, например, куда и зачем одиноко плывет в море целую главу моя героиня. Кто ее преследует? Почему и за что хотят убить? И только к концу повествования забрезжило решение. И вот, ура, последняя точка! Роман готов. Я ложусь спать и под утро вдруг окончательно понимаю суть написанного и залпом пишу эпилог о гибели Олимпа, который наконец ставит все на свои места. Уф…
Между тем за окном по-быстрому пролетели два года.
Что дальше? Дальше абсурд нарастает, и под неслышный хохот чертяки я начинаю тут же переписывать роман начисто, ведь теперь-то я знаю его главную тайну и пишу правильно, как положено в детективе и триллере, пишу от знания последней фразы. Между тем журнал “Знамя” впервые заворачивает мой анонсированный роман постоянному автору, между тем мой кирпич уже стремительно издан издательством “Гелеос” тиражом 10 тысяч экземпляров и так же стремительно раскуплен, между тем издательство “ТЕРРА” издает том моего избранного где наконец напечатан многострадальный “Эрон”, между тем издательство “АСТ” печатает второй тираж романа (и сейчас готовит еще покетбук), а я, как зачарованный, продолжаю правильно переписывать текст, и вот зимой 1999 года идиотический труд закончен: у меня на руках два романа на один сюжет, но с разной фабулой! Первый толстый сырой — “Охота на ясновидца”, второй тонкий, поджаристый — “Змея в зеркале, которое спрятано на дне корзинки с гостинцами, какую несет в руке Красная Шапочка, бегущая через лес по волчьей тропе”.
Между тем по-быстрому пролетели четыре года.
Вот во что мне обошлось неосторожное желание преуспеть у читателя и упоение первой фразой: “Я умер в вагоне международного поезда”. Неверно! Первая фраза этого романа вот такая: В начале сна был солнцепек, и солнце там стояло в зените, а проснулся я в полночь, при свете луны, глубокой зимой.
P.S.
Я глубоко благодарен журналу “Дружба народов”, который решился поддержать писателя в его сумасшествии переписывать даже изданное, в тоске по недостижимому совершенству.
Часть первая
1. Моя жизнь на краю гибели
В начале сна был солнцепек, и солнце там стояло в зените, а проснулся я в полночь, при свете луны, глубокой зимой. Во сне я легко узнавал все, что мне снилось, а пробудившись — не узнал даже своего лица в зеркале… Так вот, я спал и видел удивительный сон… кажется, он снился мне уже не один раз… Я снова вижу себя стоящим на южном склоне Панопейского холма между двумя прекрасными падубами. Я стою на самом солнцепеке, но не могу сделать и шагу, чтобы укрыться в их благодатной тени. Сон сковал мои члены крепким заклятьем, и я могу только смотреть прямо перед собой и порой двигать зрачками слева направо, словно бы мои глаза ожили на лице мраморной статуи, поставленной на каменную плиту, которая, в свою очередь, уложена поверх земли.
А может быть, я стою на крыше невысокого храма. Внизу подо мной, выскобленным нутром, темнеет заброшенная долина. Склоны ее поросли стрелами дрока, а сухое дно усыпано комьями краснеющей глины. Когда-то именно здесь, в Фокиде под Панопеей, вот в этой самой долине, мудрый Прометей вылепил первых людей и они, обсыхая на солнце, играли в свои первые невинные игры на покатом откосе холма.
А сегодня!
Как пустынна и печальна местность, выжженная солнцем дотла! Громадное безжизненное пространство в кольце горных склонов. Ни единого жилища вокруг. Никто не взмолится к Гелиосу — умерить жар своих беспощадных лучей. Вдали видны лишь бренные останки некогда грозной эллинской крепости, чьи стены напрасной короной развалин окружают вершину скалистого холма.
Единственное живое движение — я явственно вижу в корнях фокидской сосны юркого хорька у темной норы, который жадно поедает мертвую пеструю кукушку.
Судя по всему — стоит жаркий осенний день, и после долгого греческого лета без дождя местность, как обычно, совершенно суха, и глаз напрасно рыщет в поисках зелени. Солнце нещадно палит затылок, широкополая шляпа — подарок отца — лежит у моих ног, на которых пылают золотые таларии. Я вижу блеск крылышек, опустив взгляд к земле. Вижу, но не могу оторвать подошву сандалий от камня. Вижу, но не могу наклониться и поднять шляпу, чтобы укрыть свой затылок от горячих лучей, так крепко сковал жилы мраморный сон. Я пытаюсь вдохнуть полной грудью аромат полевого тмина, который чахло растет в тени падубов, но остаюсь недвижим. Скосив глаза вправо, я вижу, что правой рукою крепко-крепко сжимаю золотой жезл-кадуцей, обвитый послушной змеей. Она тоже во власти сна. Глаза на краю рогового копья плотно закрыты. Она тоже кажется мертвой.
Зато вперед я могу смотреть без всяких усилий.
Мой взор купается в красоте панорамы — вот громада горы Парнас с темным сосновым бором посреди могучего склона. Сосновый лес так высок и глубок, что кажется мне прохладной тучей дождя на скате горы. Ниже — у подножья Парнаса — я различаю древние стены Давлиса, заросшие косматым дремучим плющом. Давлис! Мое сердце обливается пурпуром. Здесь, в бывших чертогах дворца фракийца Тезея, разыгралась кровавая драма трех страстей: самого царя и его двух жен Прокны и Филомены. Трагедия ревности была так ужасна, что боги их прокляли и в наказанье превратили людей в птиц.
Вот они! Легки на помине. Несутся в воздухе в мою сторону. Чернокрылая ласточка, пепельный соловей и пестрый удод. Но тщетно ласточка реет кругами мольбы над моей головой, напрасно льнет к ушам пересвистами соловей, бесполезно удод клюет костяным шильцем в пальцы ног. Никто уже не в силах вернуть им человеческий облик. Олимп опустел. Храмы разрушены. Жертвенники пусты. В Элладе не уцелело ни одного эллина.
Мой взгляд смещается к северу, там — за ширью Херонейской равнины — глаз цепляется за черный провал горного ущелья, где бьется в теснинах из скал пенный извилистый Кефис. Вырвавшись из тисков, река постепенно переводит дыхание зверя и уже тихо мчит свои мутные, без отражений неба, быстрые серые воды мимо каменистых бесплодных холмов, пока поток не проглатывает глубокое горло известковой пещеры. Я так любил на лету опускать таларии в воду, чтобы остудить накаленное солнцем золото в твоих холодных волнах, бешеный Кефис! Прощай…
Осталось взглянуть на восток.
Там отрешенно густеет темно-синяя даль горного хребта и виднеются еще одни руины величия. Это развалины мертвой Херонеи, родины Плутарха.
Отчаявшись умолять, чернокрылая ласточка клюет меня прямо в глаз — в черное зернышко блеска.
Клюв глубоко уходит в зрачок.
Я вскрикиваю от боли и просыпаюсь.
Я лежу на мягком полу вагона в спальном купе, на полу, который покрыт ковром толщиной в три пальца.
Но это я понял не сразу.
В тот миг пробуждения мой ум был чист, как белый лист писчей бумаги. Ничего не понимаю! Я не знал, кто я такой и почему и как оказался в закрытой со всех сторон комнате. И комната явно неслась куда-то с устрашающей скоростью. Я обмер от ужаса. Сначала показалось, что комната падает вниз, в пропасть. Я стал хвататься руками за ворс ковра, словно за стенку, но нет! комната мчится вперед, и пол ее потряхивает от движения. Я лежал головой к окну, а ногами — к двери из толстого зернистого стекла.
И вдруг меня осенило — боже, ведь я же умер! Умер! И вскочил на ноги… И тут же испугался еще больше… Напротив меня в стене возник незнакомец. Он буквально выскочил навстречу, вперив в мое лицо взгляд, полный страха.
Это было овальное купейное зеркало.
Но я не знал, что вижу свое отражение.
Я лихорадочно облизнул пересохшие губы.
Голова тоже облизнулась…
Только тут неясный прилив памяти подсказал, что я вижу перед собой нечто вроде бестелесного призрака, что он не опасен.
Пугливой рукой тянусь к голове. Стекло! Навстречу из глубины отражения протягивается зеркальная рука. Я глупо шевелю пальцами — стекло повторяет движение отростков… кажется, это я сам… а это, это… я силюсь вспомнить слово зеркало, но не могу.
Во всяком случае, я сумел наконец перевести дух.
И дух Божий носился над водою.
Осторожно оглядываюсь по сторонам — каждый предмет внушает страх.
А ведь в тот ночной час, в спальном купе-люкс на одного пассажира, находились самые привычные вещи: на столике у окна горела уютная лампа в красном абажуре из плотного шелка, рядом с ней чернела на краю стола дамская сумочка с желтой застежкой в виде змейки. Фоном белели шторки на вагонном окне. Они были задернуты. А на сиденье, обтянутом вишенной кожей, лежал сложенный зонтик с костяной ручкой.
Но, повторяю, мой глаз блуждал, как безумец, забывший слова и значение предметов. Кошмар! Лампа казалась багровым отверстием, которое ведет прямиком в ад, и вот-вот из красной дыры подземелья хлынет наружу язык палящего пламени. А банальный зонтик казался страшнейшим орудием жреца, и я даже пытался разглядеть следы засохшей жертвенной крови на острие стальной спицы.
Единственное, что я почему-то легко, без всяких запинок мысли сразу узнал, была все та же чернокожая дамская сумочка с застежкой в виде ползущей змейки. Вот она, сказал я сам себе, это дамская сумочка врага.
Я протянул было руку, чтобы взять сумочку, но промазал и угодил пьяными пальцами в шторки… Почувствовал скользкую ткань и некоторое время тупо соображал, как они раздвигаются. Кажется — в обе стороны.
Ага… мой ум стал потихоньку справляться с ситуацией, и я действительно раздвинул шторки руками. Ночь! И тьма над бездною. Я прижался лицом к прозрачному стеклу. Ого! моя комната с бешеной скоростью неслась по краю горной долины. Боже! Меня поразила целеустремленность движения. Все вокруг было схвачено одним стремлением к какой-то единственной цели… А раз есть цель, подумал я, значит, можно спастись…
Ночной горизонт бороздили горы, укрытые снегом. Зима! Тут внезапно налетела к вагонной стене полоса железнодорожной платформы — фонари, вазоны, скамейки, часы, — мелькнул прозрачный огнистый вокзальчик, как кубик неона. Я зажмурил глаза от натиска яркого света. Да будет свет, и стал свет. Но я уже вполне справился с тем, что увидел. Спокойно, уговаривал я сам себя. Вспомни, это ведь поезд. Каждый вагон стоит на колесах… Они круглые, они крутятся вокруг оси и катят по рельсам… Это не комната. Ты в купе! Ты стоишь у окна вагона, а за окном стоит ночь. Поезд пересекает гористую местность. И только что за стеклом мелькнул спящий городок. Не трусь! Это лампа. Она горит, не обжигая. Это зонтик, а не жреческий крюк. Он укрывает тебя от дождя. А все, что ты видишь вокруг, — это земля.
Слова дружно шли на помощь, но, боги мои, я решительно ничего не мог сказать о самом себе. Кто ты? Что ты здесь делаешь? в поезде? ночью? куда ты едешь? зачем?
Возьми сумочку врага, идиот! прогремело в моей голове.
Ах да! Сумочка! Я вцепился в нее, как утопающий за соломинку спасения. Может быть, там я найду ответ на свою тайну? Вот она! Элегантная лаковая дамская сумочка на плетеной дуге укороченной ручки, с прямоугольным дном, из холеной чернильной кожи, с застежкой в виде золотой змейки.
Щелк! легко открылась застежка.
Я не понимал, что роюсь в чужих вещах.
Из сумочки повеяло нежным амбре раскрытого ночного цветка. Изысканный аромат с ноткой холодного цитруса словно забрызгал мое лицо робкой росой. Но я вновь испытал приступ страха, чуть ли не ужас, который никак не вязался с тем, что я делаю. Казалось, что я держу в руках не дамскую вещицу, а… а заглянул в величайшую тайну мира! Я не мог понять причин такого смятения души. В сумочке — каких, наверное, сотни — мне почудился священный краеугольный камень всего мироздания… земля же была безвидна и пуста…
Смелей! или ты спятил?
Преодолев приступ паники, я глубоко запустил руку внутрь. Что это? Рука с трепетом достает металлическую кругляшку. Чувствуется, что внутри ее — пустота. На выпуклой крышке отчеканена кудрявая женская головка самых пошлейших черт, а я спешу отвести глаза, словно это яростный лик самой Медузы Горгоны. Оп! Я открываю ногтем крышку и вижу — на внутренней стороне вещицы вделано круглое зеркальце. Это же пудреница! А это? Я сжимаю в пальцах мешочек из холодноватой узорной парчи. Внутри что-то есть. Я с опаской верчу его перед носом… вид вещицы наполняет душу смятением нового страха, так можно держать в руках вырванный глаз циклопа. Осторожно! Я развязал шнурок горловины и извлек на свет лампы хрустальное сердечко, полное вязкой янтарной жижи. Духи! Я легко свинтил треугольное острие флакона и поднес открытую рану к жадным ноздрям. Сырое нутро пахнуло густым сумраком ночной клумбы цветов, в котором мелькал легкий морозец жасмина.
А это же пистолет!
Я достаю на свет короткоствольный дамский револьвер из чистого золота. Откуда у меня револьвер? Я все еще думаю, что изучаю свои вещи… Кручу барабан. Заряжен! В ручке, отделанной перламутром, сверкнули змеиные глазки ледяных бриллиантов. Это не только оружие, но и драгоценность! Хозяину есть что защищать… только тут я впервые подумал, что, пожалуй, это чужая сумочка, а вовсе не моя.
Душа запнулась, но пальцы упрямо полезли в боковой внутренний кармашек, притянутый к стенке сумочки тугою резинкой. Все движения тела были вполне осмысленны, просто я еще не понимал цели своих поисков. Ага! В моей руке новый улов — книжечка из листочков гербовой бумаги. Заграничный паспорт! А вот и снимок врага! С фотографии на меня смотрит красивое лицо молодой девушки. Высокие скулы. Глаза зеленоглазой кошки. Прикушенная губа.
Фотография не имела со мной никакого сходства.
Выходит, ты — мужчина, сообразил я, и ниже прочитал ее имя, написанное латинскими буквами:
Liza Rozmarin.
Лиза Розмарин.
Это она!
Мне бы закрыть роковую сумочку! Но, повинуясь логике поиска, я запустил пальцы на самое дно и достал какую-то книжицу, обернутую в пеструю бумагу. Раскрыл и обнаружил, что держу в руках детскую книжку сказок с картинками. Она была заметно зачитана и потрепана. Страницы надорваны рукой шалуна. Рисунки исчерканы цветными карандашами… Я уже хотел было захлопнуть ее, как взгляд мой рассеянно и машинально упал на рисунок, где цепочка крохотных детей, держась ручонками друг за дружку, шла по тропинке посреди высоченной лесной чащобы… и тут…
Я понимаю, что то, что я сейчас скажу, подорвет доверие ко всему, что я рассказываю. Но, видит Бог, другого выхода нет — и тут я упал в книгу!
Никогда не забуду это кошмарное падение в пропасть.
Я падал вниз головой внутрь бесконечного колодца, сохраняя при этом полную ясность сознания. Сначала падение было стремительным, я бешено вращался по спирали, но чем ближе налетало роковое дно, тем все медленнее становилось падение, пока мое тело не остановилось совсем, на расстоянии всего лишь вытянутой руки от земли, в жилах древесных корней.
Я протянул руку, отчаянно узнал мокрую глину и тут же скатился по склону на каменистую тропку, чувствуя, как камни больно ударяют по ребрам.
Ты сошел с ума! воскликнул я про себя, как будто мог таким вот мысленным воплем привести себя в чувство. Нет! И встал на ноги.
Я стоял на тропинке посреди ночной лесной чащи.
Накрапывал дождь.
Ночная гроза тащила свой крысиный хвост в небесах.
Я с трепетом поджилок огляделся по сторонам… Глухой лес, охваченный шумом дождя. В мерцании далеких молний видна лесная река в навесах густых елочных лап и белым ожогом — галечный плес, на котором зловеще чернеют коряги. Так кривляются руки у ведьмы. Мои лаковые ботинки вязнут в глинистой жиже. Каким счастьем показался отсюда мой недавний кошмар: уютное купе, красный свет ламп у окна вагона, свежие занавески, ход поезда, даже черная пасть тоннеля с багровым огнем семафора…
Тут ветер тряхнул ветки над головой с такой силой, что меня окатило ушатом воды. Холодный душ вывел из ступора. Если это безумие, подумал я, то оно не лишено тайной логики. Ты стоишь на тропе, раз. И тропа ждет, что ты отправишься в путь. И путь лежит лишь в одну сторону — вглубь лесной чащобы. Дорогу назад преграждает лесная река… Все это не без умысла! И я, что есть сил, пустился в чащу.
Шагать вглубь кошмара было непросто.
Лес внезапно набрал высоты. Стволы раздались в ширине. Ели растопырили колючие хвойные когти. Корни все чаще стали перебегать поперек тропинки. Порой я чуть ли не перелезал через преграду. Мне казалось, что я стал меньше ростом… Зато корни набрали полноты удавов, а камни — веса. Кроны деревьев сплелись в вышине сплошным мрачным навесом. Единственный выигрыш — в лесу стало суше. Дождь не достигал земли, а ровно шумел в высоте ночи. В паутине хвойного полога не было ни одной щели — пролиться холодной капле за шиворот.
Развилка! Я побежал налево, туда, где было светлей. Но, не пробежав и десяти шагов, увидел, что это была всего лишь мрачная лесная поляна с одиноким деревом посредине. Это был шанс оглядеться, и я вскарабкался на самую макушку, чтобы посмотреть, куда я попал. Боже! сплошное лесное море. Я потерянно озирался по сторонам, пока внезапно не заметил далеко-далеко впереди слабый свет. Я пригляделся и увидел, что это робкий огонек человеческого жилища. Спасен!
Спустившись, я припустил дальше. Тропа явно шла в нужную сторону — значит, в ловушке есть свой сюжет… Свет! Я заметил пламя сквозь рогатые ветки и, выбежав на поляну, увидел, что это горит в окне старого дома оплывшая свеча в медном шандале. Каменный дом показался мне целой горой. Бегом поднявшись по крутейшим ступеням высоченного крыльца, я отчаянно подергал за шнурок, который свисал вдоль глухой двери, обитой полосами кованого железа. В глубине звякнул колокольчик. Затем донеслись шаги, чья-то рука сняла подсвечник с окна, в дверной щели у пола вытекли лучи света, и дверь открыла высоченная женщина в круглых очках на горбатом носу. Вытянув руку с шандалом, она хорошенько осветила меня с ног до головы. Я не мог пошевелить языком от страха — такой ведьмой показалась мне женщина. Тогда она спросила: “Чего тебе надо?” Я ответил, что заблудился в лесу, и попросил позволения переночевать до утра. Мой голосок был так жалостлив, что карга умилилась и сказала: “Ах, бедное дитя, куда ты пришел! Да знаешь ли ты, что это дом Людоеда и что он ест маленьких детей?” — “Ах, сударыня, — сказал я в тон сумасшедшей бабе, — что же мне делать? Уж волки в лесу непременно съедят этой ночью, если вы не захотите меня приютить, а Людоед, может быть, и сжалится надо мной, если только вы попросите его не пускать в ход свои острые зубы”.
Я был готов уже расхохотаться истерическим смехом над этим абсурдом, но смех застрял в горле — чем больше я озирался вокруг, тем больше жуть приступала к сердцу: белые кости, разбросанные на дубовом паркете, огромные острые вилы в углу прихожей, кусок кровавого мяса на крюке, вбитом в стену.
И опять что-то прояснилось в моей бедной памяти, и я смутно припомнил одну страшную сказку, читанную в детстве, про маленького мальчика ростом с пальчик и огромного людоеда… Вот так номер! Выходит, ты угодил в ту самую историю?
Пошатываясь от слабости, я вцепился грязной ладошкой в дверной косяк: мой ум отказывался что-либо понимать.
“Ладно, — сжалилась хозяйка, — я думаю, что мне удастся спрятать тебя от мужа. Будет тебе стоять на пороге. Он скоро вернется, а пока иди-ка погрейся… Ты же насквозь продрог в лесу, бедняжка”.
Она впустила меня в дом и подвела к очагу. Там в каменной стене, в циклопическом камине, пылала гора яркого огня, где на черном от копоти вертеле жарился, попыхивая жирком, целый баран. Ужин для Людоеда.
Присев на корточки, твердо стуча зубами от сырости и протянув руки к пламени, я пытался сосредоточиться.
От моей одежды шел пар.
Посреди массы огня чернел баран.
По мясной туше метались голубые огоньки.
Жир смачно капал на угли.
И непонятным образом все эти шлепки, вздохи и гулы тяги, шумы огня и горящего мяса складывались в звук идущего по рельсам поезда, в перестуки вагонных колес на стыках пути.
Тут в дверь со страшной силой постучали три раза. Людоед! Жена спрятала меня под кроватью и пошла отворять дверной засов. В паническом страхе я забился в самый угол. Я окончательно свихнулся и чувствовал себя маленьким мальчиком, который попал в беду. Мое сопротивление ловушке слабело с каждой минутой, я втягивался в воронку чертовщины, как вода — в горловину водостока.
Хлопнула, как гром, железная дверь. Больше нас ничего не разделяет… По каменному полу прошли огромные сапоги с отворотами и остановились у квадратных ножек дубового стола. А за ним пролязгали четыре черных собачьих лапы с белыми когтями, которые торчали из шерсти. Пес отряхнулся от дождевой воды, и в камин, шипя, полетели дружные капли. Жалобно скрипнуло кожей сиденье продавленного стула — Людоед уселся за стол, уставленный снедью. Я разглядел из-под кровати его увесистый зад в штанах из черного бархата в сальных пятнах. Пес лег у огня. От его мокрой шкуры разом запахло едкой псиной. В камине стрельнуло сосновое полено, и ко мне под полог закатился алый злой уголек. Мое убежище разом наполнилось щекотливым острым дымком, и я чуть было не чихнул и не выдал себя с головой.
Людоед спросил первым делом, готов ли ужин, и нацедил полный кубок вина из бочонка. Тень на стене поднесла косой красный бокал к губам, как вдруг Людоед стал принюхиваться, вертеть головой во все стороны, ерзать, да так, что завизжала мокрая кожа на стуле, и сказал, что чует запах человеческого мяса.
Я, оцепенев, вижу его сапожищи на полу, с которых натекла целая лужа воды.
“Мальчика ты еще вчера съел. Это, наверное, баран пахнет свежатиной. Он еще не прожарился”, — обманывала его жена.
Пес поднялся на четыре лапы и прошел к миске, где валялись бараньи ребра… Это было подлинное страшилище — смоляной зверь с широким ошейником из красной кожи с шипами. Опустив жуткую морду, пес принялся жадно грызть и глотать кровавую рвань.
Я был ни жив ни мертв.
“Говорю тебе, чую запах свежего мяса, — промолвил Людоед, глядя на женщину, — что-то здесь нечисто”. Он пнул сапожищем пса в зад: “Эй, Перро, ищи!” Пес, оставив миску, сразу прошел в мою сторону, к постели. Я был так напуган его приближением, что — было! было! — попытался спрятаться за старый башмак Людоеда, который валялся на боку под кроватью, вывалив на пол высунутый язычище. Ужасная морда с пестрыми глазами заглянула под край постели, и наши взгляды встретились. Пес явственно видел меня, но не лаял и даже не рычал, а только тяжело дышал открытой пастью, полной слюны. Я приготовился к смерти. Вдруг чудовище запустило в укрытие когтистую лапу — уйя! — но не за мной, а за слоновым обломком мозговой кости.
Странно, но я успел заметить, что лапища пса словно бы исчеркана цветными карандашами, как страницы в той книге, куда я свалился… отпрянув от жутких когтей к самой стене, я вдруг услышал отчетливый паровозный гудок, близкий перестук колес поезда по рельсам, отчаянно перевернулся лицом к стене и… выкатился из-под кровати Людоеда прямо в свое купе!
Поезд взвыл и снова влетел в горный тоннель.
За стеклом замелькали предупредительные огни.
Опешив, я вскочил на ноги и, обернувшись на купейную стенку, принялся потрясенно изучать обивку из тисненой кожи. Сантиметр за сантиметром! Я искал следы от пролома. Затем потрогал обивку рукой — проверить, насколько прочно эта преграда отделяет меня от душной темноты под мрачной кроватью.
Я даже приложил ухо, пытаясь услышать треск исполинского очага, где на вертеле жарился баран. Все напрасно. Уши были полны перестука колес, усиленного тесниной туннеля. Поезд вылетел на простор ночи, на мост. За вагонным окном понеслись железные переплеты моста. Спокойно, говорил я себе, ты спятил, но понимаешь, что спятил… Все в купе было точно таким же, как в миг первого раза: уютно горела лампа под шелковым абажуром, чернела дамская сумочка на краю столика. Только на этот раз она была открыта, а проклятая книга упала на пол, и ход поезда шевелил раскрытые страницы.
Только тут я заметил, что мои руки действительно испачканы глиной.
Как это понимать?
Причем больше никаких следов лесной тропы не обнаружилось. Костюм был как новенький, даже гардения безмятежно белела в петлице пиджака. Даже ботинки блестели лаком и чистотой, а ведь им так досталось от камней, корней и глиняной жижи!
Я открыл серебристый кран в маленьком умывальнике и тщательно смыл грязь теплой струйкой воды. Взял полотенце. Я пытался банальностью движений и жестов заговорить кошмар. Тщетно! Наоборот, я чувствовал, что буквально стою на краю гибели, что жизнь моя висит на волоске.
Я караулил спиной свет лампы, — зонтик на сиденье, — сумочку с пистолетом внутри. Я сторожил упавшую книжку с картинками, не решаясь ее поднять. Даже полотенце в руках казалось тонкой завесою бездны. Один миг, и ткань прянет огнем в лицо.
Не дергайся, внушал я себе, соблюдай величайшую осторожность.
Прошли чередой несколько томительных минут, прежде чем я решился на риск выглянуть из купе в коридор. Я сделал первый шаг в сторону двери и чуть было не угодил ногой на уголек, тлевший на ковре! Тот самый уголек от стрельнувшего полена, который вылетел из очага под кровать Людоеда. Вот так номер! Не веря глазам, я наклонился над кровожадным камешком. Он все еще курился сизым волоском ужаса. Не может быть! Я послюнявил палец и тронул едкую красноту — ожог! — и от испуга раздавил уголек подошвой. На ворсистом ковре остался след казни — черная роза из угля.
Сначала ничего не случилось.
Выглянув в пустой коридор, я повертел головой, цепко осматривая багровую длину ковровой дорожки и очередь закрытых дверей. В спальном вагоне царил общий сон и полумрак розовых бра. На вагонном окне напротив меня слегка трепыхалась белая шторка, собранная в струю и вдетая в кольцо из широкой бронзы. Даже столь малый шелковый трепет пугал мое сердце… Собравшись с духом, я сначала шагнул на дорожку, затем к окну. Все в порядке! Я придвинул лицо к своему тревожному отражению в черном стекле, — поезд шел вдоль горного склона, заросшего мертвым папоротником. Снег отступил вверх по отрогу, уступая низовья туману. Дорога была обнесена железными перилами, на которых висели крупные жидкие серьги ночной влаги.
Тут вдали звонко щелкнула вагонная дверь, точь-в-точь как застежка на роковой сумке! и в дальнем конце кровавого коридора показалась фигура молодой девушки. Я замер. Она легко и уверенно шла в мою сторону. Это была она, хозяйка лаковой сумочки с золотым револьвером на дне… Я сразу узнал ее по фотографии, которую увидел в заграничном паспорте. Девушка шла совершенно спокойно, вращая ключ от купе на указательном пальце, но почему-то от ее приближения кровь стыла в моих жилах, словно у связанной овцы, которая видит, как сверкает нож в руке пастуха, когда он заносит удар над жертвой. Ах да! На незнакомке были брючки из черного бархата, точно такого же вязкого чернильного цвета, как лоснистые штаны Людоеда. Почуяв мое напряжение, она, никак не выдав себя, поймала меня на прицел наступающих глаз.
Но ты же не закрыл ее сумочку, идиот! прогремело в моей голове. И книжку забыл на полу! добавил я от себя.
Я быстро повернулся на каблуках, чтобы вернуться в купе, как вдруг вагонная шторка шелковистой змеей сквозняка выдернулась из бронзового кольца и, плеснув в лицо, облепила его мокрым потоком воды!
Я вскрикнул и, набрав полный рот отчаянных глотков, оказался в кромешной тьме, откуда пробкой вылетел на поверхность.
Отплевываясь, безумно вертясь волчком на одном месте, я обнаружил себя на середине лесной реки посреди все той же колдовской дремучей чащобы при свете низкой луны! С глухим шумом поезда шел ночной дождь. Полуночная гроза тащила крысиный хвост по краю небес. Течение медленно сносило тело вдоль еловых навесов к языку из крупной гальки, на котором зловеще чернели коряги и белые камни, похожие на конские черепа.
— Да что с вами? Очнитесь!
Я открываю глаза.
Я снова плашмя лежу на полу проклятого купе, надо мной, опустившись на корточки, стоит роковая незнакомка, — она скорей озабочена, чем напугана моим положением.
— Эй, месье! Вам плохо?
Я не могу повернуть языком — настолько силен шок от потрясения. Страх держит меня в зубах, как кошка — пленную мышь.
— Вы можете встать?
Я не отвечаю, я не пытаюсь даже привстать, потому что она, кажется, сочувствует незнакомцу. И надо же — мне приятно видеть ее волнение.
— Это мое купе, месье. Мое!
Всей спиной я чувствую, как сладко подрагивает поезд на рельсах. Сейчас я готов выносить такое наваждение. От слов незнакомки я мысленно вздрагиваю всей кожей чувств, словно на меня брызжет смола от горящего факела из смолистой фокидской сосны. Я понимаю, что не в состоянии ничего объяснить, и молчу полным идиотом, моргая глазами.
— Вы жулик? Воруете в поездах?
Я вдыхаю уже знакомый аромат вечерних духов с льдистой ноткой жасмина. На девушке атласный жилет и свитерок, заправленный в черные брючки из бархата с широким ремнем на массивной пряжке. Вокруг шеи намотана нитка жемчуга. У нее глаза молодой дриады, в которых всегда отражается лучезарная от солнца листва. … Право, она хороша собой.
— Вы говорите по-французски?
Я понимаю, что, наконец, вижу перед собой цель, смысл и причину всего того, что со мной происходит, что вот она — тайнодвигатель всей моей нынешней жизни. Юная парка, прядущая грозовую нить судьбы.
И не она, а я должен спрашивать: кто я? как мое имя? что я здесь делаю?
— Да кто вы, в конце концов?!
— Ммм… — мычу я в ответ, с трудом ворочая чужим языком. — Простите, я много выпил.
Я впервые слышу свой собственный голос, — клянусь, голос мне незнаком. Кроме того, я отвечаю по-английски.
И вижу по глазам — она мне не верит. И тут же принюхивается.
— От пьяниц пахнет вином, — говорит незнакомка с явным сомнением. И вдруг темнеет лицом. — Ты рылся в моей сумочке, гад!
Заметила! От гнева черты ее лица меняются самым непостижимым образом: чистый лоб убегает назад голым бесстыдным языком глубокой залысины, из губ выворачивается карнизом желчи жестокий мужской рот с золотыми зубами, мочки ушей отвисают индюшачьей мошонкой, на глаза мрачно наползают голые, как у ящерицы, веки… Она стареет на глазах! Страшное лицо античного рока плывет над бездной: земля же была безвидна и пуста.
Бог мой! Напротив меня стоит генерал. Он властно нахлопывает мои щеки требовательной рукой:
— Очнись, Герман!
Я с облегчением оглядываюсь — знакомая комната для учебных атак залита светом мощной бестеневой лампы Я сижу там, где и был, — в медицинском кресле; мои кисти надежно схвачены эластичными петлями для рук. Я живым вернулся с того света.
Лицо генерала выражает досаду и нетерпение. Увидев, что я очнулся, он оттягивает жестоким пальцем нижнее веко, изучая сетчатку глаза.
— Ты узнал ее имя? Ну! Отвечай же!
И тут я все вспомнил.
И был вечер, и было утро: день один.
2. Я — телохранитель великого ясновидца
Я все вспомнил, и душа моя облилась слезами — ведь я человек, потерявший свою память. Я не знаю ни своего настоящего имени, ни дня и года своего рождения. Не знаю, кто мои родители и как называется то место, где я однажды появился на свет. На вид мне около двадцати пяти лет.
Мой великий учитель почти ничего не рассказал мне про мою прежнюю жизнь. Он сказал только, что однажды меня зверски избили, да так жестоко, что отшибли память, и я стал нулевым человеком.
Он так и сказал — нулевым.
Я был помещен в клинику для душевнобольных, где внезапно открылись мои способности к ясновидению.
Отсюда я уже себя помню…
Вот мое печальное детство: я лежу на кровати у самого окна и любуюсь распятием из бумаги. Оно вырезано из журнальной картинки и наклеено на стене. По щекам распятого текут слезы, на лоб сочится кровь из-под тернового венчика. Стена залита жарким солнцем. Я опускаю босые ноги на кафельный пол и вдруг понимаю, что я в сумасшедшем доме… Я провел там больше трех тоскливых нерадостных лет и постепенно стал популярен и знаменит на всю клинику. Сначала я разоблачил дрянного человечка, который обкрадывал больных с невероятной ловкостью и подлостью, подставляя каждый раз под подозрение людей, неповинных в краже. Затем помог одному доброму санитару отыскать сначала пропавшие деньги, а затем найти угнанную машину. Он никогда не бил нас, и я ему помог. А когда у главного врача пропал по дороге из школы домой маленький сын, я не только назвал имя похитителя — когда-то он тоже лечился здесь, — но и указал точный адрес насильника, где и была найдена связанная жертва. Еще бы час промедления, и психопат перерезал бы мальчику горло. Так он хотел отомстить врачу… Счет таким озарениям пошел на десятки. Слух обо мне дошел до людей, которые профессионально изучали феномены человеческой психики. И в один прекрасный день я был взят из психушки, и после серии мучительных испытаний, суть которых я не имею права рассказывать под страхом смертной казни, меня увезли из Москвы, и я оказался в одном секретном учреждении, где и был представлен великому ясновидцу, директору института, генералу Августу Эхо. Так закончилась моя юность.
Это он назвал меня Германом. В лечебнице я носил другое имя. Даже не имя, а постыдное прозвище. Это он вдохнул в меня новую жизнь,
приблизил к себе и сделал любимым учеником. Это он заставил меня поверить в свое будущее. Наконец, это он пообещал полностью восстановить мою память, поведать все о моем прошлом и однажды вернуть блудного сына любящим родителям, которые, по его словам, живы и здоровы, но только с одним условием. Вот оно.Я обрету свое “я”, если только смогу защитить его жизнь от предсказания прорицателя.
Учитель объявил мне об этом полгода назад, на закате теплого летнего дня, когда он вдруг взял меня с собой на прогулку вдоль моря. О, я хорошо запомнил тот разговор, ведь он перевернул всю мою судьбу…
Мы шли от оранжереи к концу бетонного мола… Охрану генерал оставил на берегу. Балтийское море, словно гладкое медное зеркало, отражало тучный диск заходящего солнца. И сказал Бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место. Вдали крашеной курчавой овчиной краснели тучки, облепившие чистую линию горизонта, словно ягнята на водопое, и вода была неподвижна, как золотой парфосский мед в серебряном кратере. Боги благосклонно приняли глубокими ноздрями жертвенный дымок приношения. Я наслаждался миром, близостью к великому человеку — и вдруг!
— Герман, — сказал генерал, — я возлагаю на тебя исключительные надежды. Ты — самый сильный медиум из всех курсантов. Против тебя — они просто балбесы. Ты — мой любимец и с этой самой минуты становишься телохранителем моей судьбы… Буду с тобой откровенен, — он сделал тревожную паузу, — мне угрожает скорая гибель…
Я настолько опешил, что не сразу нашел слова для ответа, доверие учителя ошеломляло.
— У вас — ясновидца! — есть враг?
— Да.
— И кто этот безумец?
— Это молодая девушка… кажется, у нее на левой щеке круглая родинка.
— Девушка! — растерялся я еще больше, ожидая бог весть чего…
— Да, — сверкнул глазами Эхо, — ей лет двадцать. Она выше среднего роста. Кажется, хороша собой. Родинка на щеке напоминает махрового паучка… мда… и всегда рядом с ней, под рукой, черная сумочка из лаковой кожи на укороченной ручке, с желтого цвета застежкой в виде маленькой змейки, Герман. Внутри за белой подкладкой из шелка зашито спрятанное письмо. Написано по-французски очень дурным почерком. И я, как ни силюсь, не могу его прочитать! А ведь знаю — там как раз написано ее имя… Такого со мной никогда не было! Стоит вглядеться, и буквы тотчас тонут в бумаге… мда… а пока медиум не знает имени своего врага, он беззащитен от нападения. Ни о какой правильной обороне не может быть и речи.
Я чувствовал, с каким мучением ему дается откровенность такого рода: генерал не привык вручать свою жизнь в чужие руки.
— Там же, — продолжал он, — в проклятой сумочке бестии — запоминай, Герман! — флакончик духов в виде сердечка из хрусталя. Он запрятан в парчовый мешочек. Рядом круглая пудреница с зеркальцем внутри. Зеркальце, Герман! зеркальце Красной Шапочки! Это о нем говорил Хейро, помнишь? Но самое главное тут — удвой свое внимание, Герман! — какой-то непонятный предмет, завернутый в оберточную бумагу. Размером с книжку. Внутри он мягкий, многослойный, а снаружи твердый на ощупь. Когда откроешь ее сумочку, Герман, первым делом выясни, что это такое. Ясно?! Я не могу посмотреть на него даже краешком глаза — разом темнеет в глазах…
Тут мы подошли к самому краю мола. Август Эхо сделал губы трубочкой и принялся с мрачной силой души насвистывать мелодию из Бартока, из его музыки к “Чудесному мандарину”.
Странным образом, забыв свою жизнь, я сохранил в памяти и уме все остальное.
— Вот и все, что я смог увидеть! — подвел черту ясновидец, не глядя в мою сторону. — Тут моему дару, Герман, ясно, с вызовом, откровенно и злобно положен предел! Черта подведена: я потерял свою силу. Я не знаю, кто эта тварь! Как ее имя! Где ее дом! И где ее искать! Я вижу, как она достает пудреницу, открывает, смотрится в круглое зеркальце на обратной стороне круглой крышки. Я ясно вижу, как ее пальцы отвинчивают тюбик губной помады “Пако Рабан”, но, как ни стараюсь, не вижу ее отражения.
И он снова принялся насвистывать. На этот раз что-то из Моцарта.
Глубоко захваченный его тоном, его откровенностью, я воскликнул:
— Но как она может угрожать вам, маэстро?! К вам нельзя подойти на расстояние выстрела! Тем более неизвестному лицу! Тем более девушке! Пройти с револьвером в секретную зону? Оглянитесь, мой генерал, как вас охраняют! Вы — самый засекреченный человек в державе…
Горький смех оборвал мою пылкую речь.
— Это же моя смерть, глупец.
Волна чуть сильней плеснула пенной каймою о мол.
— Мага, который потерял силу, может прикончить любая из этих пустейших капель, Герман, — усмехнулся он, стряхивая брызги с лица. — Она убьет меня, скажем, чиркнув спичкой, или щелкнув зажигалкой, или уронив на пол тюбик помады, или давнув кнопку карманного калькулятора. Да, кстати, в той сумке еще битком всякой мелочи: калькулятор, пластиковая карточка “Виза”, кожаный кляссер для визиток, зажигалка “Ронсон”… Если девушке самим провидением вручена моя жизнь, она непременно предъявит мне мою смерть. Нечаянно, Герман!
— Но как я смогу защитить вас, учитель?
— Балбес, — генерал побледнел от гнева, — ты забыл про пророчество Хейро!
Ругнувшись, маэстро устремился стрелой прочь от меня, он не желал видеть, насколько туп его любимец и как неверна надежда. Я хотел было преследовать, ведь я наконец вспомнил, о чем идет речь, но медиум сделал угрожающий жест — не догонять! И бросил, не оглядываясь, сквозь зубы: “Ты найдешь ее, Герман. Кровь из носа — найдешь! Если найдешь, я верну тебе память. Нет — останешься прежним нулем”.
Я остался стоять на месте как вкопанный.
Но тут нам снова нужны объяснения, без которых дальнейший рассказ невозможен: кто такой Хейро? о каком пророчестве напоминал мне учитель? кто, наконец, он сам — великий ясновидец Август Эхо? Ведь он позволил мне поднять завесы и заглянуть в свою жизнь.
Так вот. Август Боувсма родился осенью 1922 года в Варшаве. Это случилось 11 сентября. Его отец Оетс и мать Луиза были актерами мюзик-холла, и мальчик родился прямо в театре, во время антракта, семи месяцев от роду. В нем было намешано много кровей — ирландской, венгерской, даже ассирийской, но польской не было. Мать не желала помех своей карьере на сцене и отдала сына на воспитание сестре, ярой католичке. Сначала он рос как нормальный ребенок, но постепенно способности дали о себе знать. Так, например, он мог иногда слышать тайные мысли взрослых, или угадать, где и сколько злотых прячет тетка в комоде, или пугать сверстников тем, что убитая мышь начинает дергаться как живая, когда Август указывает на трупик.
Но самым удивительным было его умение просыпаться внутри своего же собственного сна и направлять его движение в самое интересное место. Мальчик долго не подозревал, что так умеет только один он, и считал, что все видят сны таким же образом. А еще он видел в темноте, мог прочесть страницу книги, накрытую рукой, но все это скрывал, боясь быть предметом насмешек в школе и в то же время извлекая маленькие выгоды из своего дара.
И вот однажды он открыто предъявил свой дар окружающим.
Это случилось на сеансе голландского медиума Джерарда Руазе, который гастролировал летом 1937 года в Вене, куда переехали родители Боувсмы, забрав его наконец из постылого колледжа. Юноша пришел на сеанс со школьным приятелем. Августу шел пятнадцатый год. Между тем медиум Руазе был на излете своей европейской славы и использовал в своем представлении несколько подставных лиц. Это было сразу разгадано Августом, и сердце юноши преисполнилось презрением к знаменитости. Он сказал про обман приятелю, и оба стали свистеть и смеяться: нас дурачат.
Услышав шум, Руазе стал исполнять свои трюки без обмана, и приятели поутихли. Особым успехом у публики пользовался следующий номер — зрители писали любые записки, отдавали жене артиста, которая собирала послания во вместительную черную шкатулку, пока та не наполнится с верхом. Наконец она поднималась на сцену из зала и вручала содержимое мужу. Медиум вслепую доставал рукой очередную бумажку, тут же, не медля, сжигал ее на огне свечи и говорил, что там было написано! Писавший записку растерянно подтверждал сказанное — это правда… Зал онемел от восторга.
Приятель Августа тоже принял участие в сеансе и послал знаменитости дерзкое послание: “Мой друг тоже медиум. Ему еще 14 лет, но он намного сильнее вас, маэстро!”… Когда Руазе сжег бумажку, он не без насмешки обратился в зал: “Эта записка от одного школьника из пятого ряда, который пишет, что его приятель, сидящий с ним в зале, намного лучший медиум, чем я! Правда, он не назвал имя своего протеже. Я назову его сам — Август Боувсма, прошу вас на сцену. Надеюсь, вы не из трусов?”
Августа задел ироничный тон ясновидца, и он принял вызов.
Зал затих.
“Ваш метод?” — спросил гастролер. “Я слышу эхо любых предметов и мыслей и проникаю в суть вещи”. — “Отлично, молодой человек. Вот вам моя личная вещь. Проникайте!” — и медиум протянул ему золотые часы.
Взяв часы, Август показал циферблат залу и спокойно сказал:
“В часах, между задней стенкой и крышкой, спрятан локон светлых волос. Они принадлежат молодой девушке. Ее зовут Грета. Вы тайно возите ее за собой из города в город. И сейчас она в этом зале”.
Насмешка испарилась с губ медиума.
Первой опомнилась на сцене почтенная жена Руазе. “Маленький негодяй, — сказала она на весь зал, — это ложь! Здесь нет никакого локона”. Опомнился и медиум и, забрав часы, попросил Августа занять свое место. Публика заволновалась. “Откройте часы!” — потребовал густой бас. Медиум открыл крышку — внутри было пусто. “Локон уже спрятан в кармане, — рассмеялся герой, спускаясь в проход между кресел партера. — Впрочем, вот эта девушка. Ведь вы Грета? — он остановился рядом с молодой блондинкой, сидящей в крайнем кресле, и добавил таинственно: — Да, это она. Ее колебания совпадают с колебаниями локона”.
Девушка вспыхнула, залилась краской и, потеряв выдержку, кинулась вон из зала.
Тут жена прилюдно отвесила медиуму звонкую пощечину. Зал хохотал и бурно аплодировал Августу. Представление было сорвано.
“Ну, — сказал приятель Августу, когда они вышли из театра, — теперь ты понял, как сможешь зарабатывать деньги и разбогатеть?”
Скандал в театре имел самое неожиданное продолжение. Среди зрителей находился начальник Венского уголовного сыска Абель Ганц. Он как раз мучился над одним преступлением, которое требовало немедленной разгадки и где обычные методы сыска были неприменимы. Выступление юного медиума произвело сильное впечатление на чиновника полиции, и уже назавтра он пригласил Августа к себе в контору. Дело шло о несчастье, которое стряслось в семье его друга. Две недели назад у него пропала шестилетняя дочь… Но случилось это не в Вене, а в Нью-Йорке! Местная полиция оказалась бессильна, и приятель в отчаянии позвонил в Вену, умоляя Абеля Ганца приехать немедленно и помочь в поисках дочери. Но тот из-за службы никак не может покинуть свой пост в эти дни… Словом… может быть, Август слетает в Нью-Йорк? Увидеть Америку в столь юные годы — большая удача. Там его уникальный дар найдет достойное применение плюс крупное вознаграждение.
Августу, конечно, очень хотелось побывать в Америке. “Но, — сказал он, — две недели — слишком опасный срок для счастливого исхода дела. Тут нельзя терять ни минуты. Времени на перелеты просто нет. Кроме того, расстояние не кажется мне серьезной помехой для мысли… Сейчас нужно только две вещи: фотография девочки и карта Нью-Йорка. Быстрее!”
К счастью, фотокарточка у Ганца имелась, а за картой города срочно послали курьера в магазин карт и географических атласов.
Взяв фотографию маленькой Элли с родителями, Август почувствовал, что она и ни жива и ни мертва. Ее личико не издавало под нажимом пальца никаких тонких вибраций, а вот эхо колебаний отца и матери девочки были вполне ощутимы. Но он быстро нашел разгадку
.“Господин Ганц, от вас скрыли, что Элли с детства страдает лунатизмом
и порой впадает в летаргию. Сейчас она как раз спит летаргическим сном. Сон — ее защитная реакция на пережитое потрясение. Она уснула от шока, оказавшись в плену у психопата, и потому до сих пор жива. Убийца растерян и не знает, как с ней поступить, — он никогда прежде не убивал спящих девочек”.Изумленный и обрадованный Ганц ответил, что нет, он знает от друга о странностях в поведении Элли, но это семейная тайна и он предпочел о ней умолчать.
Так она жива?
В эту минуту — да.
А кто ее похитил?
“Ее похититель
, — ответил Август, — это низкорослый бородатый мужчина с обезьяньей внешностью и челюстью гориллы. У него глубоко посаженные глаза, ярко выраженные надбровные дуги. Он курнос. Главная черта его внешности — густая курчавая борода необычного цвета. На свету она кажется синей. Но бородач умеет нравиться детям, и Элли не первая из его жертв. Он душевнобольной насильник. Ему 55 лет”.Тут принесли из магазина карту Нью-Йорка, и Август сразу указал на один из районов Ист-Сайда, где нужно искать квартиру в полуподвале за большой железной дверью в доме из красного кирпича. Там на обеденном столе лежит связанная Элли, переодетая похитителем в белое платьице и накрытая свадебной фатой. По прихоти извращенного ума изверг сначала вступает “в брак” с очередной жертвой и только после этого убивает пленницу.
На лбу юноши выступили капельки пота — спящая на столе девочка в белом, как живая картинка, стояла перед глазами.
Но Абель Ганц попросил новых примет:
“Мой друг, в Ист-Сайде тысячи домов из красного кирпича с полуподвалами. На их обыск уйдет не один день. Дайте еще ориентиры”.
“Вот! вижу, — воскликнул Август, — прямо напротив нужного дома находится дешевый танцзал под названием “Не спи, красотка”. А на стальной двери в полуподвал мальчишка нацарапал гвоздем страхолюдную рожицу с бородой. Время не ждет”.
Ганц предложил юноше чашку кофе с круассанами, а сам немедленно связался с полицией Нью-Йорка по телеграфу и передал информацию медиума… Координаты были настолько подробны и ярки, что тамошние полицейские быстро обнаружили на 96-й стрит, напротив танцзала, пятиэтажный дом из красного кирпича. Здесь как раз сдавались квартиры внаем. И одну из
них, на первом этаже, снимал некто Гай Хардинг. Квартиру в полуподвале с железной дверью. Полицейские вскрыли замок и — вот так номер! — обнаружили на обеденном столе в столовой спящую Элли в белом платье с фатой на лице. Хозяин отсутствовал. Его схватили в мясной лавке, где Хардинг служил мясником. Обыск заставил содрогнуться — в особой комнате в подвале были обнаружены останки еще нескольких девочек, “жен” мясника, надетых на крюки, а в леднике — куски человечины. Выродок оказался еще и каннибалом. Август совершил всего две ошибки. Первая — на стальной двери людоеда был нацарапан гвоздем не человек с бородой, а написано само слово “бородач”. Вторая ошибка — возраст маньяка. Юноша сказал, что ему 55 лет, но в действительности Хардинг был намного моложе, ему шел тридцать второй год. И все же цифра “55” фигурировала в деле ирода, которое потрясло тогдашний Нью-Йорк как дело “синей бороды”. Это был номер злосчастной квартиры, какую снимал Гай в доме из красного кирпича.Август еще не успел уйти из конторы Абеля Ганца, как звонок по телефону потрясенного приятеля из Америки подтвердил гениальное прозрение юноши — девочка найдена живой и здоровой там, где и было указано. Когда ее привезли домой и уложили в свою постель, девочка проснулась. От поцелуя. Как в сказке.
Растроганный чиновник полиции тут же распечатал бутылку шампанского, чтобы отметить столь уникальную победу человеческого ума, и наговорил юноше массу похвал.
Август тоже был счастлив и горд: надо же! его инсайт оказался таким точным.
Начальник венского уголовного сыска предложил Августу сотрудничать с полицией и обещал хорошие деньги за каждое дело, раскрытое юным ясновидцем. Но тот отказался. Август считал, что торговать даром инсайта — значит продать душу дьяволу.
В пятнадцать лет он был законченным идеалистом. Но у судьбы были свои резоны… В тот год серьезно заболела Луиза, мать Августа, а отец на одной гастроли сломал руку и потерял в мюзик-холле работу. На плечи юноши легла забота о родителях. Он мечтал поступить в университет, получить классическое образование, искать, как применить свой дар в науке, а тут пришлось думать о бренном, о хлебе насущном. Кроме того, он горячо обожал свою мать, как сын, которому всегда не хватало материнской любви.
И Август встретился с известным импресарио Кобаком. К тому времени его семья вновь жила в Варшаве, но вот так штука! его способности не произвели на Кобака никакого впечатления. Отгадывать мысли? Искать предметы в зрительном зале? даже ездить на авто с завязанными глазами? Подумаешь, все это умеет делать мой Вольф Мессинг! Придумайте что-нибудь другое, молодой человек. Найдите свой стиль! И возьмите арт-псевдоним. Боувф…сма? Фуй! Таких имен не бывает.
Юноша был взбешен и ушел из бюро Кобака, хлопнув дверью. Однако через минуту импресарио догнал визитера на лестнице и предложил одно “грязное дельце”… В Вене, в отеле, русская княжна Н. уронила, пардон, в унитаз драгоценное ожерелье в виде золотых бабочек с глазками из крупных бриллиантов. Фамильную драгоценность огромной стоимости. К счастью для княгини, ожерелье было застраховано, и компания должна была выплатить владелице крупную сумму. А платить им очень не хочется! В поисках драгоценности страховая компания вскрыла канализацию в нескольких местах. Но безуспешно. Тогда они обратились через импресарио к Мессингу, но тот отказался. Это дело дурно пахнет…
“Словом, — закончил Кобак, — если вы не очень щепетильны, молодой человек, и нуждаетесь в деньгах, то за уплату маленького процента с премии я готов телефонировать о вас в Вену”.
Август согласился и этим же вечером выехал в Вену ночным экспрессом.
В этом-то поезде с ним и случилось знаменательное происшествие, речь о встрече с великим ясновидцем Хейро. Итак,
обедая в вагоне-ресторане, он несколько раз ловил взгляд пожилого незнакомца с выразительным лицом хищной птицы. Тот одиноко сидел за столиком с букетиком апполинарисов в вазочке и тихо вертел бокал с красным вином “Феслау”, любуясь тем, как хрустальные стрелы отражений кружатся на белоснежной скатерти.Пассажир выглядел опрятно и чисто, но было заметно, что он видал виды, как и его поношенный костюм. Тут Август почувствовал, что никак не может отчетливо проникнуть в мысли незнакомца, к чему он уже просто привык по привычке медиума. Вдумавшись, понял — это же ясновидец! Напуганный неожиданным открытием, он попросил счет и пошел было к себе, но неизвестный господин мягко остановил его бегство, церемонно усадил за свой столик и сказал:
— Не пугайтесь. Я ничем вам не опасен, юноша. Когда-то я был очень знаменит и тоже читал мысли, словно газету. Меня зовут Хейро.
Хейро! Легендарное имя в начале века. Это был знаменитый хиромант, англичанин по рождению, Вильям Джон Вернер, взявший себе звучный псевдоним граф Луис Хамон, но более известный публике как Хейро — или “рука” в переводе с греческого. Ему было всего десять лет, когда он написал первое эссе об искусстве гадания по руке. В начале XX века в Европе не было более знаменитого имени, чем Хейро. Ведь это он задолго до срока предсказал лорду Бэлфору, что тот станет премьер-министром Англии, а Оскару Уайльду — позор и тюрьму. За семь лет до ареста и суда! Это он, Хейро, назвал королю Эдуарду VII год и месяц его смерти. За одиннадцать лет до кончины монарха! Именно Эдуард VII рекомендовал хироманта своему родственнику, русскому императору Николаю II, и в 1904 году Хейро побывал в России. Изучив руку монарха, Хейро составил гороскоп, где предсказал и революцию 17-го года, и насильственную смерть самому самодержцу.
Так вот! к своему стыду, ничего этого про Хейро Август не знал, а узнал лишь задним числом.
— Я вижу, что вас, дорогой Август Боувсма, ждет удивительная судьба, — сказал Хейро, поднимая бокал “Феслау”, — но берегите свой дар. Не повторите моей истории. Ведь скоро двадцать лет, как я потерял почти все, что умел. Эта проблема стоит перед каждым, кто пытается изменить ход вещей. А вы, я вижу, как раз из таких. Осторожнее обращайтесь с собственным даром.
— Наверное, проблема в том, — предположил юноша, охотно подхватывая тему, о которой уже не раз размышлял, — что нужно тратить свой дар только на добрые дела. И не помогать злу.
— Ну, это было бы слишком простым решением, — отпил Хейро из бокала, — все гораздо, гораздо сложнее. И не стоит навязывать миру наше деление на зло и добро, он неделим.
После чего Хейро спросил — каков его метод? Август ответил, что проникает мысленно в суть и ход вещей через эхо, которое рождается в нем, если удается попасть в такт, в тон, в резонанс с колебанием предмета ли, человека…
— Это редкий дар ясновидения, — сказал Хейро, — до вас, дорогой Август, это умел делать только один американец Кайс, но и то только лишь в состоянии сна. Проснувшись после транса, Кайс ничего не помнил из своих ответов. И вообще-то по жизни был весьма глуповат. Но во сне это был устрашающий гений. Я советую вам, — продолжил Хейро, — изучить, и серьезно, пределы своей силы. Понять ее цель и предназначение. И откажитесь от карьеры гастролера-медиума. Не ищите ни денег, ни славы. Я чувствую, вы способны перевернуть мир.
— Но, — возразил Август, — на моих руках больная мать и отец, потерявший работу… Я весьма стеснен в средствах и нуждаюсь в деньгах.
— Оставьте ваши тревоги, молодой человек. Дайте-ка вашу руку. О, у вас замечательная рука… Мне кажется, — оживился Хейро, — Август! Ей-богу! Вы вернули мне дар хироманта! Надолго ли?
Он впился взором в линии судьбы, и глаза провидца помертвели.
— О, я ясно вижу — вас ждет скорое богатство. И вы получите его от какого-то “медведя”. Ого! Будет новая мировая война! Она продлится целых семь лет. Спасаясь от гибели — вы покинете Польшу. И ваш путь лежит прочь от Запада — на Восток, в Россию. Странно, но дальше все покрыто сплошным мраком. Зато, увы, конец хорошо виден… ммда, ваш дар, Август, принесет вам огромную власть над людьми, пока вас не остановит, не остановит…
Тут Хейро замолчал.
— Кто? Что остановит? — встрепенулся Август, заметив, что внезапное возбуждение провидца прошло и тот обмяк, в изнеможении откинувшись на спинку стула, как лайковая перчатка, из которой вынули руку.
— Не знаю, речь идет о вашей смерти, — ответил медиум
и, помолчав, вдруг попросил ручку и листок бумаги.— Быстрее, быстрее, — торопил он, — может быть, эхо осталось в руке. Такое уже бывало.
Ручка у юноши нашлась, а вот блокнот, как назло, остался в купе.
Тут наудачу подошел официант и
протянул счет.Хиромант жадно схватил листок и стремительно написал острыми буквами прямо поверх цифр, раздирая бумагу: пока змея не ужалит зеркало. И жирно подчеркнул загадочную фразу.
Затем внимательно перечел написанное про себя, пожевал мертвыми губами и сказал, вдруг переходя на “ты”:
— Дорогой Август, тебе угрожает змея в зеркале!
— В каком зеркале? Что за змея? — потерялся тот от обилия загадок.
— Увы, я не знаю. Сейчас я выступаю не как хиромант-ясновидец, а как оракул. Оракул не знает, почему он говорит так или иначе. Языком оракула к человеку обращаются боги. Это они знают, что говорят.
Хейро перечитал свои слова:
— Пророчества приходят в голову в символической форме. И понять их не просто. Вспомни, центурии Нострадамуса — все они записаны в сновидческой форме. Темным слогом.
— И все же, как понимать эти слова о змее и зеркале? — спросил Август умоляющим голосом. — Помогите. Ведь разговор идет о моей смерти. А если я буду что-то заранее знать, я смогу ее избежать и выбрать другой час уже по своей воле.
Трагический пыл юноши заставил Хейро усмехнуться: э-хе-хе… юность никогда не сможет смириться с мыслями о своем неизбежном конце. Смирение перед смертью — удел зрелого сердца.
Август заказал еще один бокал “Феслау”.
Хейро пригубил вина и снова оживился.
— Попробую ответить, — сказал хиромант и
вновь царапнул взглядом странную фразу на ресторанном листочке. — Твоя смерть, молодой человек, скрыта в связке двух слов — “змея” и “зеркало”. Змея — древний знак смерти от яда, зеркало — тоже атрибут смерти, ведь именно зеркальцем врач определяет, жив человек или нет, когда подносит к губам, чтобы узнать: запотело? или дыханья уж нет? Да! Вот оно! Я вижу его сквозь завесы времени. Это маленькое круглое зеркальце в простой оправе. Оно спрятано на самом дне плетеной корзинки с гостинцами, которую несет в правой руке маленькая девочка в бархатной красной шапочке через лес.— Как это все понимать? — опешил Август: сумма загадок росла с каждым шагом вглубь пророчества, а не уменьшалась!
— Не знаю, мой друг. Прямые вопросы всегда бессмысленны. На истину лучше всего нападать сзади
, по-волчьи. Но если глядеть искоса, если кружить по самому краю прорицания, то это можно, пожалуй, истолковать так: твоя смерть, Август, зависит от маленькой девочки. Твоя смерть родилась вместе с ней. Ваши судьбы сплелись. И хотя она — твой конец, она сама почти беззащитна и планида ее безрадостна. Ведь она совершенно одинока в лесу собственной жизни. Она идет по волчьей тропе, и ей тоже угрожает гибель. И ей нечем защитить себя. Все ее богатство — плетеная корзинка с гостинцами для больной бабушки.— Кто она? Как ее имя?
— Ты многого хочешь, Август! Узнать имя врага для ясновидца — значит приобрести полную власть над человеком, который его носит. Между тем девочка еще и не родилась. Я нащупываю фантом! И если ты решился насмерть побороться с судьбой, то ты сам, сам должен будешь узнать ее имя… но, кажется, я могу тут немного помочь. Ее имя как-то связано с цветами. Мята? Флокс? Может быть, мирт… Я чувствую… — Хейро закрыл старческие венозные веки и проникновенно втянул воздух ноздрями: — Я чувствую терпкий густой запах…
— Но почему она преследует меня?
Август был просто в отчаянии, он не понимал половины из того, что говорил Хейро, и чуял не мистический аромат будущей гибели, а сладкий сигарный дымок толстяка за соседним столиком вагонного ресторана, дух жаркого из кухни и слабый запах апполинарисов в вазочке на столе.
— Она вовсе тебя не преследует, Август, — отвечал ему медиум, — она идет своим путем через лес. Она ничего не знает о твоей смерти, которая прячется в ее маленьком зеркальце на дне ручной сумочки из ивовых прутьев. Ведь там таится твоя, твоя смерть, а вовсе не ее. И малютке не дано вдруг ее разглядеть. В своем зеркальце она видит только свое же отражение. А вот ты бы увидел змею. Свою участь! Тебе предназначенную. Пеструю ленту. Ядовитую корону, которой судьба увенчает твою голову.
Настойчивость юноши стала утомлять Хейро, и в голосе старика прорезалось раздражение:
— Смерть ждет, а не преследует! — Хейро продолжал говорить загадками.
— Но, — пылал Август, — если я встретил вас в поезде, а вы — вдруг! — обрели вновь свой дар ясновидца. После стольких лет обрели! чтобы предупредить меня об опасности. Значит, это тоже позволено свыше? Значит, мне — через ваши слова — дан шанс отменить приговор. Разве я не прав?
— С первого взгляда именно это решение приходит в голову, мой друг. Да, если через меня допущено откровение, следовательно, наша встреча согласна с волей неба. И все же я бы не стал спешить с выводами. Почему вдруг именно сегодня ко мне на час вернулся дар ясновидца? Одним словом, Август, смысл нашей встречи может быть совершенно иным: даже зная все, ты ничего не в силах отменить! Это просто смех неба над провидцами. Смех Немезиды.
— Нет! Я буду бороться, — пылко воскликнул юноша. Его щеки пылали пунцовым румянцем огня.
Тогда Хейро иронично вручил счет официанта Августу Боувсме со словами:
— Что ж, платите по своим счетам, молодой человек. — И встал, чтобы откланяться. Было видно, что разговор порядком измотал силы провидца.
— Постойте, — взмолился его собеседник, — умоляю, еще два слова. Когда и где она хочет меня убить?
Юноша даже непочтительно ухватил за рукав. Хейро легонько отодрал его пальцы,
— Когда? Не знаю… а вот где, могу сказать. Вы умрете ночью в какой-то темной комнате с закрытыми ставнями, где будет стоять простая железная кровать, а рядом с ней что-то массивное… да!.. вижу… Это железный сейф, на котором стоит маленькое плоское блюдечко с молоком.
И Хейро даже прищурился от мистического блеска того блюдечка, стоящего на самом краю будущей бездны. И хиромант-ясновидец снова увлекся своим могуществом:
— Над кроватью висит плеть. У стола стоит соломенный стул. На полу стоят турецкие туфли без задников, красного цвета. Остерегайтесь подобных домов… Но я совершенно вымотан, мой юный друг. Прощайте, — и Хейро направился к выходу из ресторана.
Тогда, на ходу расплатившись с официантом, Август попросил разрешения проводить старика до купе. Тот разрешил. К счастью, его вагон был в самом конце состава, и они пошли через долгий туннель поезда, переходя железные лязгающие мостики в холодных гармониках между вагонами, и наш герой буквально выдрал с мясом из мозга провидца еще несколько важных ответов.
— Простите мою навязчивость, ведь речь о моей смерти! Как помешать моему врагу?
— Она любит лес, но боится воды. Поэтому живи всегда рядом с морем. Там воды предостаточно. И вот еще что. У нее тоже есть враг.
— Кто он?
— Волк. — И, прочитав удивление, Хейро пожал плечами: — Ее тоже кто-то хочет убить. Недаром девчонка идет через лес не по дороге, а по волчьей тропе. У тебя есть союзник. Выходит, вас двое. Ты и волк. Вы оба ждете смерти Красной Шапочки. Но кто этот “волк”, не могу разобрать. Слишком далеко.
Тут они вошли в вагон, где ехал Хейро. До двери в купе оставалось десять шагов.
— Но как я узнаю о том, что она приближается?!
— Очень просто. Однажды ты почувствуешь, что дар твой потерян. Значит, она не приближается, нет, а уже пришла. Или притаилась совсем рядом. За углом завтрашнего дня. И тогда все будет против тебя. Ты будешь совершенно бессилен себя защитить. Впрочем, маг может защитить себя руками ученика, Август. Вот подлинная возможность. Воспитай ученика и сделай его телохранителем своей судьбы.
Хейро устало остановился у нужной двери и взялся за бронзовую ручку: он дряхлел на глазах, и Август — вместе с ним.
— Но что с вами, мой милый? — улыбнулся Хейро, по-прежнему путая обращение — то “вы”, то “ты”. — Вы что, расстроены? Меньше паники. Вы в самом начале жизни. До смерти еще ой как далеко. Когда ваши чувства состарятся — вы потихоньку приучите себя к идее конца. Все мы, старики, делаем из смерти собственную подушку. Выше голову, Август. Ей-богу, умереть от руки прекрасной незнакомки! О чем еще можно мечтать на закате бытия?
Хейро нажал ручку и стал открывать купейную дверь, юноше казалось, что эта дверь ведет в вечность.
— Умоляю, последний вопрос!
Август понимал, что сейчас с ним как бы говорит сам господин Господь Бог, что он слышит сардонический голос самой бездны.
— Она будет одна? или кто-нибудь ей помогает?
— Хм… — оживился Хейро, замедлив уход, — поздравляю, это блестящий вопрос, Август. Он мне просто не пришел в голову. Уверен, вы далеко пойдете, юноша. Хм… Как только вы спросили, я сразу понял: да, конечно же, у нее есть помощник. Ее охраняет какой-то магический предмет. И он как ангел-хранитель оберегает ее судьбу. Ведь ей всегда не везет. Если на улице дождь, она обязательно забудет зонтик дома, а если солнце, будет таскать зонтик с собой, пока не потеряет. У ангела масса хлопот. Но если для нее он ангел-хранитель, то для тебя он ангел смерти. Минутку, сейчас я попытаюсь его разглядеть…
И Хейро закрыл старческие веки, чтобы тьмой заострить жало провидца.
— Да… кое-что вижу… но не вполне понятно. Это не человек, это нечто почти плоское, твердое. Это вещь. Какой-то предмет. Такая легкая слоеная вещица. Она вся покрыта рябью, как поверхность морской воды бликами солнца. Бесчисленные мелкие острые вспышки света. Какие-то знаки… может быть, буквы или ряды цифр. Игра волн. И каждый угол волны пронумерован. У предмета есть крышка тускло-красного цвета. Он легко открывается. С двух сторон. Но войти можно только с одной стороны и двигаться исключительно слева направо. Точка входа размером с булавочную головку, но в нее можно входить, как в море. Сначала мелко, затем все глубже и глубже. Странно, предмет одновременно плоский, не толще двух пальцев, и очень глубокий, как чаша мага: видишь глазами близкое донце с чаинками в чае, а бросишь кусок сахару — он будет падать на дно целый час. Зато брызги плеснут в лицо сразу.
Поезд качнуло на повороте, и Хейро едва не ударился головой о косяк купейной двери. Он протянул вялую кисть:
— Прощайте, мой друг. — Хейро был похож на выжатый лимон, он с трудом удерживал веки. — Больше я ничего не знаю. Успеха! Надеюсь, вы уничтожите рационализм.
С этими словами великий хиромант и провидец скрылся за дверью купе из толстого зернистого стекла.
В полном смятении чувств Август вернулся к себе, но так и не смог заснуть до утра. Он чувствовал себя как кошка, чудом увернувшаяся от колес автомобиля. Прижавшись лицом к холодному стеклу вагона, юноша тоскливо смотрел, как экспресс “Варшава—Острава—Брно—Вена” летит на всех парах через светлую ночь Европы в частых огнях, как ныряет в облаках полная легкая луна, похожая на проклятое круглое зеркало в руке ангела смерти. Луна шарит по земле ртутным пятном. Ищет его лицо своим отражением.
И юноша тискал в руке счет из ресторана с загадочной надписью хироманта: пока змея не ужалит зеркало, не решаясь порвать листок на мелкие кусочки.
Той же ночью он решил сменить свое неуклюжее имя на звучный псевдоним — теперь он больше не Боувсма, а Август Эхо! Пускай смерть поищет его под другим именем.
[…]
Журнальный вариант.