Стихи
Павел Грушко
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 1999
Павел Грушко
У каждой свечи свой свет…
О Родине я и дышать боюсь... О родине я и дышать боюсь, а говорить о ней - и вовсе мука. Быть сыном этой сини - не для звука: лишь речь росы не оскверняет Русь. Кто старше, кто надежней, кто верней в малиновых потеках предвечерья? Чьи голоса значительней, чьи перья перед молчаньем обомшелых пней, где в кольцах спят спиральные века с прогорклым порошком отжившей крови. А в самом центре капля светляка правдивей, чем все наше пустословье. 1972 Напев матери Памяти Маро Маркарян Убаюкал автомат сына моего, омертвел и дом, и сад - все вокруг мертво. Смыли серые дожди кровь его с песка, стала красной - погляди! - тихая река. Словно кровь, алеет лес, пашни и стога, опускаются с небес красные снега. Кровь багровая в ковше вместо молока. Сгустком крови на душе запеклась тоска... С той поры и дом, и сад, - всё в крови его, будто обрела я взгляд сына моего. С глаз моих не смыть слезам красной пелены. Но помочь другим глазам я и он должны! Я прошу лишь одного из последних сил, - чтобы вечный сон его души воскресил. И останутся тогда желтыми стога, голубой водой вода, белыми снега. 1979 Сорок первый, станция Джурун... Сорок первый, станция Джурун в тихом камышовом Казахстане. Юрта. Монотонный шорох струн. Простокваша твердая в стакане. "Ешь, сынок!" - улыбчивый старик тянет мне пахучую лепешку. Я смотрю на розовую кошку и вздыхаю. Я жевать отвык. Скачут табуны. Раскосый мальчик горсть костяшек в руку мне кладет. Это бабки - по-казахски "альчик". На исходе сорок первый год... Ожил в дальнем уголке судьбы узнанный до слез мираж туманный! Дым от кизяка. Кумыс дурманный. Хромота задумчивой арбы. Топот неподкованных копыт. Чистых душ скуластая опека. Немудреный глинобитный быт, - беглый миг, мерцающий полвека. 1985 Зов Летя к тебе, я с бирюзовой выси впервые увидал тебя, Тбилиси: под крыльями, на скатерти нарядной, нанизанной на веточку Куры, ты мне казался гроздью виноградной, положенной к подножию горы. Я на твои дворы ступил потом и окунулся в твой гортанный говор. Кура катила волны под мостом, затачивая сталь свою о город. Шло облако - вело вдоль улиц тень. И в сумерках старинного квартала под звон цикад погас мой первый день и ночь от сна стремительно восстала. Она сняла с казны своей засов, отсыпав гостю горстку новых истин - чрезмерность южных звезд и голосов и шелест, пробегающий по листьям, которые серебряно шуршат в садах, полудой лунною облитых, далекий смех и чей-то шаткий шаг, звучащий на истертых этих плитах, сторожкий сон щербатого крыльца, окно, где кто-то в давних видах тонет, и вязь волос над яблоком лица, смуглеющим на маленькой ладони... Перед рассветом, расплетя клубок дремотных улиц, я пришел на место, где друг с порога крикнул: "Видит Бог, мы до утра не спали! Наконец-то!" Дом распахнулся, скатерть расцвела, а в окна лезли детвора и ветки, и стол плясал, и улыбались предки сквозь ретушь из-под желтого стекла. И женщина, чьи руки пахнут тестом, кладет тебе полакомей куски, оглаживая белые виски таким родным, давно знакомым жестом... Как тонем мы всю жизнь в далеком том, что иногда случается лишь за день: скалистый город, дружественный дом - сладчайшая из сладких виноградин, чей пряный вкус ни годы не отбили, не отняли другие города, а голос, будто теплая вода, журчит в тебе и манит: "Тбили... Тбили..." 1965 Весы Памяти кубинского поэта Элисео Диего Все крошится, все клонится к нолю, то разрастется, то увянет снова, а я - дитя неведомого зова - зачем родился, мыслю и люблю? Попав нежданно в эту колею, где я останусь муравьем былого, быть может, я вмещу в облатку слова небесный звук - и тем себя продлю? На плахе жизни, в торопливой смене поспешных жестов и обыкновений молчишь. Но вдруг, в качаньи вечных чаш, на неустанном этом коромысле, - забьется слово, теплый отсвет мысли, разумный звук, застенчивая блажь... 1970 У каждой свечи свой свет... У каждой свечи свой свет, у каждой свечи свой взгляд, свой голос и свой завет... Затеплил свечу - и свят. 1990