Владимир Кантор. «Соседи». Повесть
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 1999
Александр Люсый
Соседи по разуму
Проходит время, и социальные прогнозы, вместе с вытекающими из него рекомендациями, начинают восприниматься как чистейшая фантастика. А вот художественный вымысел вдруг оборачивается весьма трезвой, пусть даже и невольной, констатацией фактов. Такая закономерность пришла на ум после знакомства с повестью Владимира Кантора “Соседи”, в которой наиболее острый круг идей из научной монографии автора “… Есть европейская держава” насчет нехватки мещанства (среднего класса) и всеобщего избытка артистизма на Руси погружается в текущие бытие и быт.
Оставив в стороне классическое литературное предуведомление о полуфантастических обстоятельствах попадания в руки автора исходного текста повести, с ходу обратимся к незамысловатому сюжету, полному серьезных философических монологов и диалогов. Главный герой повести — представитель династии российских интеллигентов Павел Галахов. Вполне преуспевающий продолжатель профессиональных размышлений о взаимоотношениях России и Европы (размышления эти сейчас не менее болезненны, чем в прошлые эпохи, но сборник статей на эту тему составляет теперь именно Галахов, придававший по молодости своим усам сходство с усами не то Лотмана, не то Ницше).
Из профессиональных коллизий Галахов находит вполне достойный выход, соглашаясь опубликовать в сборнике статью молодого оппонента, несмотря на то, что видит в нем “своего будущего могильщика”, который хихиканьем напоминает ему Петрушу Верховенского из “Бесов” и с которым разворачивается принципиальный спор, кто из них больший мещанин. А вот в коридоре своей коммуналки он теряется, сталкиваясь с хамоватым, “полным чудовищной, просто первобытной мощи” соседом Владиком, который сопровождает уже не хихиканьем, а гоготом поговорку-подколку: “Что, Павел? Ума прибавил?” Свое неумение противостоять неразборчивому в сексуальных связях Владику, живущему с юной Зиночкой, но имеющему виды и на ее мать Раису Васильевну, Галахов оправдывает своим научным любопытством к изучаемому типажу.
Впрочем, сам герой тоже не обделен женским вниманием. Мечтающая выйти за него замуж Даша столь молода и эффектна, что один из участников дружеской мужской выпивки, на которую привел ее Галахов, уже не в состоянии поддерживать стихийную философскую дискуссию о евразийстве.
События не то чтобы происходят, но назревают в удушливой атмосфере летней московской жары и транспортной толкотни. И в мыслях какое-то
лениво-тревожное марево. В длинном, извивающемся на поворотах автобусе при бесконечном переезде героя от дискуссии до дискуссии парень в камуфляжной форме пристает к незнакомой простонародно-сексапильной девице. Галахов, уже выйдя из автобуса, с неожиданным для читателя умением заломил руку распоясавшемуся приставале. Возникает своеобразная вставная сцена-ловушка, являющая миру метания современного, охотно отданного славянам (по призыву одного из современных “славянофильствующих” поэтов) Гамлета — отпустить противника — или доламывать ему руку, на что Галахов решиться не мог, в связи с чем в голове у него зазвучали слова другого популярного поэта о неумении с детства бить человека по лицу. Дилемму разрешил подоспевший милиционер.Поздней ночью, когда после неудачных смотрин-посиделок у друзей Галахов с Дашей выходят на пустынные улицы московской окраины, их обступает стая “псолюдей” с обиженным камуфляжным “афганцем” во главе. На сей раз ловушка посерьезнее. Противник уже замахнулся было стальным ломиком, но тут “сбоку вдруг выскочило что-то непропорционально большое и пахучее” — а именно сосед Галахова Владик, он-то и не дает ломику опуститься. Цена — проигранный некогда Галаховым стакан водки. Дешево стоит жизнь на москов-ской окраине.
Полемическая атмосфера повести Кантора провоцирует вмешаться в ход сопутствующих развитию сюжета дискуссий. Не понравившийся Галахову молодой профессор Геннадий доказывал в своей статье, ссылаясь на Л. Гумилева, что агрессивность свойственна русской культуре как культуре молодой, пассионарной, и брюзжать по поводу криминалитета, бытового хамства и хулиганства — значит уподобиться почти сгнившему Западу. Любопытно, что Галахов в своих сомнениях — печатать эту статью или не печатать руководствуется сугубо идеологическими искушениями, но не очевидной надуманностью доказательств оппонента. Ведь в действительности Лев Гумилев весьма неохотно иллюстрировал свою теорию этногенеза примерами из современной действительности — вероятно, потому, что относил нынешнее состояние русского этноса к стадии надлома, а не подъема (если бы галаховский сборник составлялся в реальной действительности, а не в повести, я бы рискнул предложить в него свое интервью на эту тему с научным душеприказчиком Гумилева Айдером Куркчи).
Противоречивы и те исторические ассоциации, которые возникают у героя в связи с “мордатым жлобом” Владиком, — своим неразличением добра и зла тот почему-то напомнил ему императора Нерона. Скульптурные изображения последнего донесли вполне симпатичную внешность императора-“артиста”, а письменные источники свидетельствуют о его умении выражаться более изящными рифмами, чем Владик. Притом Нерон был знаковой фигурой деградации и распада, а не молодого напора и первобытной мощи, как его, по Галахову, наследник.
Что бесспорно удалось Кантору, так это заключительный эпизод зыбкого и неустойчивого, случайно возникшего в окружающей эфемерной атмосфере единства, для которого еще нет разработанной научной терминологии. Я имею в виду то предпочтение, которое оказывает идеологически бездомный Владик соседу Галахову перед уличным корешом-“охранником” (которого накануне легко вызволил из милиции, не зная, чьего очередного “могильщика” вызволяет). Что это, как не прогноз стихийного, поверх текущих теорий, рождения из недр прежней коммунальности новой корпоративности и в итоге, может быть, нового, не чаемого, но объективно складывающегося “общественного договора”?
В повести “Соседи” “мордатый Нерон” “Третьего Рима” сделал первый шаг к Галахову, и теперь тот опять перед выбором. Делать ли концептуальное, а не формальное встречное движение — разумеется, не по “возглавлению”, но по какой-то структуризации непредсказуемого материла, либо, с учетом милицейской ненадежности, рассчитывать разве что на какие-то посторонние “миротворческие” силы, что было бы с его стороны философическим варварством. Впрочем, последнее, чем оказался озабочен герой повести, это как донести упавшую в обморок Дашу от не меньших, чем он, переживаний к шоссе в надежде на попутный транспорт. Естественно, следует пожелать ему успеха.
Владимир Кантор
. Соседи. Повесть // Октябрь. 1998. N№ 10.