Сергей Филатов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 1999
Учебники истории и политическая пропаганда приучили нас воспринимать русскую культуру как нечто цельное. Правда, развитие “федерализма” в последние годы привело к появлению некоторых политических и экономических деклараций о своеобразии регионов, но за ними стоят, как правило, лишь сиюминутные экономические интересы и политические амбиции региональных политиков. Различие исторических судеб, а как следствие — культуры, менталитета, религиозности — чаще всего не осознается.
При всей унитарности Российского государства историческая память Твери, Архангельска, Саратова или Владивостока не может быть одинакова. Различен и опыт, связанный с геополитическим положением: русские, соседствующие со Швецией, смотрят на мир несколько иными глазами, чем их соотечественники, живущие бок о бок с китайцами. Причем из-за громадной удаленности одних от других эти различия ощущаются острее.
Русские жители Центральной России — исторической древней “Святой Руси” — единственный здесь коренной народ. Приехавшие позже немцы, поляки, евреи, татары поневоле приспосабливались к данности. В других регионах, позднее ставших частью России, русские люди селились рядом с коренными этносами или с другими пришельцами — например немцами в Поволжье.
Единая, монолитная, общепризнанная русская история, культура, религиозность, которую мы изучали в школе, имеет в первую очередь московские черты (плюс черты Центральной России — той “Святой Руси”, где до сих пор в каждом городке стоят древние церкви, где работали великие иконописцы, где совершал свои подвиги Александр Невский, где русские люди страдали от татаро-монгольского ига и переживали смуту XVII века. Это сравнительно небольшая часть нашей родины). Все земли, что прирастали к Московскому государству, должны были получать идеологию вместе с приказами. Идейное своеобразие этих земель не осознавалось и не подвергалось рефлексии в полной мере очень часто даже самими жителями.
Это прирастание началось по-настоящему в конце XVII века. И едва ли не самым своеобразным, создавшим собственную субкультуру, было Среднее и Нижнее Поволжье.
С самого начала Поволжье развивалось как полиэтническое и поликонфессиональное общество. Ко времени прихода русских там было, хотя и малочисленное, коренное население — татары. Потоки русских и переселенцев других национальностей сделали татар-мусульман меньшинством, но меньшинство это экономически и политически всегда было очень активно и заметно в жизни региона. Несмотря на то что в XVII—XVIII веках российское правительство предпринимало эпизодические попытки обратить татар в православие, в самосознании татар Среднего и Нижнего Поволжья нет ощущения глубокой национальной трагедии, которое у казанских татар связано с завоеванием их русскими. В Казани и сейчас вспоминают о зверствах русских, покоривших Казанское ханство при Иване Грозном.
Дело не только в том, что Среднее и Нижнее Поволжье было реально освоено русскими позже, когда власть стала менее жестока. Здесь, на перекрестке торговых путей, политика Москвы, а затем Петербурга по отношению к мусульманам всегда была несколько мягче. Поволжские татары играли в экономической жизни заметную роль. К середине XIX века они сформировались в сплоченную и активную во всех сферах жизни общность.
Почти одновременно с православными русскими в низовьях Волги появились католики и протестанты. Астрахань, которая была русским не только военно-политическим и экономическим, но и религиозным форпостом среди формально российских, но фактически малоконтролируемых поволжских степей, с XVII века стала и форпостом католицизма. По особому Джульфинскому соглашению армяне-католики получили уникальное по тем временам право на легальное существование общины. В самом начале XVIII века в Астрахани прочно обосновались капуцины. Они создали одну из лучших в России школ, в которой учились и русские дети, в частности Василий Тредиаковский. В 1742 году Василий Татищев, бывший в то время астраханским губернатором, провел через Сенат специальный указ, предоставлявший особые права и привилегии иностранным слободам в Астрахани, в котором оговаривалось, в частности, право на свободу вероисповедания. Гигантский Успенский католический храм в центре Астрахани (третий по времени возникновения в собственно России, после Москвы и Санкт-Петербурга) с тех пор зримо свидетельствует об укорененности католичества на Нижней Волге.
Появление значительного числа немецких и польских общин способствовало тому, что во всех городах Поволжья от Симбирска до Царицына начали строить костелы. В 1848 году, в то время, когда Николай I осуществлял репрессивную политику в отношении католиков и вообще религиозных меньшинств, он все же был вынужден дать разрешение на создание католической епархии с центром в Саратове (таким образом, до революции в России было всего две кафедры католических епископов — в Санкт-Петербурге и Саратове).
Еще большую роль, чем католицизм, в Поволжье играл протестантизм. С середины XVIII века по приглашению русского правительства начинается массовое переселение немецких колонистов. Сплоченные сельские колонии немцев меннонитов и лютеран, немцы-протестанты — купцы, чиновники, представители интеллигентных профессий — в городах стали обычным явлением по всему Поволжью. Для позднейшей религиозной жизни этого края, для протестантской его перспективы большое значение имели существовавшие до конца XIX века законспирированно общины “духовных христиан” — духоборов и молокан, этих российских протопротестантов. Именно Поволжье было одним из основных регионов их распространения.
Плюралистическая культура стала одной из причин того, что в Нижнем и Среднем Поволжье селились старообрядцы. И именно там (а также в Москве и Нижнем Новгороде) они достигли наибольших успехов в экономике, политике и культуре.
Но все это, так сказать, “меньшие братья”. А что же представляла собой “господствующая” Российская православная церковь, каковы ее особенности в Поволжье?
Православие здесь развивалось в Новое время, когда чудеса святых и аскетические подвиги анахоретов стали редкостью. Оно не имело традиций средневекового монашеского подвижничества и чудотворных икон, по этой земле в стародавние времена не ходили благоверные князья и Христа ради юродивые. Надо сказать, что и в Новое время характерные для Средневековья проявления православной духовности были распространены в Центральной России, где они имели более глубокие исторические корни, чем в Поволжье, Сибири или на Урале.
Очень характерный факт. В начале 90-х годов архиепископ Саратовский Пимен убеждал в епархиальной газете свою паству, что “распространявшиеся среди верующих представления и неблагодатности нашего края, в котором не было своих святых, чудотворных икон, древних обителей”, есть заблуждение. Итак, ясно, чего не было. А что же было?
По сравнению с Центральной Россией поволжское православие было более “прагматичным” — ориентированным на просвещение, миссионерство, благотворительность. Оно же было более терпимо к иноверцам. В полной мере эта особенность поволжского православия проявилась в начале ХХ века, когда нивелирующая роль Синода, жестко централизованно управлявшего всей россий-ской Церковью из Петербурга, ослабла. Но краеведы и местные историки отмечают, что тенденция существовала гораздо раньше.
Православные русские были самой большой и влиятельной, поддерживаемой властью, но все же одной из этноконфессиональных общностей. Православные купцы и промышленники, главные ктиторы церкви, ревностно обустраивали свои приходы, но вовсе не были склонны громить своих партнеров и коллег по бизнесу, иногда и друзей — мусульман, староверов, лютеран или католиков.
Таким образом, в Поволжье сложились экономически, культурно и социально развитые религиозно-этнические общности. До самого конца XIX века они были национально и религиозно замкнуты, но в экономическом отношении активно взаимодействовали друг с другом. Саратов, Астрахань, Самара, Царицын были торговыми городами, в которых между общинами развивалось не только сотрудничество, но и взаимопомощь. По свидетельству современных краеведов, царские власти частенько делали послабления в дискриминационной политике по отношению к религиозным меньшинствам, а местные губернаторы были нередко склонны смягчать указы верховной власти. “…Процветание края и, не в последнюю очередь, лично губернатора и других “начальных людей” зависело от благополучия дискриминируемых этноконфессиональных групп в той же, если не в большей мере, чем от благоволения Центра, — пишет саратовский политолог Сергей Рыженков. — И выбор был сделан в пользу неформальных договорных отношений между пораженными в правах главными субъектами экономической деятельности и региональной властью, которая взяла на себя обязанность закрывать глаза, насколько это возможно, на культурную нестандартность и специфические нормы управления и самоуправления в старообрядческих и инославных общинах. Например, указ
1829 года, ограничивающий в правах старообрядцев, саратовскими губернаторами не выполнялся, так как они находились под влиянием вольских и саратовских “тузов”-старообрядцев… В истории Саратовского края наблюдаются повторяющиеся, независимо от общегосударственного политического режима, варианты одного и того же типа политико-административного управления: наряду с формальными институтами государственной власти и общества отношения регулируются в большей мере неписаными законами и традициями, нежели законами писаными...” (С. Рыженков “Золотой век губернского человечества и паттерны регионального развития” в: “Regions: a prism to view the slavic-euroasian world. Towards a discipline” Supporo, 1999, p. 73 ).
На рубеже веков в этноконфессиональной культуре Поволжья начала потихоньку проявляться совершенно новая тенденция. До этого замкнутые феодальные этноконфессиональные кланы строго хранили свою веру, обычаи и традиции. Они мирно взаимодействовали, но переход из одного клана в другой, кроме как в редких случаях смешанных браков, был практически исключен. Рубеж XIX—XX веков ознаменовался началом распада этноконфессиональных границ. Соседствующие друг с другом гетто приоткрывают ворота. Самым ярким в этом отношении стало появление и бурный рост русского протестантизма. Уже в 70-е годы прошлого века в Поволжье отмечаются подъем движения духовных христиан и первые переходы духоборов и молокан в баптисты под воздействием проповеди немцев-протестантов. К 1917 году Среднее и Нижнее Поволжье становится одним из главных центров распространения русского баптизма. Тогда, в начале XX века, именно баптизм нарушил невидимые барьеры между замкнутыми и сплоченными конфессиональными группами. Революция остановила (вернее сказать, прервала) этот процесс…
В советский период религиозная жизнь была сведена к минимуму. Многие конфессии исчезли совсем или существовали на уровне малочисленных нелегальных и полулегальных групп. Казалось бы, Поволжье, как и любой другой регион России, было подведено под общий советский знаменатель. И тем удивительнее, что сейчас, словно грибы сквозь асфальт, прорастают досоветские традиции, особенности менталитета и организации общественной жизни.
После 1986 года во главе всех православных епархий Средней и Нижней Волги оказались авторитетные, открытые к контактам с обществом архиереи. Конечно, это никак не связано с особенностями Поволжья, так как архиереи сейчас назначаются Синодом и, случается, до своего назначения даже не бывали в республике или области, в которой им предстоит служить. Но достойные архиереи были в эти годы и в некоторых других епархиях, однако мало где возрождение православия приобрело столь здоровые и симпатичные черты.
Наиболее яркой фигурой среди поволжских архиереев этого времени был саратовский архиепископ Пимен (Хмелевский). Он стоял во главе саратовской кафедры с 1965 года и проявил себя как безупречный по тем временам священнослужитель. В обнародованных ныне документах Совета по делам религий он значится как один из самых неблагонадежных, с точки зрения властей, епископов советского времени. Он поддерживал связи с Г. Вишневской и
М. Ростроповичем, которых венчал, с А. Солженицыным. Еще во времена Брежнева владыка Пимен раз в неделю устраивал обеды для городской интеллигенции. Неудивительно, что в Саратове (как и в Самаре, и в Астрахани) существовали нелегальные кружки и группы либеральной интеллигенции, распространялась запрещенная религиозная литература.С 1988 года Пимен выступал с резко антикоммунистическими заявлениями, одновременно столь же резко осуждая обскурантизм и националистические тенденции в русской православной церкви (РПЦ). В интервью саратовской газете “Авторское право” 10.09.93 он заявил: “Я счастлив, что в Саратове у нас нет антисемитских изданий. Мне присылали несколько таких изданий из Петербурга, я их в печку бросил сразу же”. До самой смерти в декабре 1993 года Пимен с симпатией отзывался о Глебе Якунине и других внутрицерковных диссидентах. Мало кто из архиереев столь терпимо относился к протестантам и католикам (“лучше пусть человек будет баптистом, чем атеистом”). Особенное впечатление произвела реакция Пимена на поездку миссионерского корабля по Волге, организованную американскими протестантами. В то время как в городах Верхней Волги корабль встречали пикетами казаков, “православной общественности” и призывали власти остановить “растлителей”, Пимен призвал верующих приглашать американцев в храмы для беседы. “Почему вы уверены, что их вера сильнее нашей, — чего вы боитесь?” — закончил он риторическим вопросом свое обращение. Последним важным делом его жизни стала организация семинарии, открытой в 1991 году. С самого начала к работе в ней было привлечено много светских преподавателей из местного университета, преподавались многие светские дисциплины (история, философия, психология), отсутствующие в других семинариях, был принят демократический Устав с широкими правами Ученого совета. Либеральная и открытая политика владыки в начале 90-х годов сблизила Церковь с интеллигенцией и подняла ее авторитет у общественности и власти, как мало где в России.
В начале перестройки во главе Астраханской епархии находился архиепископ Феодосий (Дикун), знаменитый тем, что в середине 70-х годов, в бытность епископом Полтавским, был едва ли не единственным представителем епископата, открыто выступившим против антирелигиозной политики Л. Брежнева (за что и был переведен с Полтавской кафедры). При нем началось активное восстановление приходской жизни. В 1990 году его сменил молодой, образованный и энергичный Филарет (Карагодин). При нем обострилось противостояние с коммунистическими властями, в первую очередь, из-за проблемы возвращения церковных зданий, принципиальное значение приобрела судьба кремлевского Успенского собора. На волне политических перемен Филарет был избран в Законодательное собрание Астраханской области от “Демократической России”. В это же время губернатором был избран демократ Анатолий Гужвин. Сразу после избрания Гужвина епархии был возвращен Успенский собор и многие другие храмы, начато строительство новых церковных зданий, был возрожден Иоанно-Предтеченский монастырь, наместником которого стал иеромонах Иосиф (Марьян), участник полуподпольных православных кружков советского времени.
Епископ Филарет сумел не только установить конструктивные отношения со светскими властями, но и привлечь в церковь значительную часть интеллигенции, молодежи, казачества.
В Волгограде епархия была организована лишь в 1991 году, и ее возглавил архиепископ Герман (Тимофеев). Архиепископ Герман — редкий пример православного владыки, предпринимающего энергичные попытки сделать Церковь серьезным фактором всех сфер жизни общества. При Германе начались работы по возрождению семи монастырей, число зарегистрированных приходов к началу 1997 года было доведено до 140 (вместо 13). С 1992 года стала регулярно выходить объемная епархиальная газета “Православное слово”. В отличие от большинства подобных изданий, она уделяет внимание широкому кругу общественно-политиче-ских проблем. Под эгидой епархии было проведено несколько солидных конференций, посвященных общественным проблемам края — экологии окружающей среды, местному самоуправлению, развитию предпринимательства, медицины, образования.
Однако основное, любимое детище архиепископа Германа — Царицынский православный университет Преподобного Сергия Радонежского. В Университете существует богословский факультет — фактически духовная семинария, — но не это в нем главное. Основное назначение Университета (цель достаточно амбициозная) — “оказание помощи Отечеству в ускорении национального возрождения… воспитание и подготовка патриотической интеллигенции… расширение связей Церкви с обществом… развитие современной науки на основе христианского вероучения… преображение общества через усвоение сознанием и сердцем человека богоподобного достоинства его бессмертной личности… разработка и освоение новых методов и форм обучения…” (из устава Университета). В Университете готовят специалистов, на которых есть спрос на рынке труда, — экологов, социальных работников, консультантов по организации фермерских хозяйств и т. д.
Одной из оригинальных инициатив Волгоградской епархии стало строительство плавучей церкви на барже, которая при помощи катера ходит по рекам епархии. С целью распространения христианского мировоззрения было создано “Царицынское общество возрождения Православия и России”, в которое вступил ряд местных политиков и чиновников среднего уровня, бизнесменов и представителей интеллигенции, причем в это общество принимают не только православных, “но всех, кто болеет за Россию”.
Смелые инициативы епископа часто натыкаются на непреодолимые препятствия. Из семи монастырей только в трех — Свято-Духовом, Усть-Медведецком и Вознесенском Дубовском — более или менее регулярно идут реставрационные работы и подобралось монашеское ядро для последующего роста общин. Многие заложенные церкви превратились в долгострой, из-за отсутствия средств их строительство может растянуться на десятилетия.
В Православном университете ведущую роль играют неофиты из технической и естественнонаучной профессуры, не обладающие серьезной богословской и, шире, гуманитарной культурой, часто проявляющие сектантские и обскурантистские настроения. Взгляды и деятельность этих людей часто вызывают обвинения в дилетантизме. Многие из них принесли с собой в Церковь веру во всякие оккультные явления, экстрасенсорику, НЛО, а также заимствования из религий Востока.
Общественная деятельность архиепископа Германа и его окружения привела к некоторому обострению отношений с представителями иных конфессий. Он то выступает за сотрудничество всех традиционных религий, представленных в крае, то говорит об особых правах православия. В результате этого по-настоящему добрые отношения у него сохраняются только с лютеранами и корректные — с мусульманами.
Я привел примеры здорового возрождения православной жизни в Поволжье, связанные с доброй волей архиереев и получившие достойный отклик у верующих. Но существуют и обратные примеры, когда архиереи совсем не соответствовали ожиданиям общества и волгари ответили им в соответствии со своими традициями.
В 1992 году в Астрахани на епископской кафедре Филарета сменил Иона (Карпухин), а на саратовскую кафедру после смерти Пимена пришел Александр (Тимофеев). В обеих епархиях (и областях) религиозная атмосфера резко изменилась.
После прихода Ионы строительство новых церквей и реставрация старых в Астрахани замораживаются, планы развития духовного образования свертываются. Постоянные при Филарете контакты с интеллигенцией и студенчеством прекращаются. Возникают постоянные конфликты с казачеством.
В первые три года своего правления Иона отправил за штат почти все уважаемое православной общественностью духовенство, в том числе наместника Иоанно-Предтеченского монастыря Иосифа (Марьяна), а на его место назначил своего келейника Филиппа (Трещёва). Четверо священнослужителей под давлением обстоятельств перешли в юрисдикцию Зарубежной церкви.
Иона считает, что главной его заботой является финансовое благополучие епархии, в связи с чем в администрации его характеризуют как “блестящего финансиста”. Иона наладил работу полуавтоматической линии по производству свечей, на которой работает вахтовым методом московская бригада. В качестве рынка сбыта использовались не только соседние епархии, но и старообрядческие общины. Эти контакты со староверами трактовались как “помощь”.
Епархия тормозит открытие новых приходов, которые, с одной стороны, требуют затрат на строительство, а с другой — уменьшают доход уже существующих центральных приходов. Для Астраханской области 37 приходов — цифра скромная. В подобных по численности населения епархиях обычно зарегистрировано не менее 100 общин.
В Астрахани возникло организованное движение мирян против епископа и его окружения, среди активистов которого можно встретить и простой люд, и интеллигенцию, и казачество. Они обвиняют епископа и епархиального секретаря в разорении епархии и называют “врагами Церкви”. Когда Иона решил заменить старинные паникадила и подсвечники в кафедральном соборе на софринские, активисты в течение года поочередно дежурили в соборе и не позволили епископу совершить подмену. Среди простого народа распространено суеверие, что Иона “ненастоящий владыка”. Группа прихожан обращалась с письменными жалобами к патриарху, организовала коллективную поездку на автобусе в Москву “за правдой”. Все безрезультатно. Атаман казачьего войска Виталий Егоров, который поддержал верующих и отправил письмо патриарху Алексию II от себя лично, был по инициативе духовника казачьего войска, епархиального секретаря Михаила Пристая, лишен должности.
Печально сложилась и судьба Саратовской епархии после смерти Пимена (Хмелевского). Архиепископ Александр сразу по приезде в Саратов заявил, что “епархия одна из самых запущенных”, и стал создавать большой бюрократический аппарат. Он привез с собой группу монахов из Троице-Сергиевой Лавры, которыми себя и окружил. С первых же дней пребывания в Саратове у него и у приехавших с ним приближенных обострились отношения с либеральным духовенством города. Так протоиерей Лазарь Новокрещеных, реэмигрант из Харбина, духовник саратовский интеллигенции, имеющий сторонников и в Москве, был переведен из настоятелей кафедрального собора в только что открытую руинированную Казан-скую церковь на самой окраине Саратова.
В январе 1996 года Александр провел “реорганизацию” семинарии: были отстранены ректор семинарии, отец Николай Агафонов, сосланный служить в маленькое глухое село Низовое, и другие преподаватели-священники из призыва Пимена. Не дожидаясь увольнения, направив письмо протеста во все саратовские газеты, которое так и не было нигде опубликовано, покинули семинарию все светские преподаватели. После этого из учебных программ были удалены все светские гуманитарные курсы. Половину площадей семинарии в роскошном особняке в центре города Александр забрал под свою резиденцию, при этом разорил домовую церковь Успения Божией Матери, превратив ее в свой кабинет.
Епископ Александр принудил всех священников-преподавателей прекратить работу в любимом детище Пимена — единственной епархиальной православной гимназии (школе N№ 25), что вызвало возмущение городской интеллигенции. “Саратовские епархиальные ведомости”, созданные Пименом, были закрыты, епархиальной газетой стал в прошлом независимый орган православных националистов “Православная вера”.
Основное внимание Александр уделяет выколачиванию денег с приходов. “Отцы, несите деньги” — его дежурная фраза при обращении к духовенству. Приходы, даже строящиеся, обязаны отчислять 25% доходов в епархию. Александр заявлял, что в епархии слишком много приходов, слишком много духовенства, поэтому низок доход. “Пока я здесь, не будет построен ни один новый храм” — и действительно, при Александре не было организовано ни одного нового прихода.
В обеих этих историях весьма показательна для Поволжья реакция власти на деятельность церковных иерархов.
И губернатор Астрахани Анатолий Гужвин, и, особенно, губернатор Саратовской области Дмитрий Аяцков уделяют Церкви большое внимание и ждут от нее существенного вклада в общественную жизнь. При Пимене в Саратове и Филарете в Астрахани Церковь отвечала этим ожиданиям. При новых архиереях произошло (и продолжается) медленное и неуклонное охлаждение отношений.
Нынешний губернатор Саратовской области Дмитрий Федорович Аяцков еще в бытность свою вице-мэром Саратова демонстрировал свою православную религиозность, поддерживал (и поддерживает) личные отношения с патриархом Алексием II и декларировал свое уважение к “традиционным религиям” — в первую очередь православной, мусульманской, старообрядческой и католической. В селе Столыпино на деньги Д. Аяцкова был построен храм во имя Св. Дмитрия Донского. В живописном убранстве храма Аяцков изображен в княжеском облачении (без нимба), справа от него — св. Дмитрий Донской, слева — Богородица, которой губернатор протягивает модель храма. Однако с приходом на Саратовскую кафедру Александра Аяцков стал отдаляться от епархии. В прошлом году высшие руководители области не присутствовали на пасхальном богослужении.
В идеологии Аяцкова имеет большое значение культ П. Столыпина, бывшего одно время губернатором Саратова. Внук Столыпина, французский гражданин Дмитрий Столыпин регулярно приезжает в Саратов и поддерживает дружеские отношения с Лазарем Новокрещеных.
Амбициозная программа возрождения Саратовщины, провозглашенная Аяцковым, предполагает важную роль Церкви в жизни края, рассчитывает на поддержку религии в благотворительности, культуре, общественных отношениях. Аяцков обращался к епископу Александру с предложениями восстановить общегородские крестные ходы на Пасху, Троицу, день св. Кирилла и Мефодия, с просьбой освятить памятник жертвам коммунистических репрессий, развернуть работу в больницах и т.д. Александр отказывался, замечая в своем кругу: “Мы не будем участвовать в политических шоу!”
В светских газетах стали появляться резко критические статьи о положении дел в епархии. Аяцков не скрывает своего отрицательного отношения к Александру, он поддерживает дружеские и деловые отношения с некоторыми представителями опального духовенства.
Губернатор Астраханской области Анатолий Гужвин имел теплые личные отношения с Филаретом и по инерции в первые годы епископства Ионы оказывал ему всяческую, в том числе и материальную, поддержку. Губернатор регулярно присутствовал на богослужениях в дни больших праздников. С начала 1997 года отношение А. Гужвина к Ионе начинает меняться. Можно предположить, что протесты оппозиции, отсутствие реальной отдачи от средств, вложенных в церковное строительство, капризность Ионы возымели действие на Гужвина. Губернатор перестал посещать архиерейские богослужения и встречаться с Ионой, в то же время он вступил в контакт с представителями внутрицерковной оппозиции.
Скрытый конфликт между Церковью и властью в Саратове и Астрахани совсем не типичен для нынешней российской ситуации. Во многих регионах епископы, подобные Ионе и Александру, находятся в самых теплых отношениях с губернаторами. И никакие их сомнительные действия благостности этих отношений не нарушают. Аяцков и Гужвин ждали от Церкви серьезного и конструктивного участия в общественной жизни. Это “прагматическое”, “социальное” отношение к Церкви, традиционное для Поволжья, дополняется столь же традиционной для Поволжья веротерпимостью. Во всех областях Среднего и Нижнего Поволжья, несмотря на существенные различия в политических ориентациях тамошних властей, возникли очень специфические и мало где еще в России существующие консультативные органы (в разных областях они называются по-разному), в которые были приглашены представители всех сколько-нибудь значимых конфессий. Эти консультативные органы возглавляются губернаторами или вице-губернаторами, а религиозные деятели не только выдвигают свои претензии к властям, но и разрабатывают совместно с ними различные благотворительные, социальные и культурные программы. Областные чиновники, работающие в этих советах, с удивлением обнаруживают, что часто с точки зрения “социальной полезности” такие маргиналы российского религиозного мира, как пятидесятники, методисты или католики, заслуживают более высоких оценок, чем родные православные.
В Поволжье новые религиозные движения, так называемые “секты”, сравнительно с соседними Уралом, Сибирью, Северным Кавказом представлены слабо. Зато традиционные религиозные идеологии в последние годы расцветают. И в этом религиозном многообразии можно видеть, как на смену дореволюционным кланово-этноконфессиональным отношениям приходит открытое общество, в котором нет жестких непроницаемых перегородок между общинами.
В наибольшей степени изолированный характер, естественно, сохранили татары-мусульмане. В Саратове можно наблюдать, как мусульманская татарская община пытается фактически реставрировать дореволюционное положение. Лидер саратовских мусульман — Муккадас Бибарсов. В конце 80-х годов он играл видную роль в радикальном демократическом движении (“Клуб-семинар кандидатов в депутаты” — саратовский аналог “Демократической России”). В демократическом движении он с самого начала отстаивал интересы мусульманской веры и татарского народа. В отличие от многих других лидеров исламского обновления, поспешивших в 1992—1993 годах создать свои независимые муфтияты, Бибарсов оттягивал этот момент до создания крепкой организационной базы. Лишь в ноябре 1994 года в Саратове состоялся съезд мусульман Среднего Поволжья, утвердивший Духовное управление мусульман Среднего Поволжья (ДУМСП) и избравший Бибарсова своим главой. Политика Бибарсова — это последовательная и продуманная попытка реставрации дореволюционного положения татарской мусульманской общины — изолированной, но в то же время живущей богатой социальной, культурной и духовной жизнью. Основной упор в своей деятельности ДУМСП делает на развитие мусульманского образования, на молодежь — на формирование мусульманских детских садов, средних и высших медресе. Особое внимание уделяется созданию “исламских центров”, сочетающих различные образовательные, информационные, благотворительные функции. Следуя логике построения некоего исламско-татарского бастиона, Бибарсов ныне возглавляет созданное им общественно-политическое движение “Мусульмане России” и пытается пробить у администрации Аяцкова особые права в области просвещения и образования в рамках татарской национально-культурной автономии.
Политика Бибарсова — это реставрационная политика, попытка воссоздать социальные отношения XIX века, но даже для татар-мусульман Поволжья подобный курс оказался актуальным только в Саратове. В соседней Астрахани, например, лидеры местной мусульманской общины принципиально ориентированы на открытость современному обществу, признают необходимость адаптации к европейским ценностям и даже не стремятся пресечь укоренившуюся у астраханских татар традицию праздновать некоторые православные праздники (Пасху, Рождество). Астраханские имамы любят с гордостью рассказывать легендарную историю о том, как в 30-е годы астраханские татары-мусульмане сорвали попытку властей взорвать Князь-Владимирский собор. Русские испугались, а татары вышли на соборную площадь, устроили пикет, несколько дней не отходили от собора ни на минуту и отстояли его.
До революции соперничать с мусульманами по замкнутости и внутренней сплоченности могли лишь старообрядцы. После коммунистического погрома все, кроме саратовского прихода белокриницкого согласия, старообрядческие общины Поволжья, до революции многочисленные и процветающие, состоят из стариков, принадлежащих традиционным старообрядческим фамилиям. Эти общины, естественно, замкнуты и клановы. Но саратовская община (которая, возможно, лишь первая ласточка) включает много молодежи и интеллигенции. Старообрядческий священник, по образованию профессиональный художник, Георгий Гилёв и атмосфера старорусской степенной доброжелательности привлекают искателей веры из числа православных, недовольных бездушными порядками, установившимися при епископе Александре. Сам автор этих строк не мог заставить себя в течение полудня оторваться от неспешного разговора о “преданьях старины глубокой” и путях возрождения России за громадным столом, уставленным банками меда, в который собравшиеся поочередно макали толстые краюхи свежеиспеченного хлеба. Всего за несколько лет мало кому известная община стала заметным явлением общественной и духовной жизни Саратова, к которой начали серьезно относиться и губернские власти.
Если даже старообрядцы теряют традиционную клановость, изолированность от окружающего общества, то, естественно, этот процесс в еще большей степени затронул католиков и протестантов.
Расцвет католицизма в первую очередь отмечается в Саратове и Астрахани. Католические приходы в городах Среднего и Нижнего Поволжья были созданы в конце 80-х — начале 90-х годов российскими немцами и попервоначалу в основном из немцев и состояли. Но немцы уезжали, а русские, особенно после прихода на епископские кафедры Александра в Саратове и Ионы в Астрахани, все больше обращались к католичеству. Сейчас католики завоевали широкое признание своей культурной (концерты, библиотеки и т. д.) и социальной (помощь малоимущим, старикам, летние лагеря для детей) деятельностью. На фоне стагнации православия католические приходы становятся центром притяжения для верующей молодежи и приобретают авторитет у властей. Православные владыки Александр и Иона выражают крайнее недовольство “католическим прозелитизмом”, но главная причина этого прозелитизма — духовная и моральная слабость православных епархий, которые они возглавляют.
В 1998 году, когда Ватиканом была учреждена должность викарного епископа по южному региону с резиденцией в Саратове, тем самым фактически была возрождена Саратовская католическая епархия. Губернатор Аяцков объявил, что он собирается заключить договор о сотрудничестве с католической церковью — это будет первый договор субъекта федерации с католиками.
Возрождение протестантизма в крае тоже продемонстрировало особенности поволжского менталитета и поволжской религиозности. Существовавшие и при советской власти баптистские общины после 1991 года почти не растут. Замкнутая, ориентированная на личное благочестие религиозность, столь привлекательная во времена тотальных запретов, оказывается все менее актуальной в условиях религиозной свободы. В последние годы бурный рост испытывают более динамичные, социально ориентированные течения протестантизма. Это и порожденное эволюцией российского баптизма движение евангелизма. Евангелики, особенно влиятельные в Волгоградской области, критикуют традиционных баптистов за чрезмерное внимание к внешнему виду верующих (одежде, употреблению косметики и т. д.) и обрядовым проявлениям веры; в то же время евангелики больше занимаются миссионерством, благотворительностью, не чуждаются политики. Многие евангелики, в отличие от традиционных баптистов, не стремятся изолироваться от основного течения русской истории и культуры, ищут корни своей религиозности в истории православной церкви.
Говоря о развитии протестантизма в Поволжье, нельзя не отметить взрыв пятидесятничества — наименее интеллектуального течения российского протестантизма. В своей молитвенной, богослужебной практике пятидесятники совсем не склонны к “экуменизму” и открытости. Но вера пятидесятников, пожалуй, как никакая другая, требует от них социального служения. Где им это дозволяют (а в Поволжье дозволяют), они поставляют наибольшее число бесплатных добровольцев в больницы, дома престарелых. В Астрахани пятидесятники оказывают значительную помощь многочисленным в этой области беженцам, а в Волгограде — бездомным.
Среди протестантских течений в последние годы заметным стало и еще одно, совсем уже новое не только для Волги, но и для всей России — а именно методизм. Методизм был занесен американскими миссионерами в начале 90-х годов, и, по-видимому, он отвечает каким-то внутренним потребностям русской души — уже сейчас методистские общины, возглавляемые русскими пасторами (многие из которых женщины), распространились по всей России, причем Самара, Саратов и Волгоград стали ведущими центрами русского методизма. С методизмом в России произошла странная метаморфоза — если в англоязычных странах он первоначально развивался среди низов общества, да и сейчас не является элитарной религией, то в России его исповедуют почти сплошь люди с высшим образованием, а ведущую роль в большинстве общин играют преподаватели и студенты гуманитарных вузов. Учитывая, что русский протестантизм в целом — религия малообразованных слоев общества, методизм становится на наших глазах самым интеллигентным течением протестантизма.
Среднее и Нижнее Поволжье со времен освоения русскими сложилось как край религиозного плюрализма и наибольшей религиозной терпимости. Причем эта терпимость была “исконной”, традиционной, консервативной ценностью. Закономерно, что великий консервативный реформатор России Петр Столыпин, бывший одно время саратовским губернатором, был принципиальным сторонником свободы совести, много сделал, в частности, для старообрядцев и русских католиков. Сейчас, после 80-летнего перерыва, эти традиции здесь возрождаются.