С английского. Перевод И. Дорониной
Хантер Маккелва Коул
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 8, 1999
Перевод Ирина Доронина
Хантер Маккелва Коул
“Дух Христа витает втуне”
Следовать путем Христа нелегко, тем более в наши времена.
Мы отвели от него свой взор. В сущности, в конце тысячелетия стало совершенно очевидно, что мы вообще закрыли глаза на многое, что когда-то считалось священным. Сегодня, когда и атеизм не оправдал наших ожиданий, веру заменил модный агностицизм. Теперь считается как-то даже неуместным говорить о любви к Христу с той искренностью, с какой говорили о ней наши предки.
Хотя неисчислимое множество добрых дел было совершено во имя Христа, мы нынче предпочитаем не признавать его своим сокровенным другом. В конце ХХ века мы если и признаем его, то лишь в качестве человека, подавшего в свое время превосходный нравственный пример. По сути дела, стремясь прежде всего слыть уважаемыми гражданами, мы создали секуляризованный мир, который, в свою очередь, сделал нас недругами Христа.
Если задуматься о присутствии Христа, его образа, в нашей суетной жизни, о месте в ней самой религии, становится очевидно, что они теперь для нас гораздо менее святы, чем были в более святые времена. Кажется даже, что нас радует отсутствие Христа. И впрямь, очень немногие, если не говорить о духовенстве и о тех, кого принято называть слепыми фундаменталистами, выказывают чистую любовь к Иисусу Христу. Все меньше становится прежних, истовых прихожан; большинство тех, кто все еще посещает церковные службы, можно назвать “номинальными христианами”. Кто из корректно и уважительно исполняющих религиозные обряды может с чистой совестью сказать, что боготворит Христа с тем восторгом, с каким боготворила его Святая Тереза? Есть ли где-нибудь еще человек, способный положить свою жизнь за Сына Божия? От такого вопроса каждый неуютно поежится.
Дух Христа витает втуне. Мы не желаем сделать его частью своей повседневной жизни. Невольно стараемся избегать разговоров о нем. Имя его раздражает тех, кто занят куда более “злободневными” проблемами. Если в наше время в собрании интеллектуалов кто-то произносит его с душевной искренностью, присутствующие морщатся, словно от боли, ощущают неприятное покалывание в затылке, повисает неловкая пауза, а потом светское сообщество старается как можно скорее перевести разговор на другую тему.
Традиции вырождаются. Неужели христианство ждет та же участь? Щиты с надписью “Здесь не говорят о Христе”, правда, еще не стоят, но повсюду заметны признаки его отвержения. Есть люди, для которых очевидным объяснением тому служит такое: современный мир сыт им по горло после двух тысячелетий войн, столкновений групповых интересов и гнусных несправедливостей, творившихся его именем.
Как бы горестно ни было мне видеть, сколь принижен Христос на пороге 2000-летия, вынужден с душевной мукой признать, что большинство из нас охотно применяется к новым традициям. Хоть никто не говорит этого вслух, большинство окружающих меня людей — друзей и коллег — находятся в духовном оцепенении. Любовь к Христу угасла. Прошел экстаз. Наше представление об истинном Христе размыто, поскольку мы видим его сквозь дымовую завесу массовой культуры и общепринятого жизненного уклада.
Пытаясь неумело защитить себя, надеюсь, что крупица Христовой доброты теплится внутри меня. Однако не апокалиптические тексты, а, скорее, мои собственные душевные борения тому причина, это они позволили мне чуть-чуть приблизиться к христианской отзывчивости. Искренне сомневаюсь, что достаточно готов к встрече с Создателем. Сейчас, когда век и тысячелетие одновременно приближаются к концу, вспоминаю пассаж из “Второго пришествия” Уильяма Батлера Йитса, в котором описан Страшный Суд. Моему разуму и моему сердцу он говорит больше, чем все устрашающие предупреждения Апокалипсиса, хоть речь и там и там — об одном.
Я был воспитан на Библии. Моя американская семья, имеющая по большей части шотландско-ирландские корни, впитала кальвинистские доктрины, которые в годы моей юности определяли жизнь баптистских и пресвитерианских семейств нашего окружения. Теперь я воспринимаю их как чудовищный фундаментализм, призванный запугать своих последователей. Как хотелось отринуть от себя этот адский огонь проповедничества, оттеснявший на задний план милость Божью и любовь! Он раздувался главным образом людскими страхами и подпитывался невежеством. Страшные знаменья кары, ожидающей нас в загробном мире, лишь отчасти смягчались приторной сладостью Христовой любви и подвигом его смерти на кресте во искупление наших грехов. Суровые полуграмотные священники, истерично выкрикивавшие с кафедры свои проповеди, казались мне не менее отвратительными, чем пустословящие неотесанные мужланы, сражавшиеся за политические посты во время избирательных кампаний (и, добавлю, чем пластилиновые миссионеры, заполонившие сегодня наши телеэкраны). Как печалит меня то, что наши проповедники не обладают достоинством, коего требует от них совершенство Христа и Бога.
Хоть ребенком в силу естественных причин я невольно противился такой сосредоточенности на зле, но проглатывал подобные наставления вместе с уроками воскресной школы.
Когда годы ученичества закончились, я с радостью стряхнул с себя экстремистские догмы и посвятил жизнь изучению литературы. Она обогатила меня и значительно умерила религиозный пыл, коим опалены были годы невинности. И все же, несмотря на то, что тогдашнее мое окружение осудило меня как вероотступника, я никогда не был среди тех, кто глумится над религией. Я — один из тех верующих, кто так или иначе пришел к сомнению в святости Христа, но не в его силе. Она по-прежнему страшит меня, и я задаюсь вопросом: не явится ли ко мне восставший Христос в день моей смерти и не сокрушит ли меня.
Предвидя зловещее окончание века, Йитс спрашивает во “Втором пришествии”: кто эти “дикие твари”, которые, нахохлившись, расселись в Вифлееме? Тревожный вопрос. Мы не знаем ответа. Как всякая неизвестность, он вселяет страх и заставляет чувствовать себя неуютно. В поэтических строках, написанных почти восемьдесят лет назад, предсказан упадок веры. Что бы сказал Йитс, стань он свидетелем событий, случившихся после того, как он поделился своим дурным предчувствием? Праведная жизнь, завещанная Христом, была призвана подготовить нас к встрече с тем, что нас страшит. Она — броня, защищающая от зла, от “диких тварей”. Увы, на пороге 2000 года наш духовный жар превратился в едва тлеющий уголек.
Я с глубоким почтением отношусь к библейскому постулату, гласящему, что “В начале было Слово”. Я верю в то, что в переводе на язык нашего времени “Слово” — это на самом деле два слова. Если мы дадим себе труд вслушаться внимательно — а поступить так значит преодолеть в меру сил плен современного жизненного уклада, — мы их услышим. Эти слова — “Божья воля”. Дарованная человеку Богом совесть помогает проникнуть Его совершенное Слово, которое внутри нас. Ветхий Завет сурово предписывает повиноваться Ему. Цель Еванге-
лия — показать, что Иисус был воплощенным Словом, коему мы должны следовать. Если Иисус был совершенством, как сказано в Евангелии, не вижу оснований сомневаться в чудесном таинстве Воплощения.Однако, поскольку “собственная воля” определяет практически любой наш выбор, большинству из нас не под силу безоговорочно слушаться Слова и следовать примеру Христа. Сколь мало- или многочисленны будут в грядущем тысячелетии те, кто с тихим восторгом познают тайну Христа и уверуют в чудо его Спасения? Многие ли из нас способны понять священный восторг, который испытывают русские староверы, когда во время пасхальной службы восклицают: “Он восстал!”? Боюсь, таких очень мало, ибо “собственная воля” в нашем безбожном мире взяла верх над “Божьей волей”.
По мере того, как часы отсчитывают последние мгновенья старого тысячелетия, я с грустью вижу, что мы окончательно предпочли спрятать Божью волю под покровом тайны и толщей льда задушить жар любви к Христу.
С английского. Перевод И. Дорониной