Владимир Зелинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 7, 1999
Владимир Зелинский
“Который всегда и вовеки Тот же”
Всякий человек, для которого имя Христос наполнено каким-то смыслом, не может не смутиться, не оторопеть на мгновение перед вопросом: “Что значит для меня Иисус Христос сегодня?”. Как выразить суть этого имени при скудости наших слов?
Мы живем на самой границе с тайной, которую не в силах охватить слова “непостижимое” или “неведомое”. Тайна есть прежде всего то, что делает нас людьми, одаренными памятью о себе и других, наделенными законом, “записанным в сердце”, называемым совестью, равно как и свободой попирать этот закон и выстраивать свой. Она есть та почва, где завязываются и откуда вырастают наши образы доброго и злого, удивительного и тусклого, преисподнего и небесного так же естественно, как формируется тело ребенка в лоне матери. Тайна наконец есть родина нашей ностальгии и томительного вопрошания перед лицом смерти, как и неистребимой жажды любви, которая может одолеть смерть и тьму, ибо тайна наша растет из света и сама есть свет.
“Был свет истинный, Который просвещает всякого человека, приходящего в мир”, — сказано в Евангелии от Иоанна. Свет доходит до каждого из нас, но часто таится безымянным. Он не дает объять себя никакой тьме, и нашему зрению, умеющему воспринимать только то, что облекается в земные цвета, трудно его заметить и пойти навстречу. И все же повсюду он оставляет знаки своего присутствия и на тысячу ладов дает знать о себе. Стоит лишь обернуться на его зов, и свет тотчас вспыхивает внутри нас. И открывает себя в человеческом лице. И тогда тайна, не переставая быть тайной, становится предельно близкой нам. У нее есть земная Мать и небесный Отец, мы знаем о ее рождении в Вифлееме и смерти на кресте.
Тайна, свет, лицо — вот те слова, из которых начинает складываться для меня имя Иисусово. Это “внутреннее лицо” есть в каждом человеке. К нему можно повернуться, встретиться с ним взглядом, и взгляд его достигает тех основ нашего существа, которые закрыты для нас самих. Августин писал в “Исповеди”, что скорее усомнился бы в своем существовании, чем в бытии Того, Кто ему открылся. В какие-то редкие моменты своей жизни я мог не умом и глазами, но всем слухом сердца услышать эти слова.
Я знаю, что этот взгляд устремлен на всякого человека еще до его рождения (“Не сокрыты были от Тебя кости мои, когда я созидаем был в тайне” — как говорит Псалом), и он встречает душу его и тогда, когда тело идет в землю или в огонь. Вера вырастает из узнавания, когда мы открываем, что нас видит любовь. Но может ли узнать Христа атеист? Христос сказал: “Я говорил явно миру…”, зная, что каждый из нас способен Его понять. Ибо Слово, которое было “в начале у Бога”, заложено и в “начало” всякого человека. И оно ищет нас, взывает к нашему октлику, нашему решению. И, разумеется, то имя, то исповедание, которым мы “октликаемся” этому Слову, бесконечно важно, но таинство самой человеческой личности, тот “свет, который в тебе”, образ Божий или Лик Христов, коим запечатлен каждый из нас, изначальнее наших слов и исповеданий.
Перед лицом такого дара малый опыт моей жизни (прожитой сначала в безбожии и поиске, затем в притязании называться христианином) говорит мне, что наши перегородки не достигают той первичной глубины, на которой любовь Божия творит человека и дает весть о Себе. Мы не слышим, какой разговор происходит в сердце другого. Бывает, конечно, и так, что верующий, который удобно “устраивается с Богом”, дальше отстоит от Христа, чем тот, кто “возвращает Ему билет”. Однако и “возвращение билета”, как только увядает пафос этого жеста, тотчас замыкает человека в себе самом, отсекая от тех огромных даров, которые вера способна дать ему. Первый из них — само Его присутствие в нас. Другой дар (обо всех и не скажешь) — это общение с неисчислимым сонмом “свидетелей Слова”, от апостолов до мучеников наших дней, сумевших когда-то прожить и явить свою веру во много раз подлинней и интенсивней, чем способен жить ею я, и оставивших нам необозримое наследие, всякая крупица которого позволяет нам приблизиться ко Христу. Любая из тех крупиц (молитв, обрядов, преданий) отмечена печатью “дара Духа Святого”, и Дух через них производит Свою работу. Разве слова блудного сына, спешащего к Отцу: “Отче! я согрешил на небо и пред Тобою и уже недостоин называться сыном Твоим”, — и уже знающего сердцем, что он обретет любовь и прощение, не есть ли та ниточка, уцепившись за которую можно дойти и до неба?
“Живая вода шепчет и взывает во мне: иди к Отцу”, — писал Игнатий Богоносец во 2-м веке. Вера обостряет наш слух к “воде живой”, но она служит лишь каналом ее, а не источником. И когда мы спрашиваем, является ли душа христианкой по природе своей, то к нашему ответу следует непременно добавить слова того же Тертуллиана, что христианами не рождаются, но становятся. Ибо Христос есть путь, который каждый день нужно выбирать заново или открывать как истину, что освещает и очищает наше существование, или встречать, как жизнь, которая растворена в нас.
Сколько же таких “открытий” Христа произошло за 20 веков? И сколько их предстоит? Если в прошлом веке считали, что христианство потерпело поражение, а в нашем веке сильно укрепились в этом мнении, то завтра мы можем открыть для себя, что Евангелие еще не проповедано во всей своей полноте. Присутствие Христа в истории иногда уходит в тень, изгоняется, затаптывается, чтобы затем заявить о себе заново. Его соки оказываются крепче “мудрости века сего”, его ростки пробивают любые системы, в том числе и христианские по виду. Я вспоминаю слова Тейяра де Шардена о том, что после всякого кризиса истории Христос появляется опять, но на новой глубине, в ином свете. Так будет и впредь — “доколе Он придет”, — ибо не люди сотворили Христа, а Бог во Христе сотворил людей и дал им частицу Духа Своего. И этот Дух остается матерью, снова рождающей в нашей душе Христа — в неожиданной святости, в неповторимом лике, — того Иисуса, Который всегда и вовеки Тот же.