Рубрику ведет Лев Аннинский. Хроника “Дружбы народов”: 1989 — 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Хроника “Дружбы народов”: 1989—1999
Рубрику ведет Лев Аннинский
1992. “Сверхзвуковая могила”
Почему сверхзвуковая?
Так никто ж еще не отменил вечной советской горячки: выше всех — дальше всех — быстрее всех! Антисоветский обвал идет с тою же лихорадочной скоростью. Чтобы самим не иметь времени опомниться? Чтобы укачивало воображенное ощущение скорости? “Будем считать, что мы едем”. Ведь и “перестройка” первоначально называлась “ускорением”…
Самая обширная публикация года начинается с суматохи и беготни: в Грузии рождается герой романа Михаила Джавахишвили “Похождения авантюриста Квачи Квачантрадзе” (автор уничтожен в ходе сталинских чисток, роман извлечен из архива). — Осторожнее, это тот еще квачи! – предупреждает в предисловии к роману Александр Эбаноидзе. — На картину предреволюционной смуты ложится шутовской отсвет. Но энергия освобождается – бешеная.
“Какая-то общественная вольность чувствуется в суете у продовольственных магазинов”, — прозревает из Западного Берлина нашу реальность Фридрих Горенштейн и в повести “Яков Каша” фиксирует анамнез: “нетрезвые выкрики и песни лихого романтизма”.
Уравновешивая выкрики, редакция советует читателям повести Андрея Дмитриева “Воскобоев и Елизавета” освежить в памяти карамзинскую “Бедную Лизу”. Все смешивается в доме Облонских: шутовство и сентиментальность, лихой романтизм и пофигизм вседозволенности. Евгений Попов публикует рассказы, которые он “нашел, когда лежал на полу”; цикл называется “Удаки”. “В подобной горячке” вполне можно “расстрелять и собственного сына”, — полагает герой повести Александра Бородыни “Парадный мундир кисти Малевича”. “Им, конечно, следовало бы меня убить”, — начинает роман “Укрепленные города” Юрий Милославский.
Утопия оседлана антиутопией. Эмигранты соревнуются с диссидентами: выясняют, кто успешнее подрывал “империю зла”. Амнистированные фигуры одна за другой выныривают из зоны. Марек Хласко. Валериан Пидмогильный. Тадеуш Конвицкий… Подобно всем журналам переменчивого, смутного времени, “Дружба народов” спешит выплеснуть на свои страницы все внезапно ожившее, жгуче злободневное: завтра может оказаться поздно.
Черным подбоем в этом калейдоскопе — “Ночь” Эли Визеля — дневник, написанный в нацистской преисподней. Рядом — “Война с черного хода” — волховская тетрадь Юрия Нагибина: 1942 год. Это не антиутопия, это реальность уходящего века.
К перечисленным добавлю для полноты картины имена, составляющие, как сказали бы в советскую эпоху, актив журнала: Агаси Айвазян, Юозас Апутис, Яков Гордин, Иси Меликзаде, Вячеслав Пьецух, Асар Эппель… Небедно! Но, оглядываясь на тот спешащий год из года нынешнего (1999), признаюсь не без горечи, хотя и без тени злорадства: ни одной литературной вехи, заметной с исторической дистанции, не видно… Сверхзвуковая суета.
Впрочем, вот и веха: “Линия судьбы, или Сундучок Милашевича”, опубликованный именно в том дергающемся году. Марк Харитонов, первый в России букеровский лауреат, вышагивает на авансцену литературы со страниц “Дружбы народов” — другие толстые журналы довольствуются тем, что их кандидаты украшают “шорт лист”. Правду сказать, в ту пору никто еще не предполагает, что Букер с его бройлерами скоро сделается (к удивлению самих англичан) главной национальной премией России. И на “Сундучок” никто, честно говоря, не ставит: роман, безусловно, утонченный, даже изысканный, рассчитанный на интеллигента, но… все-таки “рассчитанный”, все-таки на “среднего интеллигента”, и именно на “среднестатистического” интеллигента, обкатанного мировыми (переводными) текстами такого стиля. “Линия судьбы”, однако, ложится так, как хочет судьба, а не так, как ожидают литературные критики.
Яркие имена, выдвинутые стремительной перестройкой, собраны и в публицистических разделах журнала. Юрий Апенченко и Отто Лацис, Денис Драгунский и Юрий Каграманов, Анатолий Стреляный и Лев Наврозов. На первую линию выдвигается рубрика “Нация и мир”. Очередная конференция Совета по межнациональным отношениям (переименованного в Институт) посвящена теме: “Путь к независимости и права личности”. Среди участников: М. Гаспаров,
Вл. Малинкович, М. Михайлов, Д. Мотто, А. Салмин, Л. Плющ… Эксперты из Еревана и Алматы рядом с экспертами из Мюнхена, Парижа и Лос-Анджелеса.Лихорадочный поиск нетривиальных рубрик, обращенных к новым чувствам читателей, ощущается и в отделе критики. “Библиография” упразднена, вернее, переименована в “Спасательный круг чтения”: здесь, помимо традиционных рецензий, можно отныне найти рождественскую проповедь митрополита Сурожского Антония, пересказ избранных сур Корана, а также опыт исследования мистики цыган. И тут же — роман одного из самых знаменитых христианских нравоучителей ХХ века Клайва Ст. Льюиса “За пределы безмолвной планеты”:
— Мужайтесь!.. Ныне князь мира сего изгнан будет вон.
— Все-таки у нас милиция исключительно хорошо работает.
Вторая реплика – из опубликованных Юрием Абызовым в том же “Спасательном круге” записок Давида Самойлова.
Как очертить одной фразой эту веселую пестроту, эту перебегающую рябь, эти бури в литературной акватории? “Ситуация неясная, — признается в своей “Хронике” Наталья Иванова. — Брожение… Раздражение… Разочарование… Обман…” — И находит, наконец, такое определение: передел литературного пространства
.О да. “Другая” литература хоронит “ту еще” литературу, постмодернисты топчут шестидесятников, среди постмодернистов своя драка: соц-артисты, концептуалисты и критические сентименталисты врознь бьют друг друга и все вместе — новых традиционалистов и прочих завоевателей “литературного пространства”, имена же коих ты, господи, веси.
Меж тем, пока они так пластаются, в самом пространстве происходят грозные перемены.
По обыкновению, обратим внимание читателей на то, каковы в 1992 году в журнале титульные листы и обложки.
Сначала о титуле: прямо под орнаментом из клякс, стыдливо маскирующим слова “Дружба народов”, появляется гордая строчка с номером редакционного факса: империи себе рушатся, а техника идет вперед.
Тираж, однако, соскакивает до ста тысяч, но на этой отметке держится весь год, словно боясь ее стронуть.
Самое же интересное – то, что происходит с последней страницей обложки: здесь главная драма. Первые три месяца обложка девственно чиста, то есть пуста. В апреле появляется текст: “ННБ-Нижневартовская Нефтяная Биржа — наше надежное будущее… Это биржа солидных людей… Каждый четверг вы имеете реальный шанс разбогатеть. Ждем вас, господа предприниматели!”
И опять пусто.
В августе на обложке сияет таблица тарифов на размещение рекламы. Форматы. Суммы. Скидки.
До конца года — опять пусто.
На такой паузе — трагическая ария первого заместителя главного редактора “Дружбы народов” Юрия Калещука в сдвоенном майско-июньском номере. Впервые за всю историю журнала номер пришлось сдвоить, а почему — становится ясно из текста Калещука на отвороте титула:
“Говорить об этом тяжело, хотя мы знаем, что вы поймете нас… Став с июля прошлого года независимым изданием, мы… включились в спешном порядке в книгоиздательскую деятельность, сумели… заработать деньги, которыми расплатились с издательством за четвертый и за этот вот сдвоенный пятый-шестой номера. Больше денег у нас нет…”
Вот так: господа литераторы делят пространство, а оно схлопывается у них над головами.
О том, как решились финансовые проблемы, — как-нибудь в другой раз и в другом жанре. А пока о цене решения. Ю.Калещук с решимостью отчаяния объявляет подписчикам, что продавать журнал за трешку — “это сегодня такой же анахронизм, как масло за 3-60 или метро за пятак. Производство и распространение одного номера зашкаливают уже за червонец… Вы не оставите нас?” — после этого вопроса первый зам главного редактора сообщает, зажмурившись от неловкости, что отныне цена номера определяется… двузначной цифрой.
Нынешние читатели могут оценить этот пифагорейский шок, а я закончу — поэзией. Поэзия чем хороша: она вроде облака, витающего над бренным. На земле Павлов аннулирует старые купюры, Гайдар отпускает цены, старики мрут от инфаркта перед окошечками сберкасс. А там, в поэтических облаках, — Тимур Кибиров, Семен Липкин, Александр Межиров, Владимир Леонович, Алексей Парщиков, Нонна Слепакова…
А ведь чует поэзия — ту же реальность.
Елена Крюкова:
И неподвижно Спаситель глядит
В небо святое,
В небо, где коршуном Солнце летит
Над пустотою.
Ольга Седакова:
И сладостно меж образов своих,
шаров, шатров и коридоров их
существовать. Но сладостней всего —
уйти от них, не помня ничего.
Виктор Кривулин:
…в конце концов
и нам обещано было
то ли бессмертье в стане отцов,
то ли словесная смерть
и сверхзвуковая могила.