П. Басинский
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1999
П. Басинский
Юроды и уроды
Борис Евсеев, сорокалетний прозаик, проживающий недалеко от старинного Радонежа под Москвой, принадлежит к той редчайшей нынче породе русских писателей, которые свою “русскость” не декларируют, но выражают судьбой и стилем. О судьбе Бориса Евсеева мне известно немногое, но этого вполне достаточно, чтобы проникнуться к ней уважением. Он классический правдоискатель, то есть человек, органически не способный делать на своем инакомыслии (опять-таки органическом) какую-либо карьеру. Мне известно, что он в свое время “пострадал”, но известно ровно настолько, чтобы понять: не стоит расспрашивать человека дальше, его инакомыслие — его личное дело. И пусть это растворяется в писательстве, а не в устном (либо публицистическом, что почти одно и то же) слове. Вообще: говорить о судьбе при живом человеке — не очень верно.
Вернее говорить о стиле. Борис Евсеев принадлежит опять-таки к редчайшей породе “работников со словом”. Это означает, что слово не служит для него простым передаточным звеном между пишущим и читающим, но в то же время не становится и забавой в руках пишущего. Тем более он не испытывает к слову тот садомазохистский “интерес”, когда выламываются суставы русской речи (этого, по выражению Бунина, бессмертного дара), и все — ради достижения одинокого эстетического сладострастья. Разумеется, этим сла-дострастьем может заражаться и читающий. Но это еще не делает его “читателем”, но только “проходящим” рядом с текстом или, в крайнем случае, кратковременным соучастником расправы со словом, за которую “проходящий” не несет ответст-венности. Его “соблазнили”, “заинтересо-вали” — ну и ладно…
Сначала меня поразил рассказ “Баран”, напечатанный в прошлом году в “Новом мире”. В общем контексте новомирской прозы, очень часто попахивающей нафтали-ном, этот рассказ был страшно сов-ременным. Именно страшно, потому что Борису Евсееву вдруг удалось передать жуткое ощущение опасности, розлитой в воздухе времени. Опасности, вот именно логически не объяснимой, когда не знаешь, что может случиться в следующую минуту, а в то же время понимаешь, что может случиться все, что угодно. Рассказ был о жертвенном баране, убежавшем в Москве от кавказцев. Беглец возвратился в свои горы, а вот гонявшиеся за ним кавказцы полегли под пулями владельца казино. История невероятная, но мне совершенно ясно, что она непридуманная. Или — придуманная ровно настолько, чтобы остаться куском подлинной реальности. Поразило еще — лексическое богатство вещи. Ни одного затертого, проходного слова! Словесное богатство, пожалуй, даже избыточное для пространства одного-единственного рассказа. Но эта избыточ-ность, эта нерасчетливость явно указывали на то, что автор просто не избалован печатным пространством (то есть, грубо говоря, его долго не печатали). Он “настоялся”. Именно “настоялся”, не “застоялся” — громадная разница! Повесть “Юрод”, опубликованная в питерско-московском малотиражном журнале “Постскриптум”, подтвердила это впечатле-ние. “Юрод” — о войне сумасшедших против юродивых. Весь мир поделился на юродивых и сумасшедших, на юродов и уродов. Картина мрачноватая, в духе Леонида Андреева. Но напрасно в редакционном “постскриптуме” ее назвали “сказкой”. Это не “сказка”, но очень точная художественная диагностика реальности. Никакие постмодернистские теории никогда не опровергнут антиноми-ческой расколотости мира. Бог и дьявол. Добро и зло. Верх и низ. Можно и нельзя. Чтобы от этого избавиться, надо стать уродом, то есть искривить нравственное зрение. Но и это будет только иллюзией, кратковременной отсрочкой прозрения. Но всякая отсрочка губительна. Никакие магические пассы и скошенные глаза не спасут Хому Брута от неизбежного столкновения со злом лоб в лоб. Зло “играет” до поры до времени, затем просто “подымает веки”. Однако ж Борис Евсеев не был бы истинно современным писателем, если б в качестве альтернативы злу предложил эдакого Павку Корчагина от добра. Это было бы прежде всего неправдой. Он находит в русской истории куда более верное средство против уродст-ва — юродство. В рамках небольшой статьи нет возможности подробно об этом распространяться. Достаточно сказать, что юродство как формула духовного спасения вовсе не есть нечто старое, сугубо историческое. Значительных юродивых в XX веке оказалось едва ли не больше, чем в XIX. В юродивые уходили епископы, как это сделал, например, отец Варнава (Беляев), автор капитальнейшего труда “Основы искусства святости”. Оттенок юродства несомненно виден и в жизни позднего Толстого, и в поведении многих советских писателей (Шаламов, Глазков, Пастернак).
В повести Бориса Евсеева, как и в “Баране”, происходят невероятные события. Например, одним из ключевых персонажей является зомбированный петух-киллер. Примерно половина сюжета отводится психиатрической клинике, являю-щейся частью всемирного “заговора” уродов против юродов.
Все это было бы очень сомнительным, если бы не художественный талант Бориса Евсеева, способного виртуозно реализо-вывать в образах самые дерзкие метафизи-ческие намеки и параллели. И даже если читатель не пожелает в них “вчитываться”, не останется в дураках. Он прочтет грустную историю о том, как трудно идет к христианской вере обычный московский человек. Сколько опасностей стоит на его пути. Сколько темного, но и светлого в современной жизни.
Борис Евсеев
. Юрод. Повесть. // Постскриптум. 1998. N№ 2.