Армен Зурабов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1999
Армен Зурабов
Возвращение к будущему
Перемена понимания смысла жизни не только не невозможна, но, напротив, только она одна может вывести людей из тех бедствий, от которых они страдают, и потому перемена эта неизбежно рано или поздно должна совершиться.
Л. Толстой
О социализме теперь стыдятся говорить — как о пройденном юношеском увлечении, которое раз и навсегда разочаровало в возможности любви. А между тем если можно еще говорить всерьез о будущем (и тем более — России), то, скорее всего, в связи с социализмом. И вот почему.
1
Давно известно, что основной принцип жизни на Земле сводится к борьбе за выживание: сильный побеждает слабого. Давно известно и то — и это отражено в священных книгах многих народов, — что смысл жизни человека в Любви.
Противоречие между стремлением выжить и извечным — данным Богом — стремлением любить — источник бед не только в жизни отдельного человека, но и целых народов и всего человечества. Преодоление этого противоречия — приведение принципа существования человека в соответствие со смыслом его жизни — и есть цель и содержание человеческой эволюции, или путь нравственного совершенствования.
Мудрецы всех времен предвидели гибельность для человека борьбы за выживание (как цели жизни) и приходили к одному и тому же выводу: способ существования людей, заимствованный у животных (и естественный для них из-за отсутствия выбора), должен быть заменен у людей разумной организацией жизни в соответствии с ее высшим духовным назначением. Этот вывод закреплен в заповедях почти всех религиозных учений.
В разные времена и у разных народов находились великие люди (то есть совершенные настолько, чтоб, забывая о себе, думать о других), которые даже осмеливались осуществить такую организацию жизни. Пифагору еще в VI веке до нашей эры удалось построить разумное государство — город, возглавляемый его учениками, и он просуществовал около двадцати лет и был уничтожен в результате нашествия извне.
Итак, речь идет о таком изменении жизни людей, при котором инстинкт выживания, разделяющий людей, подчинится наконец объединяющей власти разума. Возможность такого изменения жизни людей реальна:
во-первых, потому что в человеке изначально заложена потребность любить себе подобных и объединяться с ними. (Первое, что делают даже дети, это заводят друзей.) Нравственная шкала всех народов и во все времена определяется способностью человека любить: добро — все то, что идет от любви (щедрость, самопожертвование, милосердие, бескорыстие), зло — все то, что противостоит любви (эгоизм, скупость, жестокость, трусость). Людям как бы с самого начала даны ориентиры, ведущие их к любви, а значит — и к объединению как к первой и главной задаче их пребывания на Земле;
во-вторых, все происходившее в мире до сих пор, начиная с изобретения колеса, великих завоеваний, открытий новых земель и до создания современных средств связи и сообщения, вело и ведет к взаимопроникновению народов, к взаимозависимости их и единению. Сегодня становится ясным то, что казалось неясным еще сто лет
назад, — жизнь каждого зависима и неотрывна от жизни всех. Представление о силе как о превосходстве одного над другим вытесняется осознанием ее единственного предназначения: сильный должен помогать слабому, а не побеждать слабого;в-третьих, человеку дана способность самостоятельного выбора, что возводит его, единственного из всей живой природы, на уровень сотворца Бога. Ему дано выполнить волю Бога не только в извечно заданных обстоятельствах жизни, но и в создании новых обстоятельств, без которых невозможно дальнейшее развитие мира. Первый понял это и развил в своем учении о ноосфере Вернадский. Ему выпало жить в ХХ веке, наглядно показавшем возможность дальнейшего развития жизни исключительно на основе разума.
Одно из самых, казалось бы, непредвиденных обстоятельств, созданных
человеком, — выход в надземную реальность космоса — определило не только еще одно условие дальнейшей жизни человечества, но и рождение нового планетарного содружества людей, перед которым все, что разделяет их, становится архаизмом. Таким же определяющим дальнейшую жизнь людей становится компьютер. Фантастический “интеллект” компьютера, очевидно, уже сегодня вполне реально и безукоризненно объективно, без издержек человеческого вмешательства, может осуществить программу разумного планирования жизни, если такую программу заложить в него.Но ни могущество компьютера, ни даже изобретение колеса, определившее на многие тысячелетия жизнь людей, не сравнимы со значением того нового разумного принципа организации жизни людей, к которому неотвратимо — каждый по своему
пути — идут все государства и народы мира, завершая первый эмбриональный этап развития человечества (когда жизнь человека определяется инстинктом выживания). Принцип этот воплощает основные заповеди всех религий — и прежде всего те, что призывают любить и не стремиться к богатству, то есть для большинства людей воплощает новое понимание смысла жизни.ХХ век явился временем первых государственных попыток осуществления нового способа жить — не только потому, что созрели объединяющие людей условия, а уже и потому, что жизнь по прежнему стихийному принципу стала невозможной: научившись расщеплять материю, человек впервые принял на себя ответственность за судьбу мира, и с этих пор разумная организация жизни людей стала единственным спасением от всеобщей, прежде всего экологической, гибели.
2
Уже в 1918 году Александр Блок писал о предстоящей перемене жизни как о конкретной задаче: “Переделать все. Устроить так, чтобы все стало новым, чтобы лживая, грязная, скучная, безобразная наша жизнь стала справедливой, чистой, веселой и прекрасной жизнью
”.По существу это означало: создать условия, при которых жизнь человека будет определяться не страхом смерти, а доступным только ему стремлением преодолеть этот страх и жить в осознании своего духовного бессмертия — устремления к нравственному идеалу.
Перемена эта предусматривает прежде всего освобождение человека от “добычи пищи” как главной задачи жизни (включая в это понятие и трагикомическую бессмысленность приобретения богатства) — освобождение его мыслей и чувств для того, что только и оправдывает наличие у него разума, — для познания тайн Божьего замысла и претворения его в непрерывном процессе сотворения мира. Кстати, как правило, почти все мыслители и творцы мира, от древних философов и поэтов до создателей современных космических кораблей, были свободны от бытовых забот (за исключением редких случаев, трагизм которых еще нагляднее подтверждает это правило).
Но и для простого смертного самое унижающее его обстоятельство то, что вынуждает использовать грандиозные возможности своего разума для того, чтобы быть сытым или победить в борьбе с тем, кто тоже хочет быть сытым. (К понятию “сытости” для человека можно отнести и удовлетворение таких странных его позывов, как тщеславие). Это обстоятельство порождено “правом сильного”, перенесенным из мира животных в мир людей. В мире животных это право обеспечено физической силой, в мире людей — ее усложненным аналогом — частной собственностью.
Краткое напоминание:
С древнейших времен земля как источник жизни была главным объектом в борьбе за выживание. “Сильный”, умевший захватить у “слабого” больше земли, не только заставлял кормить себя, но и придумывал правила (“законы”), по которым и дети, и внуки, и все последующие потомки побежденного должны были кормить его детей и его потомков. И хотя на протяжении истории правила не раз изменялись (процесс этот и составляет содержание истории), но в результате происходило только то, что победитель и побежденный менялись местами и еще и еще раз подтверждали неизбежность борьбы за существование как единственный принцип жизни, а тем самым и право “сильного” грабить “слабого”.
В XII веке еврейский философ Маймонид писал: “Если ты получаешь доход, не зарабатывая его, то наверное кто-нибудь работает, не получая дохода”. Почти то же, через восемь веков, писал Л. Толстой: “Если у одного человека есть много лишнего, то у многих других недостает нужного”. Вот это лишнее как следствие незарабатываемого — в конечном итоге, отнятого у других! — дохода, превращаемого в новые источники такого же дохода, то есть в еще большую возможность отнимать его у других, и представляет то, что по существу является аналогом физической силы в мире животных, и названо “частной собственностью” и провозглашено священным правом человека.
Иначе говоря, частная собственность по существу своему воспроизводит стихийную жизнь бессознательной природы в мире людей и тем самым вновь и вновь питает человеческий эгоизм и порождает иллюзию его непреодолимости.
Но есть в самом возникновении частной собственности нарушение естественного права, то есть права, бесспорного для всех живых существ, населяющих Землю, — права всеобщего пользования землей.
Генри Джордж, известный американский экономист, писал: “Собственность на землю подобна собственности на рабов, по самому существу своему отличается от собственности на предметы, созданные трудом… Ограбленные люди могут вновь приобрести то, что у них было отнято, но отнимите у народа землю — и ваш грабеж будет продолжаться вечно”.
Кант считал, что все люди с самого начала и “прежде всякого юридического акта находятся во владении землею”.
3
Страна, называвшаяся Союзом Советских Социалистических Республик, возникла на основе отмены частной собственности и впервые в истории явила миру последствия этого все определяющего акта.
Известный английский фантаст Герберт Уэллс, приезжавший в Россию в 1919 году и написавший после этого свою знаменитую “Россию во мгле”, встречался с Лениным. Ленин рассказал ему о планах предстоящего строительства. Уэллс назвал Ленина в своей книжке “кремлевским мечтателем”. Известные западные писатели приезжали в Россию и в 30-х годах, когда Ленина уже не было, в самый разгар обещанного Лениным строительства, и видели реальность, казавшуюся Уэллсу в 19-м году фантастической: строились не только заводы, электростанции, железные дороги, шахты, города, но и школы, больницы, институты, библиотеки, Дома культуры, музеи, театры, возникала первая очередь Московского метро, удивлявшего своей дворцовой мраморной красотой.
Но главным в этом рождении первого в истории “государства разума” (так его назвали в 20-х годах махатмы Индии в своем приветствии Ленину) было не создание его государственной мощи в небывалые сроки, не победа в войне, опровергшая последние надежды на его уничтожение силой, не фантастический выход в космос, ставший результатом развития самой современной науки, а рождение нового миропонимания.
В своем обращении к молодежи Л.Толстой писал: “Как растет человек, так растет и человечество. Сознание любви росло, растет в нем и доросло в наше время до того, что мы не можем не видеть, что оно должно спасти нас и стать основой нашей жизни. Ведь то, что теперь делается, это последние судороги умирающей, насильнической, злобной, нелюбовной жизни”.
Это было написано в самом начале ХХ века. Почти за две тысячи лет до этого Евангелие призывало полюбить врага своего. Человечество готовилось к осуществлению этой заповеди всей своей историей, изживая неверие в Любовь и оправдывавшую это неверие “философию” эгоизма, которая противостояла не только любви к врагу, но и любви к ближнему.
У знаменитого поэта средневекового Китая Бо Цзюйи есть стихотворение со странным названием “Я сшил себе теплый халат”. Речь там действительно о том, как автор (герой стихотворения) сшил себе теплый халат, избавивший его от мук холода. Затем происходит непредвиденное:
…Но как-то средь ночи
Меня испугала мысль.
Халат я нащупал,
Встал и заснуть не мог!
Достойного мужа
Заботит счастье других.
Разве он может
Любить одного себя?
Как бы добыть мне
Халат в десять тысяч ли,
Такой, чтоб укутать
Люд всех четырех сторон.
Тепло и покойно
Было бы всем, как мне,
Под нашим бы небом
Не мерз ни один бедняк.
4
В Новом Завете, в “Первом соборном послании святого апостола Иоанна Богослова” есть такие слова: “Кто имеет достаток в мире, но, видя брата своего в нужде, затворяет от него сердце свое, — как пребывает в том любовь Божия? Дети мои! Станем любить не словом или языком, но делом и истиной”.
Любовь “делом и истиной” определяла мораль нового советского общества. Труд только ради заработка, тем более — обогащения, становился стыдным. Слова “выгода” и “карьера” выходили из употребления. “Материальные ценности” жизни уходили на второй план — на первом оказывались духовные. Молодые со школьной скамьи мечтали не о богатстве, а об изобретениях, открытиях, строительствах, поисках… (Помню, еще в 40-х и 50-х годах самой заветной была профессия геолога.) И естественно, что одним из главных “предметов первой необходимости” становилась книга, то есть то, что больше всего питало духовную жизнь.
К середине 30-х годов — в течение десяти лет после принятия закона о всеобщем образовании, была ликвидирована почти поголовная безграмотность недавно еще крепостных крестьян. Книги издавались тиражами в десятки и сотни тысяч экземпляров (и их не хватало), еще большими тиражами выходили толстые литературные журналы (и их тоже не хватало). Цены на книги и журналы были самые низкие в мире.
Читали все — и дети, и взрослые. Читали дома, в метро, в многочисленных библиотеках. Помню, запись в школьную библиотеку была обязательна, и на многие книги устанавливалась очередь. Книгу дарили на день рождения, надписывая ее как лучший подарок на всю жизнь.
Подарком был и билет в театр. Билеты доставали с трудом. Заранее. Цены на билеты (как и цены на книги) были самые низкие в мире. В театр ходили как на праздник. После спектакля устраивали обсуждения — тут же, в театре, или увозили артистов к себе на завод, на фабрику, в воинскую часть, в институты и школы. С отдельными спектаклями театры выезжали в деревни, выступали в сельских клубах, в избах-читальнях, а то и просто — под открытым небом. Артисты одними из первых награждались орденами и званиями, были знамениты и любимы народом.
Почти повседневной необходимостью для всех (и в городе и в деревне) было кино. В фильмах узнавали свою жизнь, и как бы она ни приукрашалась, проблемы и чувства в них были понятны и волновали. Имена героев становились нарицательными, отдельные фразы их входили в жизнь как афоризмы и поговорки.
Артисты, музыканты, ученые, инженеры, конструкторы, педагоги, врачи — люди всех профессий, вступавшие в жизнь еще в 30-х годах, учились в 20-х годах уже в новых школах, театральных студиях, академиях художеств, университетах, институтах, техникумах. Образование было бесплатное, то есть все расходы брало на себя государство (которому в то время самому было не больше двадцати лет). Брало на себя государство расходы и на лечение, и на бесплатный (или почти бесплатный) отдых. Санатории и дома отдыха, построенные на лучших курортах, напоминают и сейчас дворцы.
Огромное государство объединяло входившие в его состав республики не только общим для всех новым устройством жизни, но и общим производством: в создании станка, машины, самолета или ракеты на разных его стадиях участвовали разные республики и тем самым взаимодействовали друг с другом в процессе труда.
Национальное происхождение человека — понятие, давно ставшее условным, и особенно в ХХ веке (развитие цивилизации неизбежно вело и ведет к смешанным бракам), — сменялось понятием национальной культуры, тем, что всегда выражало и выражает истинную жизнь народа, его вечное устремление к Идеалу.
В республиках возникали — во многих впервые — национальные театры, киностудии, консерватории, издательства, академии наук, академии художеств… Самых талантливых посылали в прославленные уже на весь мир учебные заведения Москвы и Ленинграда.
Все это (и многое другое), что необходимо для духовной (истинной) жизни человека, требовало немалых средств. Средства были государственные — то есть все тот же возвращенный народу результат его труда. Еще больших средств требовала создаваемая в это же время индустриальная основа государства и еще больших — вооружение. После неудавшихся попыток уничтожить новоявленное государство еще в колыбели, сразу после его рождения в 17-м, открыто, на виду у всего мира готовилось его уничтожение руками германского фашизма.
Войну ждали, к ней готовились, но никогда в зависимость от нее не ставилось будущее, потому что не было ни малейшего сомнения в исходе войны. Лозунг тех лет: “Наше дело правое — победа будет за нами!” — вполне достоверно выражал веру не просто в победу, но в справедливость истории, которая делала эту победу неоспоримой.
Эта вера явилась высшим достижением двадцатилетнего существования нового государства. Она подтверждала факт становления единого народа и общей для всех национальностей, составляющих этот народ, родины. А это, в свою очередь, означало, что новое устройство жизни оказалось не “утопическим призраком”, а реальностью, которая в самой страшной за всю историю войне подтвердила свою материальную и духовную прочность.
Победа над фашизмом была победой идеи объединения человечества над идеей его разъединения. И в этом смысле наглядно подтвердила, что человечество движется не по кругу (несмотря на утверждение ветхозаветного Экклезиаста), а, как писал французский богослов и поэт Ламене, “от состояния низшего к высшему, не задерживаясь в своем росте, предел которого в самом Боге”, и если не по прямой, во всяком случае — по спирали, которая могла показаться в медлительном движении древней цивилизации и замкнутым кругом.
5
Понимаю, что читающий эти строки уже готов напомнить о “цене побед” — и в войне с фашизмом, и в создании на пустыре послереволюционной России за каких-нибудь двадцать с лишним лет одной из великих сверхдержав мира. Да, диктатура, или, как принято сегодня говорить, тоталитаризм, нарушение единого для всех времен нравственного закона, цензура, и репрессии, и сотни тысяч жертв…
Но когда, в какой самой демократической стране, даже такой классически демократической, как Греция времен Перикла (кстати, именно в этот “золотой век” был казнен в Афинах Сократ), когда методы, которыми пользовалась власть, претендовали на соответствие нравственному закону?
Память человечества хранит и ужас геноцида американских индейцев, и торговлю неграми в “просвещенном ХIХ веке”, и многолетние крестовые походы, благословляемые Папой Римским, и кровавые расправы со всяческой оппозицией, в том числе и религиозной, и, наконец, апофеоз безнравственности власти — брошенные по приказу президента Америки на два мирных города Японии атомные бомбы, унесшие в течение нескольких секунд более трехсот тысяч жизней и уносящие их до сих пор, — этот, так и оставшийся безнаказанным факт, протяженностью в пятьдесят лет, и еще не исчерпавший своего смертоносного назначения.
У Гверрацци в его “Осаде Флоренции” есть такое определение критерия нравственности в политике: “Преступление в политике начинается лишь там, где кончается необходимость”.
Коммунисты в России взяли на себя ответственность не только за построение новой жизни — в корне отличающейся от той (“лживой, грязной, скучной, безобразной”), которой так трагически долго жило человечество, — но и за победу в неминуемой схватке со “старой жизнью”.
Иначе говоря, с одной стороны, надо было создать жизнь, которая понравится людям больше, чем та, которой они жили до сих пор, а с другой — установить в стране положение близкое к военному: с единовластием, дисциплиной и верой в общую цель. Задачи эти казались взаимоисключающими и в то же время были связаны. Победу в предстоящей войне определяло не только и не столько вооружение, сколько человек, который впервые должен был пойти защищать не свою прежнюю национальную родину, а общую для всех населяющих ее народов единую новую родину.
Кинохроника последних лет войны сохранила кадры приезда Черчилля в Москву: он проходит вдоль почетного караула молоденьких солдат и с нескрываемым удивлением, то и дело останавливаясь, вглядывается в их лица. Участник и организатор почти всех войн ХХ века Черчилль словно пытался разглядеть в лицах этих парней (скорее всего, еще и не побывавших на фронте) силу, которая остановила фашизм. Против этой силы Черчилль и объявил “холодную войну”, которая довела напряженность послевоенной экономики Союза до уровня, которого не было и во время войны.
“Холодная война” не оставляла выбора — социализм вынужден был (обязан был) защищать себя и тем самым защитить первые достижения на пути человечества к новой цивилизации. И чем больше развивалась военная техника потенциальных врагов, тем большие средства требовались на оборону. В 80-е годы, после принятия в Америке программы космического вооружения СОИ, необходимость противостояния ей стоила Союзу почти 80% годового бюджета. В этих условиях производство товаров потребления оказывалось недостаточным — появились полупустые прилавки и очереди. Признаки этого очевидного спада стали относить за счет системы социализма. И это выглядело достаточно убедительно
— особенно для поколения, вступавшего в жизнь во времена этого спада. В нем видели результат прежде всего политического режима, исключавшего зависимость власти от общества.Хотя, по существу, именно целенаправленное многолетнее давление извне создавало ту сложность внутри государства, которая приводила к противоречию между идеологией и практикой жизни, а это, в свою очередь, и создавало недоверие к идеологии и стремление “жить, как все” (как весь остальной мир) — то есть заимствовать принцип жизни у той самой западной, материальной, цивилизации, которая, благодаря именно этому принципу (сильный побеждает слабого), уже с начала нашего века ясно вела мир к духовной, а значит, и к физической — экологической — гибели.
6
Бывший Госсекретарь США Джеймс Бейкер недавно сделал официальное сообщение: “Мы истратили триллионы долларов за последние сорок лет, чтобы одержать победу в “холодной войне”. Победа одержана: СССР исчез с карты мира”.
Сегодня разрушение этой страны, последовательно и неукротимо безжалостно проводимое не только “последние сорок лет”, но с самого ее рождения в 17-м, названо “самопроизвольным крахом социализма”, следствием “нежизнеспособности” его экономики. Утверждение это опровергается не только всей историей ХХ века, наглядно подтвердившей невиданную жизнеспособность этой системы, не только грандиозным явлением социалистического Китая, невозможного без социализма в России, но и тем, сегодня уже открытым всему миру результатом перераспределения собственности, которое совершилось в России за последние шесть лет, — практическим результатом перехода от государственной собственности к частной. (Под “практическим результатом” имею в виду прежде всего нравственный результат, который потому и считаю всеопределяющим, что только в нем вижу конечную цель существования любого государства и любой человеческой жизни.)
Итак, нравственный результат совершенного в России капиталистического переворота — возвращения от государственной собственности к частной: прежде всего мгновенное (в течение года) разделение людей на богатое (чудовищно и стремительно разбогатевшее) меньшинство и нищее (до уровня почти полного отсутствия средств к существованию) большинство; вместо постоянной работы (жестко гарантированной и реально защищенной государством) — полная зависимость от воли частного владельца, страх потерять работу и, естественно, еще более ожесточенная борьба за выживание, не оставляющая стимулов для жизни духовной (и уж во всяком случае, не приближающая, а еще больше отдаляющая от смысла человеческой жизни вообще); вместо объединяющего республики общего производства — разрыв экономических связей, а затем — политических и культурных, разрушение Союза (наперекор народному референдуму и здравому смыслу, в результате борьбы за власть), разрыв, пустивший республики по миру, потому что жизнь в них определялась их взаимозависимостью, нарушение которой обрекало их на сомнительную (если не трагическую) самостоятельность, лишенную каких-либо реальных основ, — ситуация, словно специально созданная для разжигания национальной розни, уничтожения национальной экономики и культуры”; межнациональные столкновения и войны, неутомимо продолжающие друг друга в самых разных местах, от Молдавии до Таджикистана и от Прибалтики до Кавказа; рождение в хаосе распада мафиозного спрута, опутавшего не только органы порядка, но и правительства, парализовавшего первую и основную функцию любой власти — защищать жизнь и безопасность своих граждан; нескончаемый поток согнанных с родных мест, никем не защищенных, беспомощных в своем бесправии и бессилии полуголодных людей разных национальностей, получивших в средствах информации вечный и безнадежный статус новой нации “беженцев”, — и все это там, где уже возникал единый народ и многонациональное содержание его обретало свое истинное выражение в культуре. И это вполне совмещалось с необходимым в таком государстве единым государственным языком: выступления по радио и телевидению представителей разных республик “бывшего СССР” и даже недавних “врагов”, лидеров так называемых “чеченских боевиков” на отличном русском языке и сейчас еще привычно сочетаются с их нерусскими лицами, и это ничуть, кстати, не мешало им говорить на своем языке, создавать на нем свою литературу, театр, кино, для чего государством из общего котла отпускались немалые средства.
С потерей государственного финансирования, после торопливой или, точнее, беззастенчиво-преступной передачи государственных средств производства в частные руки, самые мрачные ожидания превзошло и падение культуры. И дело не только в том, что в сотни и больше раз упали тиражи книг и журналов и так же катастрофически — для большинства людей — взметнулись цены на книги, на билеты в театр, и кино, и концерты, и даже в музеи; и не только в том, что еще недавно переполненные кинотеатры превратились в пустующие залы, отдаваемые в аренду под казино, мебельные магазины и игральные автоматы; и не только в том, что резко уменьшилось количество библиотек, а такие всемирные хранилища книг и картин, как Библиотека Ленина, Эрмитаж и Третьяковка, оказались в условиях, губительных для их уникальных экспонатов; и не только в том, что неправдоподобно оскудело государственное телевидение, вынужденное пойти на содержание к новоявленным миллиардерам (которые открыто заказывают за свои деньги и свою “музыку” — это уже к вопросу о “свободе слова и гласности”); и не только в том, что стремительно организованное вторжение дешевой западной киномакулатуры подорвало до основания прокат, обанкротило тем самым киностудии (в СССР в год производилось по всем студиям около 150 фильмов) и фактически полностью уничтожило советский кинематограф, лучшие достижения которого вошли в сокровищницу мировой культуры; и не только в том, что основа современного государства — наука — и основа будущего в этом государстве — образование — обескровлены до состояния полной финансовой дистрофии, когда доктора и кандидаты наук побираются на свалке разграбленной экономики, торгуя сигаретами, пивом и сникерсами, чтобы не умереть с голоду, а крупнейшие институты, создававшие уникальнейшую в мире технику, производят ограды для могил или стальные двери и жалюзи для насмерть перепуганного рэкетом обывателя-спекулянта (именуемого нынче “бизнесменом”), не говоря уже о великой армии школьных педагогов, по несколько месяцев не получающих зарплату и прерывающих свою работу разве только для законопослушной однодневной забастовки, потому что даже в этой разрушенной, повергнутой в отчаянье стране нет большего преступления перед Богом и людьми, чем предавать детей. И все-таки дело не только во всем этом, а дело в том, что с четко организованной планомерностью делается все, чтобы уничтожить нравственную основу государства — этот реальный результат грандиозного духовного опыта русского народа, отраженный в его культуре и истории.
Невежественно-уверенное отрицание достоверности русского идеализма как основы исторического развития России и примитивное, самонадеянное навязывание ей западного прагматизма не только чужды, но и враждебны русскому миропониманию. Для этого достаточно прочитать великих русских писателей XIX века, создавших образ не укротимого никакими доводами самосохранения устремления к Идеалу как единственной реальности человеческой жизни — образ, который в Европе еще в
XVI веке был так трагически высмеян Сервантесом. (В России “исправители мира” никогда не были смешны — герои русских романов в той или иной степени все — “рыцари печального образа”.)Один из самых дальновидных политиков Европы — “железный Бисмарк” еще в конце XIX века предостерегал от попыток завоевать Россию — в ее духовной неистребимости он видел предназначение судьбы. Словно понявший это предупреждение Бисмарка как указание искать иные пути уничтожения России, директор ЦРУ США Аллен Даллес весной 45-го года, еще до капитуляции Германии, успокаивая встревоженный победой России американский сенат, говорил о планах невидимого разрушения России изнутри.
На этот раз ставка делалась на истребление той самой русской духовности, которая представлялась Даллесу, да, вероятно, и американским сенаторам, чем-то вроде первобытных предрассудков уничтоженных в свое время индейцев. Ей, этой русской духовности, предстояло теперь стать всего лишь объектом для достаточно соблазнительной рекламы западного образа жизни (в сочетании, естественно, с некими усилиями по изменению политической и экономической системы), чтоб Россия добровольно, раз и навсегда приняла наконец философию того “здорового западного эгоизма, на котором держится весь цивилизованный мир”.
Сегодня эта новая глубинная агрессия против России перестала быть “невидимой”: смена политического и экономического режима (точнее — разрушение того и другого до состояния хаоса) выплеснула новую “философию” на самую поверхность жизни: на домах, столбах, автобусах, трамваях, троллейбусах, в метро — изнуряюще истеричные призывы на английском и русском языках: “купить”, “разбогатеть”, “выиграть”, “поехать на Канары”, “не упустить счастье в казино”; и бешенство телевизионных клипов, рекламирующих западные боевики, и мексиканские сериалы, в свою очередь, рекламирующие в паузах (ради которых их показывают) средства против перхоти, жвачку “с устойчивым вкусом” и американские сигареты; и “эротические” короткометражки, где проститутки рассказывают о рабочих деталях своей профессии; и объявления в газетах о сексуальных услугах разных видов; и нищие в переходах, и музыканты, те же нищие, вымаливающие милостыню голосами своих беспомощных скрипок, саксофонов, гитар; и старики и старухи с сигаретами и хлебом, до полуночи дежурящие у входов в метро; и “целлофановые” заморские продукты в “маркетах” и “супермаркетах”, куда простые смертные заходят, как в музей; и новоявленная массовая “литература”, этот зловонный набор беллетризированных инструкций по грабежам, порнографии и убийствам, упакованных под призывными пестрыми обложками; и перекрывающая все это, сливающаяся в единый образ, наглая, красномордая, самоуверенная торжествующая пошлость — высокое знамя нового времени и “свободной” жизни.
7
В Ленинграде, на набережной Невы, у здания Академии художеств стоят два сфинкса. Им больше трех тысяч лет. Они возвышаются над гранитным парапетом набережной, и на черных огромных пьедесталах их — древние египетские письмена. Их задумчивые лица плывут в облачном северном небе и обращены не к людям, стоящим внизу, а словно видят что-то, что важнее и людей, и самой жизни, и есть единственное, что заключает в себе смысл и источник происходящего во вселенной и того, что непостижимо для смертного, но дано ему в мгновенном прозрении. И пока смотришь на сфинкса, мгновение это бесконечно повторяется: возникает и тут же исчезает, и не можешь удержать его и продлить, чтоб что-то разглядеть, потому что не выдержит жалкий разум смертного того, что ему откроется… А сфинксам это открыто, и они все знают про тот и этот мир, и смотрят вдаль и в самих себя, их темные гладкие лица тронуты едва заметной улыбкой, полны печали и надежды… А тяжелые несдвигаемые львиные туловища утверждают их неистребимую реальность.
Чуть ниже сфинксов, там, где ступени с набережной ведут к Неве, раздвинутые к этому спуску края парапета завершают маленькие бронзовые львиные головки, оскаленные в ярости. Их готовность к безумной и вечной борьбе противостоит величавой тайне сфинксов — то ли по замыслу устроителей-архитекторов, то ли по естественному выражению в них суетного екатерининского ренессанса XVIII века (когда сфинксы были привезены в Петербург).
Это незаметное с первого взгляда и в то же время такое наглядное воплощение двух разделенных тысячелетиями цивилизаций напоминает о двуединой природе человека: как в жизни отдельного человека берет верх то духовное его начало, то плотское, так и в бесконечной спирали
развития человечества духовные витки его сменяются материальными, создавая новые импульсы движения человеческой истории.Краткое напоминание:
Начало новой материальной цивилизации отмечено двумя знаменательными событиями I века новой эры — разрушением Иерусалимского храма, этим последним актом победы римлян над восставшей Иудеей, окончательно прекратившим существование иудейского государства, и возникновением христианства — религии, впервые ясно провозгласившей Любовь как единственное содержание человеческой жизни и взявшей на себя предуготовление человечества к Божьему царству. (К жизни, построенной на заповедях Христа, или что то же — на выводах разума.)
Первое событие породило народ без земли и государства, который, и рассеянный по миру, оказался, однако, готовым к такому существованию благодаря изначальной уверенности в своей “богоизбранности” и спасительной преданности единой национальной религии. В борьбе за выживание народ этот направил все силы в единственно доступную ему сферу — в индивидуальное творчество: от искусства приумножения денег, этого обезличенного эквивалента всех отнятых у него богатств и создания на их основе всеохватной финансовой империи (невидимо подчинившей себе весь мир), до научных открытий и изобретений, вот уже несколько веков оснащающих человечество новыми энергиями и скоростями, все более увеличивающими “вместимость” его земного существования. Иначе говоря, разрушение Иерусалимского храма породило всемирных евреев, народ, подобно египтянам в древнем мире создавший и возглавивший цивилизацию нового материального витка всемирной истории.
Второе событие — возникновение христианства — явилось как бы гарантом неистребимости духовной перспективы человека, даже когда он, человек, достигнет высшего самоубийственного умения расщеплять материю (возвращать ее в энергию, из которой она сотворена), гарантом его готовности к новому духовному витку, который единственно может повести человечество дальше — уже объединенное техническими связями и способное к осознанию своей единости. (Не в этом ли главное назначение материальной цивилизации, во всяком случае, в той ее части, что доступна сознанию?)
Что касается нравственных достижений этой цивилизации, то вершиной ее явилась “свобода личности”, ставшая основой беспредельного индивидуализма, все больше и больше отрывающего человека от общества и человечества в целом. Иначе говоря, “свобода личности” обернулась невиданным никогда прежде рабством перед торжествующим эгоизмом.
И как древняя египетская скульптура воплотила невозмутимое величие духовного могущества человека, так искусство нашей цивилизации (и нагляднее всего кино, рожденное этой цивилизацией) воплотило в своих лучших творениях и непредвиденную (в условиях материального всемогущества) трагедию рабства духа (или, как принято это теперь называть, — “бездуховности”), и неистребимую надежду на духовное возрождение.
Тема трагедии “свободы” оглушительно прозвучала в фильме великого Феллини “Сладкая жизнь”, в этой пронзительно правдивой, монументальной панораме изнемогающего от вседозволенности и богатства современного “высшего общества” — обездоленного духовно до готовности к самоуничтожению.
В “Восьми с половиной”, фильме, снятом сразу после “Сладкой жизни”, в этой бесстрашной перед миром и безжалостной к себе исповеди Феллини яростно и тщетно ищет свободу внутри себя, в пределах собственной личности, обретшей, по утверждению современных устроителей жизни, освобождение от всяческих “духовных предрассудков”. От этой “освобожденности” герой фильма — режиссер, снимающий фильм, — кончает жизнь самоубийством. Фильм остается незаконченным, разбираются громоздкие конструкции декораций, а действующие лица, сбросив маски своих персонажей и взявшись за руки, под детски наивную, печальную и счастливую мелодию уходят с экрана и словно переходят в реальный мир, призывая и всех в мире вот так же взяться за руки и преодолеть то, что их разделяет. На экране остаются только трое клоунов, они персонажи не фильма, а жизни, это они наигрывают на своих инструментах мелодию, которая ведет людей, — и, задержавшись на миг, они уходят вслед за всеми, смешно ступая в такт собственной музыке…
Уходит со сцены истории еще одна великая эпоха, давшая миру небывалые до этого возможности жизни, удлинившая ее сроки и убедившая в беспредельности человеческих сил, поставившая людей перед неизбежностью осознания своего единства — главного условия спасения от самоуничтожения. И в то же время породившая страшное препятствие для этого осознания — иллюзию независимости от жизни других людей, “свободу личности” или, говоря проще, свободу только для себя, тот высший индивидуализм, который отвращает человека от единственного, что делает его человеком, — жизни ради других. “Ты для себя лишь хочешь воли” — эта строчка из “Цыган” Пушкина может быть поставлена эпиграфом ко всему уходящему на наших глазах тысячелетию.
Наступает новая эра.
8
Недавно “Литературная газета” перепечатала из итальянской “Униты” интервью с Ивом Кусто, ныне уже покойным. Интервью посвящено условиям сохранения жизни на Земле. Вот несколько выдержек из него: “И все-таки я лично придерживаюсь мнения, что сохранение жизни на нашей планете возможно при условии борьбы с неравенством… Когда мы за рулем, а на светофоре загорается красный свет, мы останавливаемся и не считаем, что красный сигнал светофора — это покушение на нашу свободу. Наоборот, мы понимаем, что он нас охраняет. Почему же мы не можем руководствоваться тем же принципом и в экономике… нам нужна новая революция — революция культурная, глубокое преобразование нашего образа мышления”.
“…Крах системы коммунизма вызвал ликование на Западе. Какое заблуждение!.. рыночная система в том виде, в каком она у нас существует, вредит планете больше, чем что-либо, поскольку все у нас имеет цену, но не рассматривается как ценность”.
В этой простой формуле — самый страшный результат материальной цивилизации: обесцененность ценностей жизни. Собственно, этот результат скорее дает право говорить о крахе сегодняшней западной цивилизации, чем “системы коммунизма”. Потому что коммунизм, или точнее, социализм в России — следствие не столько экономической теории Маркса, сколько тысячелетнего развития русского самосознания, которое больше всего не сочеталось с материальной цивилизацией Запада, и поэтому Россия раньше других отказалась от нее (когда только эта цивилизация стала проникать в ее жизнь) и создала систему, которая соответствовала ее устремлениям еще со времен принятия христианства.
Именно поэтому октябрь 17-го года прежде всего — вершина русской национальной идеи, и никакого “краха системы коммунизма” не произошло и не могло произойти, потому что речь идет не о конкретной государственной структуре (в которой неизбежно для первого в истории опыта были и кровавые социальные поиски, и трагические заблуждения, и великие жертвы), а речь идет о вызревавшей в течение веков изначальной устремленности человечества к всеобщей справедливости, которая остается и единственным спасением от всеобщей гибели.
А “остановка” на этом пути, которую так поспешно назвали сегодня “крахом”, столь же необходима для продолжения пути, как необходим привал, чтоб очиститься от приставшей в дороге грязи, уточнить дальнейший путь и обновить силы.
И не свирепость патологического двуглавого орла, торопливо извлеченного со свалки истории, а колосья, обрамляющие орудия труда, — этот самый необычный герб самого необычного в мире государства — останется символом дальнейшего движения истории; и не рудимент тысячелетнего рабства — “господин”, а “товарищ” — это ясное повседневное напоминание о том, что идущие к одной цели прежде всего товарищи, останется знаком отношения между людьми; и не заимствованное у животных право сильного побеждать слабого, а заповеданное мудрецами стремление сильного помогать слабому станет основой того всемирного социализма, которому не будет угрожать уже ни агрессия извне, ни рожденный ею тоталитаризм изнутри, и к которому так самопожертвованно первой вышла Россия, и идут теперь уже и полуторамиллиардный Китай, и крохотная Куба, и, осторожно приглядываясь к их опыту, — все человечество.
Время — река, в нее нельзя войти дважды. И путь России к третьему тысячелетью не может быть возвращением к пройденному. Скорее это возвращение к будущему. Никто сегодня не может знать, каким оно будет. Но все больше людей во всем мире начинают понимать: история выходит на новый виток в своей вечной спирали, начинается новая духовная цивилизация человечества, обещанная христианством еще в I веке нашей эры (неслучайно с этого времени — с рождения Христа — исчисляется наша эра) и готовая осуществить учение Христа без преступного приспособления его к социальному неравенству, этому высшему воплощению антихристианства.