Рубрику ведет Лев Аннинский. Хроника “Дружбы народов”: 1989 — 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Хроника “Дружбы народов”: 1989—1999
Рубрику ведет Лев Аннинский
1991. “Единая братская яма”
Ниже я открою, из чьей поэтической груди вырвалось это определение, а пока расскажу, насколько все это было неожиданно.
Как у Чехова: люди пьют чай, а в это время неслышно рушатся миры.
Впрочем, пили мы не чай, а пьянящее вино словесности со складов, разбитых в недавнем бунте.
1991 год, — если судить по публикуемым текстам, — совершенное продолжение 1990-го. Символично, что роман Марка Алданова “Истоки”, начатый в 1990-м, продолжается в 1991-м. Ширится фронт “возвращаемой литературы”: истоки, предтечи; множатся последователи, сближаются континенты. Берберова, Горенштейн, Милославский (не романы — рассказы: романы уже усвоены). Алешковский-старший с “Синеньким скромным платочком” — не самое вызывающее произведение Юза, но все-таки сенсация. А рядом — младший Алешковский, Петр: новое поколение, новая проза. “Дикий лес” А.Бородыни. “Таласс-Таласс” О.Клинга. “Стаканчики граненые” и другие рассказы скандального русского американца Льва Наврозова. “Двор” — роман другого русского американца А.Львова. “Желтый князь” — роман украинского американца Василя Барки (“Тут впервые, вопреки всем панегирикам о сталинском народолюбии, сказано о чудовищном голоде 1932—33 годов…” — из предисловия Леся Танюка).
Характерно: каждая вторая крупная прозаическая вещь идет или с предисловием, или с послесловием — авторы подняты из подполья, из тени, из запрета: читателя с ними надо специально знакомить. Характерна музыка названий. “Сожженный роман” Э.Голосовкера (первоначальное название — “Запись неистребимая”) истреблен в 1936 году, восстановлен упрямым философом, имя которого до того помнили одни специалисты, а теперь должны узнать читатели массового журнала. “Белый саван” Антанаса Шкемы — исповедь литовца, бежавшего в 1944 году на Запад (“Распад личности, крушение идеалов, ностальгия…” — гибель в автокатастрофе при возвращении с конгресса литовских писателей-эмигрантов в Чикаго в 1961 году). Ольга Трифонова-Мирошниченко — о Юрии Трифонове: “Попытка прощания”. Звуки тризны меж звуками победных маршей демократии.
Еще два крупных прозаических полотна, меченных тем же “кровавым подбоем”: роман нашего израильтянина Давида Маркиша “Полюшко-поле” — о батьке Махно и роман Эдварда Радзинского о судьбе Николая II, озаглавленный цитатой, в которой увековечен “ляп”: “Господи… спаси и усмири Россию” (Надо: “умири”).
Журнал продолжает работать на отвоеванных Гласностью направлениях: вводит силы в прорыв. Целый раздел: “Из литературного наследия” — посвящен реабилитируемым ценностям. Винниченко, Мандельштам, Мережковский. Дневники академика Вернадского — подобная же публикация, но уже в разделе “Очерки и публицистика”. В разделе “Нация и мир” — недавно еще глухо-запретное фундаментальное сочинение А. Авторханова “Империя Кремля”. Печатается с последующим обсуждением — то ли адаптирующим, то ли усугубляющим действие текста. Статьи Милована Джиласа и Томаса Венцловы. И наконец — написанная в тюрьме “Лента Мёбиуса” М.Казачкова. Воистину ни одно словечко из всех этих публикаций не могло бы появиться за пару лет до того. Но за год до того могли бы появиться все.
Впрочем, налицо и новые литературные имена, порожденные уже самоновейшей эпохой — временем “гнева на шестидесятников” (Курицын и Немзер — самые крутые, хотя и не до такой степени, как Галковский).
Открываются новые рубрики, свидетельствующие о поисках опоры в меняющейся ситуации. Путевые очерки А. Руденко-Десняка идут под рубрикой “Несентиментальное путешествие” (рубрика не удержалась). Не скрою моей гордости: придуманная мной персональная рубрика “Эхо”, начатая в июльской книжке, удерживается до сего времени; за восемь лет с той поры я не пропустил ни одного номера; не знаю, удачлив ли я в непривычной роли “колумниста” (жанр перенесен в нашу печать из печати западной), но, надеюсь, трудолюбив.
Внешние события, на фоне которых работает в 1991 году журнал “Дружба народов”, можно подробно не описывать: они слишком известны. Январь — “бойня в Прибалтике”, август — “путч”, декабрь — “ликвидация” Советского Союза в Беловежской Пуще, где нашему новому президенту ассистируют руководители двух братских славянских народов.
“Белоруссия родная, Украина золотая, наше счастье дорогое…”
Вот показания очевидца о том, как сказались эти события на нашей редакционной жизни. “…Засомневались в правильности названия. Ходил даже местный редакционный анекдот: переименуем “Дружбу народов” во “Вражду народов” (Наталья Иванова. Хроника остановленного времени).
Как очевидец и участник тех же анекдотических обсуждений, подтверждаю: подобные предложения вносились. Под видом хохмы. Юмором пытались унять тревогу. Название — сохранили. Но переменили обложку: написали название журнала такими авангардистскими кляксообразными буквами, что прочесть слово “дружба” стало почти невозможно.
С весны журнал подписывает новый главный редактор: Александр Руденко-Десняк. Мартовский номер — последний, на котором стоит имя Сергея Баруздина. Уже в черной рамке.
Человек, за двадцать пять лет сделавший из “братской могилы” (он любил эту шутку) широко читаемый современный журнал, Сергей Алексеевич последние месяцы мучительно боролся с болезнью: материалы мы возили ему в госпиталь. Выписавшись, он устроил у себя дома что-то вроде встречи или заседания: собрал несколько человек, не редколлегию, нет, а просто пять или шесть сотрудников, по личной склонности… помню, рядом со мной сидел за накрытым столом молоденький Саша Архангельский, работавший тогда в отделе критики. Мы угощались, а хозяин полулежал, улыбаясь нашим тостам за его здоровье: ему самому уже нельзя было ни есть, ни пить с нами. Разговор шел пунктирно: мы обходили вопросы, которые считали неразрешимыми. Сергей же Алексеевич именно эти вопросы ставил. Например, о том, как бы вернуть журналу миллионный тираж. Слушал нас, кивал, смотрел, как мы пьем, и улыбался.
Когда через считанные дни он умер, я понял смысл той прощальной трапезы.
Мне показалось, что он умер не от болезни. Он умер, потому что почувствовал, как рушится то, чему он посвятил жизнь.
Журнал стал искать пути выживания. На титуле появились слова:
“Учредитель — коллектив редакции”. Исчезли слова: “Орган Союза писателей…” Возник Редакционный совет, в который вывели большинство членов широкой представительной редколлегии, сама же редколлегия сжалась до узкого круга. Так на борту воздушного корабля, теряющего высоту, оставляют только самое необходимое.Наконец, о тираже. Зацепились за 200 000. До лета удерживали эту цифру. С июня пошло вниз: 170 000. В июле — судорожный скачок: 177 000. Далее — опять вниз… самое интересное — последние три цифры: август — 178 600, сентябрь —
178 900, октябрь — 178 200, декабрь — 178 100…Не за миллион хватаемся — за сотню.
В заключение процитирую стихи, давшие строчку для заглавия этого этюда. Написала их Инна Кабыш, из того самого свежепришедшего поколения, которое вроде бы “выбрало пепси” и должно было плясать от радости на развалинах рухнувшей советской империи.
Это мы, дураки, полунищие и полукровки,
недобитые в прОклятом отчем дому,
атеисты, алканы, сапожники, божьи коровки,
больше неба, где хлеб, возлюбившие тьму…
Это памятник старым и малым — гора Нарайама,
Это памятник левым и правым — Спитак,
А земля под ногами — единая братская яма:
Некто местные души скупил за пятак.
Это мы — уж такие, какие мы есть, не другие,
Все святое семейство, где каждый урод.
Отче наш! Помоги нам докаяться до литургии
И вернуть себе старое имя: народ.
Комментирую. Гора Нарайяма — символ из известного японского фильма: место, куда “малые” оттаскивают “старых” и бросают, чтобы не кормить. Спитак — армянский город, имя которого после землетрясения 1988 года в объяснениях не нуждается.