Рубрику ведет Лев Аннинский. Хроника “Дружбы народов”: 1989 — 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 1999
Десять лет, которые растрясли мир
Хроника “Дружбы народов”: 1989—1999
Рубрику ведет Лев Аннинский
1990. “Нету обломков, и не на чем имя писать”
Тираж журнала в начале года — 800 тысяч. По-прежнему неслыханно высокий, если сравнивать с низинными временами “застоя”. Но если оглянуться на недавний миллион — есть о чем задуматься. Журналы все еще нарасхват, и литература все еще в центре всеобщего внимания. Но стрелка роста уже остановилась. Застыла. Потом дрогнула и тихо поползла вниз. Очень тихо: к концу года тираж — 740 тысяч
, продолжается.
(739 — для скрупулезного счета). Потеряно в процентах вроде бы немного. Но все-таки треть миллиона, а потом полмиллиона читателей отошло — если принять тираж адекватным числу подписчиков. И это падение, вернее пока что сползаниеУ других журналов — то же самое?
Не у всех. “Новый мир” подлетает еще выше. Наталья Иванова в “Хронике остановленного времени” объясняет это так: “год Солженицына”, запретные тексты его возвращаются через “Новый мир”. Положим, это так. Хоть и стоят уже в проходах метро книгоноши с трехтомниками вермонтского изгнанника, и не обязательно читать его в “Новом мире”, но, допустим, действует инерция. Но то, что “Наш современник” тираж удвоил, это что, тоже “год Солженицына”? “Звезда” ленинградская — тоже удвоила, а “Нева” рядом с нею — упала, это как объяснить?
Я бы объяснил так: общее разрушение литературного града начинается с изоляции его бастионов. Начинает слабеть то, что раньше называлось валом интереса: отныне каждый журнал должен адресоваться к своей “страте” в читательской массе. Кто нашел, кто нет. “Новый мир” держится по колоссальной инерции, а вот усиление “Нашего современника” — фактор знаменательный, и он связан, я думаю, как раз с ослаблением того поля, в котором работает “Дружба народов”. Россия перестает “смотреть по сторонам” и начинает, как сказал бы канцлер Горчаков, “сосредотачиваться” на себе самой.
“Дружбу народов” всегда читали в столицах и республиканских городах. И вот здесь начинает ощущаться отток интереса. А за “Нашим современником” — средние и малые города России. Так здесь ощущается усиление интереса: люди подсознательно чуют подступающий кризис многонационального Союза. Прежде чем раздается первый громкий призыв спасать Россию, тысячи людей тихо переносят ожидающий взгляд на российское слово.
“Дружба народов” этой тревоги как бы не замечает. Не должна замечать. Журнал продолжает нестись вперед на парусах гласности и возвращать читателю недоданное запретное. Год Солженицына? Вот вам четыре его рассказа. Читаные-перечитаные (в самиздате и других журналах), но — его! Вот вам главы из “Марта Семнадцатого”. Всего только главы, вырванные из целого. Но — его.
Вот вам новый Марк Алданов: роман “Истоки”. Вот “Мнимые величины”
Н. Нарокова — парафразис из В. Набокова. Вот проза поэта Вл. Корнилова — повесть “Девочки и мальчики”. Все — из вчерашнего самиздата, из-под вчерашнего запрета. И оттуда же, из запасников спецхрана, — “Вальдшнепы” М. Хвылевого и “Убиенная душа” Г. Робакидзе — национальные части возвращаемого всесоюзного наследия. Роман Аркадия Аверченко “Шутка мецената” работает на той же волне. И дневники Пришвина тоже. Кесонный эффект рукописей, извлекаемых со дна сундуков.И все-таки некоторая притерпелость к сенсациям антисталинского толка начинает ощущаться. Главная публикация года — роман Анатолия Рыбакова
“Страх” — несомненно, достойно продолжает трилогию, начатую “Детьми Арбата”, но это уже именно продолжение, не открытие.Две прозаические вещи, опубликованные “Дружбой народов” в 1990 году, достойны были бы стать событиями литературного процесса… если бы таковой продолжался. “Жизнь Александра Зильбера” — острое еврейское жизнеописание, исполненное Юрием Карабчиевским, — проходит тенью его громогласно-разоблачительной работы о Маяковском. И “Цинковые мальчики” — пронзительная исповедь Светланы Алексиевич о смертниках афганской войны — восприняты скорее как книга свидетельств, примыкающая к таким же исповедям женщин и детей войны Отечественной, чем как сопряженное с ХХ веком жанрообразующее открытие огромной важности, что станет ясно позже, после “Очарованных смертью” и “Чернобыльской молитвы”. Да, впрочем, и позже не будет уже того “литпроцесса”, в рамках которого это событие может и должно быть оценено.
Пока же “Дружба народов” продолжает собирать камни с привычного поля. Джума Ахуба. Йонас Микелинскас. Тимур Пулатов…
Из литературного наследия извлекаются славные имена, старые и новые. Марие Ундер. Василь Стус…
Ситуация учуяна поэтом:
…И в тайном архиве, его раскрывая тетрадь,
Вослед за стихами друг другу мы скажем негромко,
Что имя его мы должны написать на обломках,
Но нету обломков, и не на чем имя писать. —
Александр Городницкий (о Чаадаеве).
Рядом — Юрий Айхенвальд, Юлий Ким, Виктор Кривулин, Александр Кушнер, Инна Лиснянская, Ирина Ратушинская, Евгений Рейн, Нонна Слепакова. Москвичи, питерцы… Шестидесятники, уже подпираемые буйной сменой.
Две сенсационные поэтические публикации: Геннадий Айги и Дмитрий Пригов. Айги — истинный трепет души перед небытием: “И нет чего для ничего!.. и так горит себе-“прощай”, что даже мысли нет”. Пригов — глумление души над бытием, в котором может навести порядок только “милицанер” — “грудею нас заслонит”.
Увы. Не заслонит. “Потому что конкретные лица мы по сравненью с идеей Милиции”.
В этом сотрясающемся мире журнал “Дружба народов” все еще силится свести вместе народы через контакты конкретных лиц. Какое обилие диалогов! Таджикско-узбекский: М. Шукуров и Х. Измаилов. Диалог русско-украинский, вернее, московско-киевский: Александр Руденко-Десняк и Иван Драч. “»Рух» — обретение пути”. — “Естественно, парламентским путем?” — спрашивает заместитель главного редактора журнала “Дружба народов”. “Естественно”, — отвечает глава “Руха”. “С каким настроением руководители “Руха” идут на выборы?” — “Думаю, избиратели будут голосовать не столько за “Рух”, сколько против аппарата, у которого так много слов о перестройке и так много неосталинизма на практике…” На прощанье киевлянин рассказывает московскому гостю притчу. Поэт приплыл на затерянный в океане остров и спросил у туземцев: “Есть у вас вождь?” — “Да”. — “Тогда я против”.
На том простились.
Что еще характерно для журнала в 1990 году — обилие переписки. Читательская почта — чуть не в каждом номере. С комментариями членов редколлегии. Хочется удержать читателей…
И по какому-то запредельному чутью — хочется удержать Россию в центре внимания, хотя ничто вроде бы ей еще не угрожает. Очередная сессия Совета по межнациональным отношениям: “Русская культура на перекрестке мнений”. Высказываются: Л. Теракопян, М. Гаспаров, Д. Валеев, Т. Джумагельдыев,
Г. Сафиева, М. Дудин, И. Дедков, Д. Балашов, Л. Гумилев, В. Гусев, М. Новикова, И. Виноградов, Л. Аннинский, Дм. Урнов, В. Рзаев, А. Баяндур, К. Скуениекс, Г. Гусейнов, Б. Холопов, М. Рябчук, Н. Иванова, Ю. Калещук, Л. Мкртчян, С. Баруздин.Последний в роли главного редактора должен подвести итог, но не находит сил. Вместо “итога” — исповедь:
— Интеллигенты забыли о своем предназначении… Иные озлобились… Озлобился, к сожалению, и русский человек, что не было свойственно его натуре…
Тем временем Виктор Ерофеев в “Литературной газете” объявляет “поминки по советской литературе”. Начинается пляс на похоронах.
Многотысячный митинг бушует в центре Москвы, в ста шагах от Кремля, на Манежной площади, — там, где позже выкопают торговый центр и пруд для зверушек, вылепленных Зурабом Церетели.
Цензура отменена.
Горбачев становится Президентом СССР, Ельцин — Председателем парламента России. “У вас есть вождь?” — “Два!”
Убит священник и философ Александр Мень.
В декабре — Съезд народных депутатов СССР. Шеварднадзе подает в отставку. У Рыжкова инфаркт. До штурма телецентра в Вильнюсе — считанные дни. Это будет уже в 1991-м.