Стихи
Зима, весна и светопреломленье
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 1998
Дмитрий Тонконогов
Зима, весна и светопреломленье…
* * *
Шершавую и сонную ангину
Приносит мезозойский ветер
детства.
Я в полутьме, подобно исполину,
Под одеялом пробую согреться.
На тумбочке и Байрон, и Ронсар,
И кажется, что вся литература
Живет, как неприкаянный клошар.
Слова навязчивы, а пуля — дура.
Три склянки сна — извечный
эликсир.
Приносит мать дымящуюся грелку.
И яблоко на мокрую тарелку
Кладет, как посторонний мир.
* * *
Ветер.
Собаки молча пробегают.
Сегодня я не пророню ни слова.
Старуха ветхая меня в дверях встречает,
Мы обнимаемся, как дети, бестолково.
Она смеется — кажется, что плачет,
И тайное письмо дает мне по ошибке.
И тут же вырывает, быстро прячет
В глухой футляр, оставшийся от скрипки.
Потом кладет мне руки на колени,
И я ее перебираю пальцы.
Я насчитаю десять поколений,
Бредущих между нами, как скитальцы.
А в окнах ночь, пришедшая со мною.
Но заперли мы дверь, и чай дымится.
Я будто за невидимой стеною
И снюсь старухе, я умею сниться.
…Собаки пробегают узколобые.
А за ночь время намело сугробы.
* * *
Ушли друзья, остались табуреты.
Струится дым в открытое окно.
А во дворе печальные поэты
С Бодлером пьют веселое вино,
Высматривают Рейна вдалеке.
Как странно говорить на языке.
И суждено родиться и рожденья
Не помнить своего, бояться сна.
Зима, весна и светопреломленье,
Но неизменно азбука темна.
* * *
В нефритовые руки милосердия
Я попаду, когда сломаю шею.
Не буду спать и думать не посмею
Забраться в медицинскую сестру.
Когда к утру ко мне приедет дядя
На синем, на моем велосипеде
И привезет плодовую начинку
В своем веселом толстом животе,
Я пальцами спляшу ему лезгинку,
А почему бы не сплясать лезгинку
Ручной замысловатой наготой,
Ведь все равно он крякнет и уедет,
Все тело сотряся рукопожатьем
И цокнув несъедобным языком.
Я больше никогда не стану пищей
Для женских виртуозных размышлений
И не сожму уверенно, как скрипку,
Слепую пятиструнную ладонь.
Веселие мое трагикомично.
Врачи белы и слишком пунктуальны,
Чуть что, так переходят на латынь.
Счастливые часов не наблюдают,
Сосульки тают, радио молчит.
Я перейти желаю на санскрит,
Как, впрочем, и желаю булку с маслом,
И медсестру, и раковую шейку,
Живую змейку пропустить в руках,
И раздробить ужасный позвоночник,
И вставить гибкий и тяжелый стержень.
Я буду культивировать страданье,
Чтоб всюду богомольные старухи
Плодились и кусались, словно вши,
И пели про последние гроши.
Черновик
Все, что приснится осенью, —
Запомнится и повторится.
Я старого себя боюсь
И полуживого.
Вот так и слово
Сначала мерещится и снится,
А после валяется на дороге,
Как потерянная подкова.
Все, что приснится летом, —
На грани любви и мародерства.
Ангелы влетают в сон,
Испытывают терпение.
И оставляют бога необитаемый остов,
Надеющийся на воскрешение.
Все, что приснится зимой и весной, —
Останется памятью черновика.
Человек неведомый большой и лесной
Ищет себе пристанище
В сумерках языка.
Полуденная старуха
Она сидела за столом
Перед разложенным обеденным прибором,
А старый кот переходил полоску света
И мнил себя толковым словарем.
Он что-то знал, но не раскрыл секрета,
Ушел в себя и сделался царем.
И жили медленно томительно они,
Но память не хранила эти дни.
Повсюду растекалось и слоилось
Тяжелое бессмысленное лето.
Оса, ползущая по чешуе паркета,
Цветы, склонившиеся от жары,
А на стене огромная картина,
Где вечно катятся железные шары
По желтой плоскости, натертой парафином.
Дмитрий Валентинович Тонконогов родился в 1973 году в Москве. Студент Литературного института. Первая публикация стихов в журнале «Смена». Печатался в журналах «Арион», «Смена», «Юность».
Живет в Москве.