Встречи на винной дороге
Анатолий Приставкин
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 1998
Анатолий Приставкин
Синдром пьяного сердца
Встречи на винной дороге
Сага о трех поэтах (Андрей, Серега, Петя)
Я не был с ними достаточно знаком, мы встречались в Доме литераторов в Москве. Теперь встретились в Иркутске, в редакции молодежной газеты, обрадовались друг другу, даже обнялись.
Не теряя драгоценного времени, они тут же направились к столу главного редактора Комарова, плечом к плечу, как на приступ вражеской крепости, требуя немедля гонорар, который им причитался.
Впрочем, оказалось, что не совсем причитался, скорей, мог быть авансом за стихи, принесенные накануне. Но поскольку командировочные на исходе, а ехать куда-то, кажется на Байкал, надо, и за гостиницу платить, и есть, и пить, то…
Комаров был достаточно опытный редактор и долго не спорил. Попридержав напористых гостей ладошкой, тут же позвонил в расчетную часть и после некоторых препирательств по телефону объявил, что денежки им сейчас выпишут, а вот стихи пойдут на следующей неделе.
— Вы согласны? — спросил тактичный Комаров. Я знал его еще по Братску: голубоглазый, светлый, работал в комсомоле и слыл покладистым парнем.
— Согласны, — нахально отвечали поэты.
Забыв поблагодарить хозяина, они ринулись в бухгалтерию.
На улицу мы выходили вместе, вид у них был вполне умиротворенный. Поэты завернули в ближайший магазин, рассовали по карманам закуску и вино, пригласили меня в гости. Выяснилось, мы живем в одной гостинице, только на разных этажах.
По дороге они зашли в здешний театр, где в это время гастролировала группа балета одного из сибирских городов. Афиши о гастролях висели на дверях нашей гостиницы: длинноногие красавицы с головками, склоненными чуть набок, в белых пачках исполняют танец маленьких лебедей. Такая картинка не могла не возбудить фантазий наших поэтов. Но начали они, разумеется, с администратора, которому еще с утречка, изучив афишу, успели позвонить.
Невысокого росточка лысоватый грустный еврей по имени Павел Семенович поздоровался с каждым отдельно и сразу спросил, хотят ли уважаемые гости из столицы провести вечер в театре в качестве зрителей, или… Как-то иначе?
— Иначе! Иначе! — произнесли чуть ли не в голос поэты.
Были они все трое крупные ребята, и занавес рядом заколыхался от их могучих голосов.
Особенно выделялся медвежьей фигурой Андрей. Серега был стройней и выше, очки в старомодной золотой оправе делали его похожим на иностранного профессора. Петя был и поемче, и помоложе. Миловиден, тих, голубоглаз.
— В театре шумновато, — сказал Серега, поморщившись.
Андрей уточнил, что лучше бы поскромнее, в творческой, знаете ли, обстановке…
Павел Семенович слушал потупясь.
— Разве что в гостинице? — предположил деликатно.
— Да, да! — подхватили поэты. — Ну, конечно, в гостинице… Как мы сами не подумали, что в гостинице…
— Творческая группа, скажем… из четырех человек вас бы устроила?
— Именно группа, из четырех…
— Тогда после спектакля в девять, — подтвердил буднично Павел Семенович. — Мы, кстати, и остановились с вами в одной гостинице…
Поэты горячо простились с администратором и покинули здание театра.
День у меня выдался суетный, жаркий, так что вернулся в номер поздно и уже ни о чем не мечтал, только бы принять душ да завалиться в кровать. Утром в пять часов у меня теплоход на Байкал.
Тут и позвонили поэты по местному гостиничному телефону.
— Зайди на чуть-чуть, — сказали. Кажется, звонил Серега. — Время-то детское, а мы стихи читаем.
Должен отметить, что это были хоть и молодые, но уже известные поэты, их печатали столичные журналы, хвалили в прессе. Частенько встречал я дружную тройку в писательском доме, в ресторане, где они шумно праздновали очередной успех.
Соблазнясь стихами, я спустился этажом ниже и постучал в дверь, из-за которой доносились громкие голоса.
Павел Семенович сдержал обещание и привел четырех молоденьких актрис. Сам же скромно посиживал в уголочке и со стороны наблюдал за процессом творческого общения. Зато поэты блистали красноречием: читали стихи, поднимали тосты, острили, импровизировали.
Вскоре тишайший администратор откланялся с извинениями и удалился, прихватив с собой одну из девиц. Пирушка же продолжалась. Стало шумней и раскованней. Подшучивали над Андреем, который якобы во Внукове так перегрузил собой самолет, что его пришлось облегчать за счет багажа, то бишь многочисленных рукописей. Аэродромная обслуга рыдала, читая разбросанные по летному полю белые листочки со стихами, и заучивала их наизусть…
Андрей парировал выпад байкой про влюбчивого тихарика Петю, который назначил миловидной стюардессе свидание в городе Иркутске, у памятника, но забыл, какого именно. Потом они оба накинулись на Серегу и стали выговаривать за брошенную в Москве некую брюнетку, от которой он и бежал в Сибирь…
Девушки дружно смеялись. Однажды лишь возникла непредвиденная пауза.
Кто-то из компании, кажется Петя, из чувства справедливости предложил друзьям-поэтам сделать трехминутную паузу и дать слово другой стороне.
— В конце концов, интересно выслушать и «маленьких лебедей», — сказал он. — Хотя понятно, что главный их язык — пластика… Не случайно кто-то из великих говаривал, что совершенство человечества воплощено именно в балете!
Девушки переглянулись и дружно заверили, что они никакая не пластика и совсем уж никакие не маленькие лебеди, о которых так красиво говорил поэт Петя. Хотя танец «маленьких лебедей» они обожают. Наверное, восприняли слова Пети как оригинальную шутку столичных гостей.
Но гости-то удивились. И Андрей, упираясь глазами в закуску, поинтересовался:
— Так вы хотите сказать, что вы… не-ба-ле-ри-ны?
— А почему мы должны быть балерины? — спросили в свою очередь девушки.
— Но кто же вы тогда? Если вы… не-ба-ле-ри-ны?
— Как кто? Мы «не-ба-ле-ри-ны»… — отвечала одна, не самая робкая из них.
— И не актрисы?
— Конечно нет.
Вот тут и наступила неловкая пауза. Обстановку разрядил рассудительный и почти трезвый Серега.
— Ай да ваш Павел Семенович! — воскликнул он. — Ай да умница, сукин он сын!
— Почему «наш»? — парировали девушки. — Может, он «ваш» Павел Семенович?
— Наш! Наш! — завопили поэты. — Ге-ниа-ль-ный администратор!
— У Даля, между прочим, — сказал умный Серега, — слово «администратор» обозначает — исполнительный человек…
— Исполнил! Исполнил! — было единодушно решено. И веселье продолжилось далее.
Было тут же предложено выпить за здоровье Павла Семеновича, который столь тонко и глубоко смог постичь душу поэта.
«Три души», — добавил я и, пригубив вино, поспешил откланяться.
Меня, кажется, и не удерживали. Творческих единиц после моего ухода оставалось ровно столько, сколько нужно для полного взаимопонимания.
Прощаясь, я успел перекинуться с поэтами по поводу будущей нашей встречи, поскольку вслед за мной они собирались побывать на Байкале.
— В Слюдянке… Через три дня, — Серега, поблескивая золотыми очками, привстал и протянул мне рюмку. — Предлагаю выпить за неожиданность!
Неожиданно, так я понимал, встретились в редакции. Неожиданно получили гонорар за ненапечатанные стихи… И девушек подцепили…
— За неожиданную встречу на Байкале, которую ожидаю. — Я выпил последнюю рюмку и ушел к себе в номер.
На пути пароходика оказалась Листвянка. Полукурортная, полутаежная Листвянка: лесистые взгорья, мягко огибающие «славное море», искрами вспыхивавшее у горизонта; повидал и порт Байкал, крошечный, обжитой у берега пятачок, где на узкой кромке, под скалой, приткнулся стальной аппендикс заброшенной Транссибирской магистрали, а на нем, прямо на рельсах, паслись лошади, выщипывая траву между шпал…
А еще через три дня я оказался в Слюдянке. Поселочек на самом юге Байкальского моря. Тут проходит новая, спрямленная трасса железной дороги, и тут же в горах добывают мрамор, всех цветов радуги. Я подобрал несколько осколков на память, но прежде попытался узнать, не наезжали ли сюда трое московских поэтов.
В ответ услыхал, что были, как же! Приехали, расположились, собирались выступать в местном клубе, но вдруг сорвались и… Даже вещички кой-какие оставили… Рубашку вот, плащ…
— Первая неожиданность, — только и смог я произнести.
— Да, — сказали в гостинице. — Мы тоже не ожидали. А вещички-то куда девать? Может, захватите? Вы же в Москве, небось, встречаетесь…
— Бывает, — отвечал я, поглядывая в окошко на сверкающую водную гладь. В памяти прокручивалась песенка, услышанная на пароходе:
Избушка на Байкале, сиреневый дымок,
Избушку не искал я, но миновать не мог,
Не мог не обратиться к рыбачке молодой:
Напои меня, рыбачка, байкальскою водой…
Рыбачка напоила, спросив, далек ли путь,
И тихо предложила немного отдохнуть,
Был взгляд рыбачки светел и, как Байкал, глубок,
Трепал морские сети Култукский ветерок…
Не знаю уж, как там с рыбачками, которых якобы встречаешь на Байкале, а вот «Култукский ветерок», насколько я понимал, это стихия, которая приносит неожиданность… Непогоду, и бурю, и заезжих поэтов… Или их вещички…
Я забрал рубашку и плащ, решив про себя, что, пожалуй, нагоню их в Усть-Баргузине, где у них запланирована встреча с тамошними промысловиками.
Но и в Усть-Баргузине, темноизбяном поселочке, стоявшем у исхода таежной реки Селенги, где водятся заповедные соболя, а рыбаки на лодках-«мотодорах» выезжают на вечернем теплом закате ловить серебряного омуля, поэтов я не нашел.
— Приехали да уехали, — был ответ. Пожилая дежурная в здешней гостиничке, темнокожая кержачка с раскосыми глазами, немногословна. — Бумажки свои, авторучку на столе бросили…
— Давайте бумагу. Давайте ручку, — сказал я. И не очень уверенно
добавил: — В Верхнем Ангарске увижу, отдам. Они обещали меня ждать.Дежурная покачала головой и ничего не ответила. Мало ли за свои годы повидала она всякой залетной публики: охотники, рыбаки, гидрологи, лесовики, жулики, браконьеры…
Теперь вот поэты из Москвы.
— А вы не поэт? — спросила сурово, когда я расплачивался за «койко-место». На самом же деле это была чистенькая, по-домашнему обихоженная комнатушка с окошками, обращенными на Байкал.
— Нет, нет, — открещивался я, хоть понимал, что предаю своих друзей. — Я только одни стихи знаю, про «Култукский ветерок…».
— Это что, — отозвалась дежурная, подобрев. — У нас тут свой ветерок, «Баргузин» называется, да такой… Окошки выдавливает! Но раз вы не поэт, не торопитесь. Ныне рыбка пошла, так рыбкой подсластитесь…
На берегу уже вовсю полыхали костры, высоко вздымая белое пламя. В громадные закопченные котлы корзинками ссыпали живое серебро… А остроносые лодки-«мотодоры» словно выныривали из темных вод, и появлялись въяве, будто черноморы из вод, сами рыбаки, в высоких сапогах, в прорезиненных фартуках, озябшие, но веселые, вприщур поглядывали на самых нетерпеливых, охочих до сладкой рыбки.
Но рыбки у костра хватало всем. И я вечер, другой приходил сюда полакомиться, пока дожидался нужного мне рейса до Верхнего Ангарска — следующего пункта, который мы согласовали с поэтами для встречи.
Впрочем, там их тоже не оказалось.
Несколько командировочных, геологов да десяток жаждущих подлечиться на местных горячих источниках. А лечатся тут просто: раздеваются и лезут в ямку с горячей, будто кипящей, в пузырьках водой.
Иные над ямкой разбивают палатку или ставят навес от дождя. Так и живут неделю, другую. Я уже и под навесы заглянул, так, на всякий случай. И по поселку порыскал, пока в здешнем поссовете мне не объяснили, что приезжали трое, прозывали себя поэтами, но только уехали, торопились в Иркутск.
— Вещи… оставляли? — спросил я угрюмо.
— А как же! Фотоаппарат, книжку… Бритвенный прибор еще.
Я забрал аппарат, бритвенный прибор и книжку, это был путеводитель по Байкалу, кажется, ни разу не открытый.
В Иркутск я вернулся в тот самый день, когда они отчалили на самолет. В гостинице мне отдали брошенный ими впопыхах чемодан. Я сложил в чемодан вещички и привез его в Москву.
В какой-то день, выяснив по телефону, что мои друзья посетили писательский ресторан, я приехал туда вместе с чемоданом.
Все трое восседали за крайним левым столиком в углу и, судя по всему, праздновали благополучное возвращение из Сибири.
Пирушка была в разгаре, когда я вынырнул перед ними, как черт со дна Байкальского моря. Дымилась на столе, застеленном белой скатеркой, картошечка, приправленная зеленым лучком, желтые квадратики сливочного масла в блюдечке, розовела гурийская капустка рядом с початой «столичной», еще сохранившей на стекле холодный налет…
Меня встретили громкими возгласами. Меня и особенно чемодан, который и не чаяли увидеть. Чемодан на радостях «посадили» на четвертый свободный стул, подчеркнув этим его особую значимость, а мне налили рюмку водки.
Тост прозвучал так: за славный сибирский город Иркутск, в котором мы встретились, и за славное море Байкал, на котором мы почему-то не встретились…
— Может, за неожиданность? — спросил я.
Они разом загоготали в три здоровых глотки, так что за соседними столиками испуганно оглянулись.
— Да, да, это было так неожиданно, — произнес как-то странно Андрей, взглядывая исподлобья на своих дружков. Но те уткнулись в тарелки, вдруг вспомнив, что пора и закусить.
— А что, были и другие неожиданности? — поинтересовался я.
— Было кое-что, — пробормотал Серега, блестя золотой оправой очков. — Ты закуси, давай… Никуда же на этот раз не торопишься?
И вот что я узнал.
Памятная пирушка в иркутской гостинице после моего ухода продолжилась, как ей и полагалось, до утра. Потом еще весь следующий день, и вечер, и ночь, и снова утро, и день. В пылу устоявшегося застолья Сереге вдруг показалось, что он влюбился в одну из девушек, бесповоротно и на всю жизнь. А поэтому должен на ней жениться. Было решено тут же сыграть свадьбу. Девушка, кажется, не возражала. Да и остальные от такой прекрасной идеи были в восторге.
— Ее звали Светой. Не помнишь?
Я сознался, что Свету не помню. Но в целом они смотрелись и были ну почти как… Как «маленькие лебеди»…
— Да ты должен был запомнить! — сказал Серега, постаравшись не заметить упоминание о лебедях. — Она сидела от тебя по левую руку… — И добавил со смешком: — От нее-то и сбежали!
— Сбежали… На Байкал? — спросил я.
— С Байкала тоже.
Далее рассказ зашел о самой свадьбе, которую сыграли по всем правилам, одарив молодых и цветами и стихами. И в спальню, как водится, проводили, и…
— Ну, к чему такие подробности? — запротестовал вдруг Петя. — Сами-то мы были не очень…
— Не очень — что?
— Не очень — кто? — поправил он. — Не очень были мужчинами.
— Ну, ты преувеличиваешь, — вяло возразил Андрей. — Смылись. Правда. Но ведь и дела были… На Байкале.
Оставив новобрачную в номере, пока она спала и видела золотые сны, на зорьке, крадучись, поэты удрали на Байкал, и молодожен Серега тоже. Любовь его к этому времени поостыла. А бегать от женщин он, сдается, привык.
Через день получили от молодой жены Светы телеграмму, что она едет к ним на Байкал и просит дождаться ее в Слюдянке. Не долго раздумывая, поэты рванули в Усть-Баргузин. Новобрачная их догнала, застав в гостинице. Но пока объяснялась с дежурной, они махнули через окошко на пристань, благо у причала стоял рейсовый теплоход «Комсомолец»…
Света помахала им ручкой с причала и направилась к знакомым геологам, подсев на вертолет, который направлялся в верховье Байкала. Но, видимо, не рассчитала: пока добиралась от геологов на попутном вездеходе до Верхнего Ангарска, дав по рации знать в поселковый совет, чтоб поэты ее ждали, последние немедля вернулись на теплоход, который заночевал в Ангарске, и уплыли в Листвянку, а оттуда в Иркутск.
В Иркутской гостинице она их таки настигла. Дежурная торжественно объявила Сереге, что к нему приехала жена и ждет его в номере.
— Жена? — переспросил он почему-то охрипшим голосом. — Это какая?
— А у вас их что, много? — удивилась дежурная. — Ну, значит, та, что половчее других…
Бедный Серега аж зарыдал от горя… Он так соскучился по Москве, по москвичкам, по ресторану в Доме писателей… Хочет туда лететь!
При упоминании о ресторане друзья немедля поддержали его.
Ну и далее: самолет, такси, Дом, ресторан…
— И чемодан, — добавил без улыбки Петя.
— Это и правда неожиданность. — Я с сочувствием посмотрел на Серегу. Он снял очки, на глазах его были слезы.
— И как это я… — всхлипнул, шмыгнув носом. — Ума не приложу… Но она мне, правда, понравилась…
— Великолепная девчонка, — подтвердил Андрей. — Выпьем за нее?
— А если она в Москву нагрянет? Великолепная ваша… — поинтересовался я и посмотрел на чемодан. И вслед за мной все посмотрели на чемодан.
Серега вздрогнул, слезы у него мгновенно просохли.
— Нет, — сказал он, заикаясь. — Не может приехать. Не должна… И зачем?
— Как — зачем? Ты муж? Или не муж?
— Не знаю, — бормотал Серега.
— Но ты хоть написал ей?
— Я потом, — пообещал Сергей. И, подумав, добавил: — Когда успокоюсь.
— Хочешь, я напишу, — предложил Петя.
Теперь все смотрели на Петю, он невозмутимо уплетал картошку, сочно похрустывая гурийской капусткой.
— Мда, — промычал Андрей. — А такая была любовь! — Мне показалось, что он ерничает.
— А у поэта не бывает «не такой любви», — парировал Серега.
— После которой остается лишь чемоданчик… — съязвил Петя, подцепив на вилку маслянистый бочок селедочки.
— Ну, ладно вам! — завопил Серега. — Разве я один… Играл… В свадьбу?
Так странно оговорился.
— Ты прав, старик, мы все играли, — качнул могучим плечом Андрей и шумно вздохнул. — И Петя тоже прав, предлагая вернуться к закуске…
Андрей слишком старательно разливал водку по рюмкам, потом окинул глазом стол, подвинул к себе картошку, масло и, вдруг решившись, выдохнул:
— За «маленьких лебедей», что ли?!
Пока друзья-поэты пируют, хочу отвлечься и попытаться понять, что же произошло?
Конечно, не за столиком, это я потом додумал.
Мне вовсе не хочется, чтобы все тут рассказанное (и кое-что не рассказанное) выглядело как издевательство столичных сытых мальчиков над бедной провинциальной девушкой.
Тем более что история на этом не кончается. Верней предположить иное, что в пылу праздника, когда блистательно сошлись воедино молодость, вино и стихи, Серега и взаправду влюбился.
Тогда можно как-то объяснить (и даже оправдать) поведение почти незнакомой мне Светы, которая не смогла противостоять напору и решилась в одночасье круто изменить судьбу.
Признаемся, а разве мы в какие-то минуты, не самые лучшие, не ждем чуда, которое бы перевернуло нашу жизнь?
Спустя полгода встретил я Андрея и узнал финал истории, который при всей нашей фантазии трудно вообразить. Света, покинутая в первую брачную ночь, приехала-таки в Москву в поисках своего непутевого мужа. А Серега трусливо удрал на дачу и там отсиживался, пока самый добропорядочный из всех троих Петя опекал ее. И, опекая, влюбился. Разумеется, с согласия Сереги, — хотя, если подумать, при чем тут он, — Петя и вступил с ней в настоящий брак. Концовка получилась совсем в духе американских киномелодрам… Но концовка ли…
Знаю, что прожили они счастливо лет десять, пока Светлана в тридцать своих лет не умерла от порока сердца. У Пети на руках остался ребенок, девочка, ее воспитанию он посвятил свою жизнь.
Сейчас, когда я рассказываю эту историю, ребенок вырос, а сам Петя изрядно поседел, хотя выглядит бодро и пишет оптимистические стихи. Только не о любви. Иногда я встречаю его в нашем писательском клубе. Но всех троих вместе не видал ни разу.
Здороваясь с Петей, я спрашиваю о дочке, о делах. Разговариваем о чем угодно, только не о прошлом. И все равно, я замечаю, как темнеют его глаза. Как Байкал в грозу. Прямо-таки ощущаю, как накапливается в них тоскливая тяжесть. Мы торопливо прощаемся. Но я еще успеваю глянуть ему вслед и подумать о том времени, когда были мы молоды. И резвы. Так беспечно резвы, что казались почти счастливыми…
Где же это все? И отчего тоскливо сжимается сердце, когда сознаешь вдруг, что никаких неожиданностей в жизни уже не будет; Петя оглядывается и тоже смотрит мне вслед.
Наверху что-то громыхнуло. Я решил было, что это опять коты, но тут же услышал громкий шепот и звук поцелуя.
Задрав голову вверх, до ломоты в шее, окликнул, но не громко:
— Эй, там! Кто-нибудь меня слышит?
Наверху замолчали, а потом раздался женский негромкий смех и всякие «охи» и «ахи», говорящие о том, что там происходило самое что ни на есть любовное действие.
— Э-й! Лю-ди! — крикнул я сильнее. — Вы — люди или… Не люди?
Никакого отклика на мой призыв не последовало. Там наверху шла своя ночная жизнь. Мое появление ни в чьи планы не входило.
А значит, меня как бы и не было.
От подступившей обиды завопил во все горло, мой крик разбудил бы мертвого.
— Эй-черт-бы-вас-побрал! Трахайтесь себе на здоровье… Сколько влезет… Но помогите же! Человек пропадает! — И повторил по слогам: — Че-ло-ве-к про-па-да-ет!
Шум наверху стих, но вскоре возобновился, и стало даже слышней, я отчетливо различал, как всхлипывает от сладкой страсти женщина и бормочет, бормочет слова любви, понятные только им двоим.
— Это неприлично, — проговорил я, но уже самому себе. — Это несправедливо и беззаконно. Сидеть тут в железной клетке, да еще слушать, как они там…
И топнул с силой ногой. Но этих двух ничего не интересовало. Кроме, конечно, их самих. Любовь грохотала по всем этажам, и никому от этого, кроме меня, не было плохо. Чтобы не слышать, я стал напевать какую-то песенку, но все равно эти, наверху, были громче меня.
— А все-таки любовь должна быть поскромней, — безнадежно решил я, обращаясь к нарисованной девице. — «Любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при луне…» Так я запомнил с юности. А может, любовь — это как раз и вздохи, и прогулки? И вот так…
Я присел на пол и песенкой постарался заглушить звуки…
…Был взгляд рыбачки светел… И, как Байкал, глубок…
В лифте голос звучит глухо. А о «Култукском ветерке» только в подвале с крысами и вспоминать. Но, кстати… Кстати! Там на Байкале была еще встреча с Мироновым… Но где он, среди моих дружков застольников… Вглядываюсь в память…
Продолжение. Начало см.: «ДН». 1998. № 4.