Рубрику ведет Лев Аннинский
КПМ с полувековой дистанции
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 5, 1998
КПМ с полувековой дистанции
Рубрику ведет Лев Аннинский
В 1947 году три воронежских школьника (один из них — сын секретаря обкома партии) придумали тайную организацию (кружок, группу — «они не сразу определили ее статус») для борьбы против существующего режима.
Режим ответил репрессиями. Никого, правда, не шлепнули, но замели и упекли почти всех, кого три школьника успели втянуть в это дело, — около полусотни человек.
Судьба послала заговорщикам талантливого поэта, который впоследствии и описал их хождения по мукам — сначала в стихах, а потом в повести «Черные камни». Повесть была издана, переиздана, переведена на иностранные языки; она, собственно, и обеспечила группе юнцов, загремевших в лагеря, позднюю известность: не только не дала ей затеряться в памяти, но придала статус символического исторического события.
К пятидесятилетнему юбилею этой группы воронежские газеты опубликовали статьи и воспоминания участников событий. Не буду ничего пересказывать, тем более что о повести «Черные камни» уже дважды писал в «Дружбе народов», и именно в рубрике «Эхо». Собственно говоря, меня интересовал путь Анатолия Жигулина, поэта поразительной душевной чистоты и честности, — хотя по ходу разговора приходилось касаться давно прошедшего политического дела, в котором ни такой чистоты, ни честности не было, — а была адская смесь подлости системы и беззащитности ее жертв, слабость которых усугублялась противоречивостью их позиции.
Вот в это последнее обстоятельство и есть смысл вдуматься сегодня, когда прямые страхи вроде бы изжиты и нынешние читатели, для которых «милый образ бандита в пенсне» (имеется в виду Л. П. Берия) — что-то вроде анекдотического персонажа, который в паузах между расстрелами порывался начать либерализацию режима.
Для нынешних читателей вся эта история начинает отдавать чуть ли не филологическим казусом. Дело в том, что тайная организация воронежских школьников, ставившая своей целью борьбу против Коммунистической Партии Советского Союза, называлась — Коммунистическая Партия Молодежи. КПМ против КПСС. Коммунистическая партия против коммунистической партии — есть отчего тронуться неохмуренному разуму…
Надо сказать, что этот казус — едва ли не основной пункт рефлексии (оправданий и самооправданий) бывших активистов КПМ, вспоминающих сейчас минувшие дни.
Были ли создатели КПМ убежденными коммунистами?
Нет, в таком контексте им сейчас оставаться невыносимо. И они мобилизуют всю последующую историю (после 1947 года), чтобы найти себе другой контекст:
«Молодежные революции, потрясшие Европу в конце 60-х годов, имели, по существу, те же корни: радикализм юного поколения, его стремление к переменам в обществе. Именно эти идеи за два десятилетия до парижских и пражских событий, пусть в гораздо более скромном идеологическом и организационном масштабе, впервые прозвучали на нашей воронежской земле…»
ЭТИ идеи? Интересно, что сказали бы Батуев и Жигулин, если бы им предложили в 1947 году поджечь университет. Или подсунули бы им ту вытяжку из троцкистских идей, которой питались бунтари в Париже 1968 года. Или пригласили бы на Вацлавскую площадь, где жег себя Ян Палах, и этот живой факел был символом отчаянного сопротивления европейского сознания тупому русскому насилию, а если этот акт прикрывался идеями «социализма с человеческим лицом», — заметьте этот лейтмотив: прикрытие, маска, вывеска! — так вот: именно это прикрытие и было отброшено еще 20 лет спустя как липовое. Не говоря уже о том, что примерявшаяся парижскими бунтарями маска «молодежного» социализма с троцкистским окрасом вряд ли пристала бы Анатолию Жигулину, Борису Батуеву или даже Давиду Будённому, который сегодня возводит «Париж» к «Воронежу».
«Как же тогда быть с названием нашей организации — коммунистическая партия молодежи, которое и сейчас у некоторых вызывает сомнение?» — спрашивают в газете «Воронежские вести» Д.Будённый и В.Рудницкий.
У меня это сомнений не вызывает. Потому что я верю мальчикам 1947 года: это были действительно самые чистые и честные души. И верили они — в коммунизм.
Так что неспроста по нынешним временам их приходится выгораживать от обвинений уже не в антикоммунизме, а в коммунизме.
В Программе КПМ стояло следующее: обновление компартии и пропаганда идей Ленина.
Сегодняшнее объяснение: «Не исключено, что руководители КПМ такой программой пытались обеспечить некоторое прикрытие…»
Это — не в 1968 году, во времена Палаха, а в 1947-м, и не в Чехии, а в глубине России: идеи Ленина, стало быть, — уловка. А на деле что? А на деле «обсуждается вопрос о необходимости и возможности устранения сталинского режима».
Бланкисты! Из Ленина усвоили одну идею: режим — сломаем, а там разберемся…
Не верится. Не верится мне что-то в эту иезуитскую логику. В безумие молодых воронежских идеалистов — верю. В их змеиную хитрость — нет. В наивную доверчивость — верю. В лукавую изворотливость — нет. Это потом, в застенках, запираясь и отпираясь, честные люди проходят такую школу. Начинают же с этого только прожженные политиканы.
Перечитывая «Черные камни», ветераны КПМ пишут: «Из этих материалов видно, что автор (Анатолий Жигулин. — Л.А.
) решительно покончил с иллюзиями ленинизма и коммунизма много лет назад, еще в первые годы заточения».В первые годы заточения — покончил. Значит, ДО заточения, то есть во время зарождения КПМ и активного в ней участия, — был всё-таки во власти этих иллюзий?
Да, был. И не должен, я думаю, ни каяться в этом, ни открещиваться от этого.
Еще один член КПМ, бывший во власти иллюзий, пишет:
«В тюрьме и в лагере, встретив мудрых и честных людей, я окончательно понял, что коммунистическая идея — это бредовая химера, причем очень страшная и опасная, так как любые коммунистические режимы по своей сути — преступны и антинародны. Увы, не все «капээмовцы» сегодня разделяют подобную точку зрения. Есть те (их, правда, немного), прозрение которых затянулось. Бог им судья!»
Бог-то Бог, да почему же тех, кто «не разделяет подобную точку зрения», считать такими уж слепыми? И что это такое: «коммунистические режимы» — кто их видел реализованными? Тоталитарные — да, террористические, казарменные, лагерные, причем под любыми идеологическими соусами… но «коммунистические» — это все-таки немного из другой оперы. Коммунизм — не бредовая химера, а вышедшая из недр христианства «вековая мечта человечества», оказавшаяся (или раз за разом оказывающаяся) несбыточной. Разумеется, если судить о коммунизме только по тому, что написали о нем у нас после 1991 года, — то действительно: страшен, опасен, преступен, антинароден. А если вспомнить, что писали о коммунизме веками? И не желтые журналисты, а великие утописты-философы? Не отбросы же общества первыми шли в коммунизм, не боевики, рвавшиеся переломить хребет режиму и прикрывавшиеся коммунизмом как маской, а самые кристальные души, верившие в коммунизм как в будущий рай земной.
Когда большевики пришли к власти и обнаружилось, что вокруг — разруха, у Льва Каменева, хозяйничавшего тогда в Москве, спросили, отчего это при новой власти продолжают твориться старые безобразия. Он в сердцах ответил:
— Значит, такой народ!
В отличие от семнадцатилетних воронежских школьников, Лев Борисович, опытный политик, куда больше подошел бы под определение «врага режима», прикрывшегося «коммунистической идеей», — однако и у него хватило же идеализма понять, что идеи — это одно, а реальность, в которую они впарываются, — несколько иное. Он, правда, рискованно сформулировал: «такой народ» — этот народ и отплатил ему в конце концов чекистской пулей. Но то, что есть неотвратимый и довольно «грязный» ход вещей, который пригибает к земле самые чистые и честные идеи, — это старый большевик хорошо почувствовал.
Реальность страшна, грязна. И только те идеи остаются в ней чистыми, которым удается остаться «чистыми идеями» и не влезть в реализацию. Большевики схватили власть, когда насилие уже было раскручено на всю катушку… Возьми власть эсеры, они тоже очень скоро почувствовали бы, что «народ такой». И точно так же ставили бы своих оппонентов к стенке. И не к большевикам, а к ним, эсерам, хлынула бы «во власть» та лапотная масса, которая «от сохи» рвалась к городской жизни, и назвался бы этот призыв не ленинским, а черновским, спиридоновским или еще каким-то. И чудовищная реальность ХХ века реализовалась бы под другими именами. И самые честные, самые чистые воронежские школьники создали бы союз заговорщиков не во имя очищения марксизма-ленинизма, а во славу неискаженных идей Петра Кропоткина…
В конце концов идеалисты и мечтатели оказались бы в тех же лагерях, а головорезы — там же — вертухаями. Хотя и клялись бы другими идеалами и докладывали бы другим начальникам.
Теперь насчет начальников. Есть такая версия, что дело КПМ было «сфабриковано по инициативе представителя МГБ по Воронежской области Литкенса и министра госбезопасности Абакумова, которые якобы неправильно информировали вождя, а капээмовцы, мол, были верными последователями дела Ленина—Сталина».
По поводу этой версии Д.Будённый и В.Рудницкий замечают:
«Наивная сказка для простодушных людей, известный прием сталинистов — все
преступления и беззакония якобы творились прокравшимися в органы врагами партии и народа, такими, как Ежов, Берия, Абакумов, которые вводили в заблуждение «отца народов». Поразительно, но в эти сказки до сих пор верит немалое число людей».Верят или не верят, сказки или не сказки — это с полувековой дистанции уже мало что меняет. От последнего местного уполномоченного до людей уровня Ежова и Абакумова — они все пеклись о стабильности строя и безопасности собственной властной структуры, хотя отлично знали, я думаю, истинную цену мальчишеским заговорам. И Сталин знал. Но знали они также и другое: если с камешка пойдет лавина, — всех погребет. И потому вырубали «полувиновных», стирали в пыль чистых и честных с цинизмом и жестокостью, то есть без всякого идеализма и без жалости к идеалистам.
Но идеалисты должны же были рано или поздно понять, откуда в этой жизни цинизм и безжалостность! Для того, чтобы расправа над ними была признана несправедливой, они должны были и впрямь чувствовать себя борцами «за дело Ленина—Сталина». А если они изначально чувствовали себя борцами ПРОТИВ этого дела, — то о какой безвинности могла идти речь? Чего другого они могли ожидать от режима?
Страшная дилемма. Недаром же и сегодня некоторые капээмовцы не могут выпутаться из этой петли. «В эти сказки до сих пор верит немалое число людей». Как сказал один сказочник, нет такой сказки, какую не выдумала бы сама жизнь.
А жизнь вот что предъявила:
«Многие члены КПМ были из сельской местности, многие городские ребята бывали в селах. Они знали ужасающее положение селян, хотя и в городах было не намного лучше. Крестьяне ненавидели колхозы, многие помнили ужасы коллективизации и 37-й год…»
Ужасы коллективизации и 37-й год помнили, несомненно, многие, а войну, которая только что выжгла эту жизнь, помнили, надо думать, все. И понимали, что ужасающее положение селян и горожан было не целью марксизма-ленинизма, а следствием войны, вернее, двух мировых войн, между которыми страна сидела на осадном положении и после которых еще полвека отливала пушки вместо масла.
Рано или поздно историки зададут вопрос: а эти мировые войны, истерзавшие Россию и заставившие ее влезть в большевистское ярмо, — они откуда на нашу голову? Извне напасть? Или от нашей же внутренней смуты, которая наводила на нас «соседей-врагов»? Крестьяне ненавидели колхозы? Да, так. До этого они ненавидели кулаков и помещиков, а теперь ненавидят тех, кто распустил или разогнал колхозы. Трудно быть ангелом, в поте лица добывая хлеб свой, да еще неся на хребте ощетинившееся пушками государство, — однако какое ДРУГОЕ государство могли представить себе тогдашние идеалисты, кроме того, какое вымечтали их прямые предшественники, «русские мальчики» с исправленной картой звездного неба в руках, — государство, которое эти же мальчики пошли завоевывать под красными знаменами?
Благородство-то в них осталось. И нищая земля с отчаявшимися «селянами» ранила душу. Хотя в городе этим мечтателям было пусть «не намного», но лучше. И некоторые (из обкомовских детей) привыкли видеть даже милиционера, охранявшего их покой. И эти же дети — пошли против отцов, потому что не смогли вынести боль, ужас опустошения. Молоденькие советские школьники были наследниками тех благородных, честных, кающихся дворянских детей, которые когда-то «выламывались» из уюта усадеб и шли в народ, в революцию, в коммунизм…
Но отнюдь не в то «общество потребления», которое строится теперь на руинах «коммунизма».
О руинах теперь говорят так — я продолжаю цитировать статью, опубликованную в Воронеже к пятидесятилетию КПМ:
«Коммунизм…весьма коварная сказка… очень удобное средство для оболванивания масс и достижения комвождями амбициозных, чисто преступных целей…»
Я догадываюсь, как подобное рассуждение — самый этот тип мышления — может вывернуться в головах нынешних десятиклассников, наблюдающих строительство особняков для «новых русских», и толпы бомжей, не находящих себе места:
— Демократия — весьма коварная сказка… очень удобное средство для оболванивания масс и достижения демвождями амбициозных, чисто преступных целей…
Какие «задачи» поставят в своей «программе» нынешние юные заговорщики? Думаете, «общество потребления»?
Авторы статей к юбилею КПМ, кажется, именно так думают:
«По мере стабилизации и укрепления экономики, повышения благосостояния народа так называемый левый электорат будет неуклонно уменьшаться».
Блажен, кто верует. А вы уверены, что парижские молодые бунтари, «так называемый левый электорат» 1968 года (а именно эти радикалы кажутся некоторым ветеранам КПМ прямыми наследниками их «молодежной партии») –думаете, те юные нигилисты взбесились оттого, что были не сыты? А может, потому и взбесились против «общества сытости», что оказались — впервые после
войны — достаточно накормлены, чтобы собраться с силами и начать кидать тарелки на пол (и камни в окна аудиторий)?Десять лет назад в предисловии к жигулинским «Черным камням» можно было прочесть: КПМ — «нелегальная антисталинская организация, целью которой была пропаганда идей марксизма-ленинизма»
.Противоречивость этой характеристики была настолько нестерпима, что в последнем переиздании повести ее решили сменить:
«Они называли ее (организацию) коммунистической. Почему? В наглухо закрытой тиранической стране они просто не знали иной философии. У них не было альтернативы. И опору против деспотии они искали в том же марксизме. В этом тоже была их трагедия».
Я думаю, это точно сказано.
Однако «трагедия» нестерпима; очень хочется, чтобы она как-нибудь обернулась прозрением. Каким? Развенчать «коммунизм». «Стабилизировать экономику». Лишить опоры «так называемый левый электорат». Тогда, может, и трагедии не будет?
Будет. Будет трагедия. Не в том задача, чтобы избежать ее, а в том, чтобы выдержать.
Молоденьким воронежским героям выпало не только протестовать против режима, опираясь на доктрину режима. Им выпало еще и мучиться всю оставшуюся жизнь сомнениями в том, на что же они должны были опираться.
Тогда они выдержали.
Как им выдержать теперь?