Рубрику ведет Лев Аннинский
Два лыка в строке
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1998
Два лыка в строке
Рубрику ведет Лев Аннинский
Началось так.
Он меня спрашивает:
— Ты глобалист, конечно?
Я говорю:
— Конечно, глобалист. И еще: мондиалист. Сторонник общечеловеческих ценностей.
Он подступает:
— А ты не находишь, что в современном глобализме представлены вовсе не ценности, а только интересы? И что синтез надо искать заново?
Я говорю:
— Искать-то надо. Но — на каком основании? Старое сгнило, нового нет.
Он смеется:
— Найдем!
Я говорю:
— Как его найдешь? Все пестрит, все цветет, все гидры выползли из гнезд…
Он подхватывает:
— Вот и хорошо! Универсализм, в отличие от глобализма, сохраняет все многообразие цветущей сложности бытия! По принципу равнодостойности всех культур, цивилизаций, религий.
Я говорю:
— По принципу политической корректности? Когда танец шамана и балет Большого театра в известном смысле равноценны?
Он морщится:
— Не ерничай. Речь идет об очень важных вещах. Если угодно, о выживании культуры. Человечество должно перейти от техноцентризма к культуроцентризму. К новому синтезу ценностей. К цивилизации многоликого универсализма.
Я говорю:
— Как? Как ты сказал?
Он вынимает бумагу:
— Возьми тезисы и подумай. Будет дискуссия: тут указаны время и место.
Нижеследующие заметки — плод этой дискуссии: она действительно состоялась в одном из “мозговых центров” столицы.
Созерцая тезисы, зовущие нас к цивилизации Многоликого Универсализма, я вспомнил старую шутку, популярную когда-то у марксистов, — что от повторения слова “сахар” во рту слаще не становится. Нет, становится! Если не во рту, то в мозгу.
Для того чтобы приблизиться к разрешению неразрешимой проблемы, нужно начать с нею сживаться, соединяя слова и повторяя их.
Не склеиваясь в реальности, они для начала склеиваются в строчке.
Конечно, не всякое лыко в строку встанет. Но если нет строки, то и соваться некуда: лаптей не будет. А так — можно попробовать.
Первое слово: многоликость.
Мир многолик. Крах очередной универсальной идеи — коммунизма — немедленно расколол народы, жившие в зоне его влияния, поджег их в точках соприкосновения, поставил под вопрос не только их будущее сопряжение, но и прошлое единство, которого как бы и не было
.Оставшаяся на плаву другая универсальная идея — американизм — вызывает зависть и ревность в “третьем мире”, то есть в большинстве человечества; на эту идею перенесена теперь вся ненависть, которая копится на “юге” против “севера”, и недалек кризис американизма. Хорошо, если не крах.
Его подпирает ислам — явно, индуизм — не так явно и китайская цивилизация — тоже не явно, но в потенции все более мощно.
В этих обстоятельствах мыслители типа Сэмюэля Хантингтона заговорили о нескольких цивилизациях будущего; балансы сил между ними составят непредсказуемую геополитическую карту XXI века; в центре этой гипотетической картины — леденящее зияние на месте общей, универсальной идеи, которая могла бы объединить человечество как таковое, но этот вопрос снят.
Стало быть, многомерность налицо. И нужна единая мера: универсализм. Его нет, но без него — хаос.
Как быть?
Если чего-то нет в реальности, мы делаем спасительную операцию в сознании (которое тоже ведь реальность): мы соединяем слова и ждем, не наполнится ли содержанием полученное словосочетание. “Многоликий Универсализм”.
Сто лет назад подобная рефлексия подвигла молоденького русского самодержца разослать по миру некоторые тезисы, то есть обратиться к европейским державам с достопамятной Циркулярной нотой, где содержался призыв к миролюбию и разоружению. Можно, конечно, скалить зубы над этим наивным призывом к универсализму, потому что из затеи самодержца ничего не вышло: Россия втянулась в игру сил многоликого мира, то есть в драку вооруженных до зубов военных альянсов, а бедного низложенного самодержца прикончили вместе с его режимом. Но, с другой стороны, его универсалистская инициатива положила все-таки начало процессу, в ходе которого две Гаагские конференции создали некое международное правовое поле, в котором должна была смягчиться многоликая воинственность правительств и народов.
Смягчить удалось лишь после того, как была пущена большая кровь. После первой мировой войны пришлось создать-таки Лигу Наций. Только новый синтез ценностей назывался тогда “всеобщим господством права”, “миром без победы”. Проповедником этой универсальной этики явился Вудро Вильсон, американский президент-пророк. А многоликость называлась тогда “принципом равновесия сил”, и отстаивал этот принцип президент-воин Теодор Рузвельт.
А за триста лет до того принцип расклада сил был учуян и осуществлен гениальным католическим кардиналом во имя государственной мощи Франции, что трагически раскололо религиозно-монолитную Европу и повело к кровопролитным войнам. Под властью “универсальных ценностей” застряли тогда немцы, из-за чего и опоздали войти в многоликий мир в качестве сильной национальной державы; наверстывать упущенное пришлось Бисмарку, а за ним Гитлеру; как известно, это обошлось человечеству в две мировых войны.
Если же мы углубимся в историю еще дальше и воскресим ту универсальную идею, которую унаследовала Священная Римская империя германского народа, то мы получим Римскую империю, без священности и без германского народа — просто принцип мирового единства, универсально противостоявший многоликости тогдашнего варварства.
Варвары, кстати, по обретении силы и власти именно этот принцип универсальности старались взять на вооружение. “Третий Рим”, в котором мы имели счастье жить, лишь один из примеров. Чтобы не ходить далеко на восток, где китайцы, ощущавшие себя в центре мира, в Серединной Империи, были такими же носителями универсальности, как и монголы, вознесшие Чингисхана до положения Властелина Вселенной, — ограничимся уже сказанным.
И поставим следующий роковой вопрос: чаемая универсальность в контексте неисправимо многоликого мира — может ли утвердиться в отвлечении от страшных черт этого мира, в некоей надмирной вселенской идеальной сфере, или она, эта универсальность, окажется соткана из кровавой плоти этого многоликого мира, то есть в качестве мирового, всемирного, универсального эталона утвердится один из ликов, который подавит и подчинит остальные?
В принципе современный бунт против унификации и гегемонизма доведен до рациональной ясности как раз в американской доктрине политической корректности, согласно которой все варианты культуры имеют равные права на признание. Символически говоря, печной горшок равнодостоин Аполлону Бельведерскому. Это — символически (в чем сомневаться бессмысленно: “ни одна блоха не плоха, все черненькие, все прыгают”). Но, говоря практически, шаман в этой доктрине получает некоторое преимущество перед Шекспиром — как бы в компенсацию своей былой задвинутости. Точно так же, как при поступлении в вуз провинциал идет по особой квоте, то есть получает гандикап в погашение задолженности. Точно так же, как феминистки требуют преимуществ для женщин в компенсацию унижений, идущих от времен Адама и Евы.
Спрашивается: какого рода основание может быть подведено под эту цветущую сложность?
Опять-таки чисто символическое. Хотя практически тут будет и “диалог культур”, и “диалог конфессий”, и “приоритет ценностей над интересами”, и “совместное миротворчество”, и “перекрестный консенсус”. Но — в качестве теоретического основания здесь окажется либо абстракция, либо общепризнанная безосновность, то есть метод тыка: ткнуться может каждый, а что из этого выйдет — посмотрим, потому что тычутся все.
Опыт мировой истории показывает, что мировые доктрины из такой абстракции не рождаются, а возникают на основе той или иной практической культуры, которая дорастает до глобальности, но растет из определенной почвы.
Так, коммунизм пытается включить в свой состав все ценности, выработанные до него человечеством, а ислам включает в свой синодик христианских святых, а христианство старается включить в свой духовный обиход ценности языческие.
Но — на каждом из христианских разнославий лежит геополитическая печать. На католицизме — латинская, на протестантизме — германская, на православии — греко-славянская. И на исламе лежат печати: иранская, туранская, арабская, хотя ислам по замыслу — сверхнационален. Коммунизм, выращенный из христианского семени на европейской клумбе, залетевший затем в евразийскую степь, дал там плоды, неотделимые от российской ментальности. Теперешние интегральные схемы носят печать американизма, и этому варианту мирового духа придется в будущем конкурировать с версией западно-европейской, то есть практически — германской. Что же до Тихоокеанского центра мировой культуры, то мы еще увидим, на какой национальной матрице закрепится эта культура, прежде чем будет предложена миру в качестве общечеловеческой.
Но неужели нельзя найти общее? Скажем, попробовать совместить разные религиозные смыслы бытия: буддийский, синтоистский, конфуцианский, христианский, исламский?
Попробовать можно. Только никакого “синтеза”, судя по уже состоявшимся пробам, не получится, ибо каждая “конфессия” начинает явно или втихую анафемствовать в адрес конкурентов. Отец Александр Мень попытался стать экуменистом — и ничего, кроме явного или скрытого противодействия, не обрел от коллег-единоверцев. Интеллигенты же, его возлюбившие, на этом трясущемся фоне продолжают ловить друг друга за руки для рукопожатия.
А между прочим, правильно делают. Дипломаты действуют в сфере возможного, интеллигенты — в сфере невозможного. Использую эту параллель, заявленную Михаилом Швыдким на недавнем Всероссийском Конгрессе интеллигенции: невозможная задача — как раз для интеллигенции.
В глобальном мире диалог похож на симфонию проб и ошибок, и не угадаешь, к чему он поведет, то есть какая версия и на какой срок окажется в роли провозвестницы “универсализма”.
Интеллигенты же делают свое дело: они взывают к “синтезу”, соединяя слова в строчках.
Слаще, конечно, не становится; становится горше — от сознания источника горечи.
Я не о человечестве: с ним как-нибудь устроится; я о России, которая из грядки, на которой произрастали плоды “интегральной культуры”, на глазах превращается в межу, по которой ходят к другим “грядкам”.
Дело вовсе не в том, что мы ошиблись доктриной: семьдесят лет торчали в “коммунизме” вместо того, чтобы плыть в “универсализме”. Доктрина, то есть соединение слов в строчки, может быть какой угодно; дело в том, захотят ли люди вживаться в эту доктрину, найдется ли народ, который ей последует.
Для борьбы с доктриной у нас по традиции имеются большие специалисты. Правда, самые радикальные из них испытали разочарование и недавно признались в этом.
“
Мы одной простой вещи не знали про народ. Что не народ производная от КПСС, а КПСС производная от народа. И мы решительно думали, что как только мы освободим народ от коммунистов, то он, народ, встанет — бодрый, свежий, интеллигентный, умный — и тут же начнет строить капитализм. Потому что ему КПСС мешает строить капитализм, а он всего этого очень хочет. И безработицу хочет, и шоковую терапию, и нищету для тех, кто не будет работать, и голод для тех, кто не захочет крутиться, и все тяготы переходного периода готов переносить. Что он ко всему этому готов, и очень хочет, и ему только КПСС мешает…”Я цитирую Валерию Новодворскую — не потому, что она как политик открывает нам что-то новое, — как политик она безнадежна и налетает на те углы, которые должна была бы видеть. Я ее цитирую потому, что она замечательная писательница и великолепно формулирует то, о чем другие только мычат. Это ей — психологически — дорого дается, но и дорогого стоит:
“Большое, конечно, было разочарование, когда мы обнаружили, что “вот и нету оков, а к свободе народ не готов, много песен и слов, но народ не готов для свободы”. И когда народ стаями ходил на площади в конце 80-х, то это потом стало понятно, что он ходил потому, что считал: вот коммунистов не будет, и назавтра наступит полное изобилие, и дядя Бен всех накормит, обогреет, обует, поселит в новые квартиры, и ведь в самом деле обещал… Да, можно сказать, нас всех «употребили»”, —догадывается, наконец, Новодворская.
Кто, как и с какой целью “употреблял” их всех, то есть радикалов, упоенно боровшихся против КПСС, — этот вопрос оставим историкам партий (и психологам). Но про народ тут сказано нечто отрезвительно верное.
Если из народа идет сила, то есть сила собирается, концентрируется в народе, что называется, прет из него и ищет выхода, то оформить эту силу можно в любую доктрину. Если же народ съеживается и деградирует, если вымирают деревни и зарастают дороги, то вы можете сколько угодно бороться против КПСС или за КПСС — все это не для кого. Все до ужаса скучно: “Нет средств” — и аннулируется автобусный маршрут из данного населенного пункта в соседний. Закрывается магазин, закрывается школа. Ни выехать, ни въехать. Умирает последняя старуха, высыхает в запертой избе…
35 тысяч сел, по статистике, лишились за последние годы транспортной связи. Вы можете сколько угодно в столицах сочинять и разбрасывать листовки, надсаживаться на митингах или вырабатывать на симпозиумах “синтез ценностей” — все это дохлый номер.
Недавно публицист Денис Драгунский традиционно попенял России: чего, мол, за тысячу лет не поумнела: все вширь да вширь расползалась, пространство осваивала — надо было из “пространства” повернуться, философски говоря, во “время”: не вширь, а вглубь развиваться. Как во всей нормальной цивилизации. (“Ты, конечно, мондиалист?”) А то у нас “клочок земли никогда не был по-настоящему своим, зато Сибирь — тоже русская земля”.
Умри, Денис, лучше не скажешь.
Ну так ты возьми себе хоть в Западной Сибири, хоть в Восточной “клочок” болота или тайги и попробуй “обрабатывать в поте лица своего”.
Потому и бежали мы вширь, что клочки не те, что в Швейцарии.
“Диалог культур” хорошо вести в Женеве, на худой конец, в Москве. Но когда баба в глубинке рожает, не помня от кого, и подбрасывает ребенка на крыльцо роддома, а сама уходит в бомжи, — она на практике начинает испытывать такой “многоликий универсализм”, который словами не охватишь, сколько бы ты их ни ставил в одну строку.
Что делать?
Не знаю. Не вредить. Ждать, когда проснется в людях сила. Верить и ждать. И когда сила проснется, слова должны быть наготове. На то и интеллигенция. Уж ей-то каждое лыко в строку поставят.