Леонид Дранько-Майсюк
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 3, 1998
Леонид Дранько-Майсюк
О пользе веселья в пошатнувшемся доме
Над правительственными зданиями красно-зеленые флаги, в сельских домах и городских квартирах до поры припрятанные — бело-красно-белые полотнища;
в душе — родная речь, стихи Янки Купалы, на улице же — пресловутая т р а с я н к а, одинаково убийственная как для русского, так и для белорусского языка;
по горизонтали — прямо-таки величавое безразличие так называемых п а с- п о р т н ы х белорусов к своему независимому государству, родной культуре, по вертикали — ежедневный подвижнический труд национальной интеллигенции;
и наконец — удивительное неумение властей распоряжаться своей силой и удручающая неспособность оппозиции овладевать политическим пространством.
Что еще к этому можно добавить?
Пожалуй, что действия хозяев нынешней белорусской жизни иррациональны, а поведение нехозяев, в первую очередь все тех же паспортных белорусов (то есть граждан, осознающих себя белорусами только лишь по своим паспортам), — зыбкое, какое-то социально теряющееся. Этим во многом и обусловлено стремление к рублевым зонам, туманным сообществам и так далее.
Такова ситуация в стране — хаос, но все-таки как-то управляемый; пошатнувшийся дом, дом с уцелевшей крышей; уничтожаемый язык, сила выживания и образы проявления которого самые невероятные. Главный режиссер купаловского театра Валерий Раевский рассказывал, как умирала его мать:
“Все послевоенные годы говорила по-русски и вдруг, в последние минуты, заговорила по-белорусски, как в детстве. Так и умерла с родным языком на устах…”
Что ни услышишь о белорусской “мове”, все звучит символично, и, пожалуй, всякая мысль о Беларуси имеет символично-романтический оттенок…
Беларусь смотрит в зеркало судьбы, но думает о зазеркалье. Русский вековечный, позволю себе так выразиться, — зеркально-бодрый вопрос “что делать?” в ее душе не вызревает. Она занята с в о и м вековечным (зазеркально-тоскливым!) вопросом — как жить?
Так вот, как жить (“як жыць?”) — неустанно спрашивают в пошатнувшемся доме. Спрашивают у Бога, у соседей, но чаще у своих близких и у самих себя. И этот вопрос, объединяющий паспортных белорусов и белорусов по духу, а также власть и оппозицию, ныне утратил свою бытийность, перерос в бытовое расхожее словосочетание и не всегда даже произносится с вопросительной интонацией. Чаще с интонацией упрека…
Наша литература, во все времена являвшаяся основой национального возрождения, полна упреков и слез; по-крестьянски мудро и опечаленно с ее страниц в разных вариациях явственно звучит сакраментальная нота: как жить…
Так вот, это достаточно заунывное звучание — по преимуществу доминантный знак нашего бесконечного Ренессанса. На протяжении двадцатого столетия полукрестьянская интеллигенция, в силу своего происхождения и ужасающе неблагоприятных исторических обстоятельств, не сумела преобразовать этот аморфный знак в действенную парадигму. Более того, с упоением эстетизировала его. И хотя Максим Богданович предупреждал, что чрезмерные плачи и оплакивания пагубны, — слезная традиция, пожалуй, не прерывалась никогда.
Нынешняя политическая ситуация в стране словно бы стремится упрочить в душе белоруса эту историческую заунывность.
Совершенно очевидно, что, поддавшись такому стремлению, мы так и останемся в своем огороде, будем возделывать свой сад не по Вольтеру, а по указанию властей предержащих.
Может быть, это и неплохо. Может быть, и в самом деле, как нам порой говорят, у белорусов свой путь. Но жизнь — это ведь еще и веселье. А веселье, замечу, зримая часть белорусского бытия. Но мы словно забыли, что умеем веселиться и весело работать, что в нашем фольклоре много замечательного юмора, что в народных танцах и мелодиях целые россыпи радостных красок и что только у нас есть кукольный рай смеха — театр “Батлейка”. Наконец, в нашей литературе сотни страниц искрометной иронии и сатиры. Стоит лишь вспомнить прозу Лукаша Калюги или, скажем, А. Мрыя, как душа сладостно замирает…
К сожалению, смех не стал знаковым (зеркальным!) понятием нашего возрождения, но должен стать таковым, ибо возрождение — уверен в этом — все-таки вещь веселая.
Недавние неудачи белорусского национального развития, черту под которыми (надеюсь, не на долгий срок) подвел референдум 1995 года, я объясняю прежде всего тем, что оно, это развитие, проходило под влиянием все той же неизбывной исторической тоски-кручины. Национально ориентированных белорусов (а их Лариса Гениюш не случайно называла сентиментальными скрипками!) в который уж раз удушила традиция слез.
Впору подумать, что никакой урок не идет нам впрок. Как будто не знали, что Москва слезам не верит; как будто за последние несоветские годы не поняли, что и Европа тоже никаким слезам не верит! Конечно же поняли, но по обыкновению своему все недосуг было этой горькой науке учиться. Скорее всего, опьянились чувством: не все плохо в душе, в которой живет поэзия Янки Купалы, и не все так ужасно в стране, в которой, к сожалению, в круг государственных идей пока не входят идеи национально-культурного возрождения. Главное ведь — есть уверенность, с которой никакие слезы нипочем: Беларусь — категория вечная, вечен ее язык, и Беларусь будет спасена не уличной трасянкой, а литературным словом.
Да, все это так, такая уверенность есть, и соткана она не из воздуха, а из реального положения вещей. В нашем пошатнувшемся доме может опустеть кухонный стол (не дай Бог, конечно, но может), а вот место за письменным столом никогда не опустеет. Количество литераторов, пишущих по-белорусски, не уменьшается, наоборот — с каждым годом возрастает. И это все, замечу, люди молодые, сангвинические. Для них наследственный стон: “Как жить…” — не актуален. Они — возрожденцы в е с е л ы е — знают, как жить, и с этим знанием пришли на смену возрожденцам заунывным. Им создавать новую белорусскую литературу уже в двадцать первом веке — то есть работать в том времени, в котором хотя бы отчасти должны развязаться болевые узлы нашего возрождения. А развяжутся они лишь в том случае, если, повторю, мы не останемся в своем огороде: нам необходимы пути общения, я бы сказал, пути нового общения в новых условиях, прежде всего с нашими друзьями — писателями русскими, украинскими, литовскими, польскими, латышскими. И это понимают не только наши “старики”, но и те, о которых я сказал выше.
Я не называю их имен. Имен очень много. Веселые возрожденцы сами себя назовут, талантливо обозначатся, ибо открыты для контактов и понимают их необходимость. Они пишут стихи, прозу, культурологические эссе, изучают языки; для них приемлем диалог и неприемлемо осмотрительное послушание; они верят в пользу веселья в пошатнувшемся доме.