Стихи
Владимир Леонович
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 1998
Владимир Леонович
Чтобы жить…
Две строки
Я загадал на Тебя.
Вот что сказал мне Исайя:
ИЛИ СПАСЕШЬСЯ СПАСАЯ
ИЛИ ПОГИБНЕШЬ ГУБЯ.
Много чудесного знал
сын прозорливый Амосов,
но посторонних вопросов
я ему не задавал.
Строительная ода
В каждом божьем сновиденье,
продолжаясь наяву,
длится домовозведенье.
СТРОЮ — ЗНАЧИТ Я ЖИВУ.
За протокою в бору
стали звонкими лесины:
переплавлю, обопру
первый ряд и крестовину
на 12 валунов
и 13-й под печку —
с печкой много, мно-ого снов! —
но беда: проспал крылечко —
наступив на пустоту,
дочка лоб себе расшибла,
и загладить шишку ту
может лишь другая шишка.
Лежмя положил окно —
в лист! — на озеро, на полдень —
светом горницу наполнил…
Шутка ли, когда бревно
20-пудовой тяги —
ЗДЫНЕШЬ только на бумаге,
а втянуть на берег… Но
тут лебедка, колея
в две слеги… Не понимаю,
как такие бревна я,
цепью захлестнув, тягаю!
В озеро — короткий СВАЛ,
два пологих долгих въезда
на пригорок — это место
сам Господь образовал.
В небо елочка-свеча —
тех откосов завершенье…
Где же муки разрешенье —
той, что давит мне плеча?
Я б хотел на склоне лет
обратиться к Гесиоду
и строительную оду
посвятить ему… Так нет!
Рояль в избе
Когда на озере волненье,
по смоляным широким плахам
колеблемого потолка
перебегают арабески,
но соскользнуть по стенке вниз
им никогда не удается.
Пол, свежевымытый с дресвой,
исходит желтизною влажной,
все дышит: пол, и печь, и стены,
и озеро в окне, и я
дышу глубоко и спокойно,
забывшись…
Скорая побудка!
Удушье… Слезы… Все мои
нелепые картины… Вот
РОЯЛЬ В ИЗБЕ подслеповатой:
Ты — в белом вся и в блестках света —
играешь — озеро на солнце
играет и слепит… А вот
в болотных сапогах, в бушлате,
стою, МУЖИК, В СОБОРЕ ШАРТРА —
Ты наверху, в какой-то нише,
Тебя не видно — только хвостик
резинкой схваченных волос.
Мне шепчут: — Мсье, кто органистка? —
так месса потрясает своды
собора. Я шепчу: — Россия… —
И снова — подступает море
мне под ключицы… Страшно мне
быть каплею такой стихии.
Кругами выложена паперть,
чтоб на коленях по спирали
ты полз до покаянья. Так
на Соловецком берегу
по каменному лабиринту
кружил я с любопытством детским:
кто выложил улитку эту?
Где выход? Черные круги…
Мои колени гнутся…
Я
Тебе оставил эту строчку:
НЕИСТОВЫЙ БАХ СМЕРТОБОРЕЦ.
Понятно, прихожане Шартра
такого Баха не припомнят,
ведь шартрские органисты
не слыхивали,
как Байкал
ревмя ревет пред ледоставом,
а схваченный ледовой крепью
поеживается от стужи:
тот гул, та перепалка, стоны
протяжных трещин… Не видали
тепличные провинциалы
гор, что вздымаются кресчендо
правобережьем Баргузина,
ни Волжского хряща… В Тебе
всегда все это, все родное…
Ты ЭТО ВСЕ играешь мне,
ко-ле-но-пре-кло-нен-но-му.
Чудаковатый этранже
в немыслимых ботфортах — кто я?
А Твой рояль в моей избе —
что это?
— Это правда, милый.
И Твой порог переступив,
я вижу: мой РОЯЛЬ В УСАДЬБЕ
Твоей — и я Тебе играю!
Записи
ДИВЬЯ БЫ
1Карта мира на голом полу
да Никола в углу —
весь уют.
— Ой, придут и убьют!
— А дивья…
— Мы семья, правда, милый?
— Семья.
— Где мы вместе — там дом,
и Николушка здесь…
— При семействе святом…
По экватору карта тепла,
наизнанку шершава.
— До Тебя меня не было,
я НЕ БЫЛА,
не была, хоть рожала.
— Как я дожил…
— Как я дожила!
НЕ ЖИЛА… НЕ ДЫШАЛА…
1
Хорошо бы (олон.).
Полдень
Танцует ослепительный тореро,
и наземь рушится отвесный свет…
Мои видения блуждают. Мера?
Какая мера там, где меры нет?
Теперь плеснем на камни полковша —
где жар малиновый и золотистый —
и пар прозрачный с шорохом и свистом
из каменки рванется как душа…
Врезаются уродливые тени
в копытами взрываемый песок,
и взглядов тысячное средостенье
сопровождают тягостный бросок
быка… Ленивый прогиб поясницы,
вихлянье бедер — грация того,
кому играть со смертью и дразниться
НАДОЕДАЕТ. Только и всего.
И только словом прикоснулся тайны —
рог пропорол слепящую парчу…
Но видеть этого я не хочу
на потолке каленой черной байны,
где сажа — идеальный негатив
жарою выжатых небес Испаньи…
Косое солнце, снег позолотив,
выносит радужный парок из бани —
и Ты ныряешь в снег — свежа, смугла
вишневой смуглотой кровей цыганских.
Не вынесла разлуки — не смогла! —
ни заповедей вегетарианских…
Ты — всех своих грехов поверх и вне —
Ты, Господом назначенная мне,
вся — жар! вся — жизнь! вся — счастье! вся в волне —
в росе и в россыпи снегов парфянских!
с. Парфеньево
Вшивый рынок
Мы ухитрялись брать заказы
и делать все наоборот.
Евтушенко
1
С закушенною губой
слежу чистоган и правеж.
Но я не расстанусь с Тобой:
меня Ты не переживешь.
Клянусь, Я ПОКИНУЛ БЫ МИР
для царства любимых теней —
поруки своей дезертир,
отступник любови Твоей…
Но алиби в этой стране,
сиречь, нахождение вне
ее и себя самого,
по мне, невозможней всего.
Страна необычная: тут
убьют — помереть не дадут.
Живой или мертвый — горбать!
Добро бы на родину-мать…
2
С закушенною губой
слежу чистоган и разбой.
От НИХ получает заказ
и “рыбу” — идейный каркас —
поэт, сочиняющий ГИМН,
надеясь, что служит не им…
Зачем этот гимн и кому,
неясно ему одному.
А в “рыбе” и Бог и Народ,
и Веры и Власти гарант —
и кое-что наоборот
читать позволяет талант.
Там лирика, пафос, серьез…
Сам автор сегодня — Христос,
и некому плюнуть с креста
на белый квадратик листа.
Имя
И небылица былью станет,
Коли певец ее помянет,
Коль имя ей умел наречь.
Вяч. Иванов
Люди были ДЕРЕВЛЯНЕ,
речка ИДОЛ в тех местах.
Первый ландыш на поляне
словно имя на устах.
И терпения и скорби
накопилось на веку…
А теперь топорик в торбе,
костерок на берегу.
В мачтовое краснолесье
я вернулся как домой.
Ежеутреннее: ЛЕСЯ!
Первый ландыш, голос мой…
Из дневника
Честь пропьем и совестью закусим.
Грязь грязна — завязнем и загуснем.
Долог долг — отложим на потом…
Но нельзя же быть таким скотом!
Не единожды — но дважды, трижды
пропил ты себя и вновь гудишь ты.
Ох как надоело с трезвых глаз
хоронить скоропостижно вас!
Знаю я мучительно и здраво,
что на смерть мы не имеем права —
в наши годы, в нашем-то хлеву.
Схоронил… Ругаюсь и реву.
Чтобы жить
Вот — опять в этом пухлом конверте
тайну сердца на почту несу.
Адресату дарую бессмертье,
но от насморка не спасу.
Чтобы жить,
надо знать:
ЧТО ТАМ С НЕЮ.
С каждой болью отцовская суть
все сильнее во мне, все яснее.
Вот уж правда: ЛЮБИМАЯ — ЖУТЬ!
Не боюсь ни дуэли, ни плахи,
грех сказать: даже наоборот,
и живу-не живу в Божьем Страхе:
пропадешь —
пропаду —
пропадет…
Тут механика буреповала:
друг на дружку и все заодно.
ЧТО С ТОБОЙ??! Мне дыхания мало…
Что со мною? Не все ли равно.
Ласкою и светом
Волхова не уже —
воля без плотин —
солнечная Унжа
со следами льдин
волны катит прытко,
а на крутизне
пустынька-улитка.
Узкая калитка
в крепостной стене.
Келии смиренный
обращают взор
в тот же неизменный
монастырский двор.
Только ясень вечный
с высоты крестов
смотрит в даль, в заречный
солнечный простор.
С этой ясной вышней
вольной крутизны
виден город Нижний,
люди все видны…
Только не об этом!
Сразу задохнусь…
Ласкою и светом
Бог спасает Русь.
Дарьице-чернице
нынче не спалось.
Стрелочки-ресницы
вниз глядят и вкось.
Сенную постелю
в келье постлала:
телочку АПРЕЛЮ
к пятому ждала.
Пятое, шестое…
Шло не торопясь
время золотое:
МАЯ родилась!
МАЯ — ножки дрожки,
кожицы гармошки,
оченьки-янтарь…
МАЯ — Божья тварь.
Стрелочки-ресницы
ввысь и вразнокось.
Дарьице-чернице
то-то не спалось!