Анатолий Кудрявицкий
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 1, 1998
Анатолий Кудрявицкий
Криптомерон,
или Калейдоскоп историй, услышанных под криптомерией
Это, верно, тот самый лес, где
нет никаких имен и названий.
Льюис Кэрролл. Алиса в Зазеркалье
У каждого дерева своя тайна.
У каждой тайны свое дерево.
Криптомерия — дерево всех тайн.
Из апокрифов
Пабако Фрукт пабако — это экзотический фрукт. Он растет не везде; можно сказать, он вообще нигде не растет, но все же его приносят, ставят на стол — и даже можно его съесть к вящему своему удовольствию. Так что плод пабако был бы почти плодом ума, вернее, умов, если бы не его сочная голубая мякоть под белоснежной кожей. Плодоножка же у него красная, поэтому дерево пабако объявлено священным в странах с красно-бело-синими флагами. Поскольку же таких стран великое множество, плоды пабако считают в каждой из них национальным блюдом.
Многим, наверное, доводилось покупать пакеты с соком пабако, от которого кожа становится белой, глаза — голубыми, а на щеках проступает так называемый стыдливый румянец вкушающего пабако — ведь даже полулитровые пакеты с этим соком столь дороги, что их покупают лишь по ежемесячным национальным праздникам. Говорят, это даже к лучшему, потому что при более частом потреблении сока или компота из нарезанных ломтиками бело-голубых долек с мягкими хрустящими на зубах красными плодоножками цветб на человека ложатся по-иному: голубой, вернее, синей становится кожа, красными — глаза, а белоснежными — волосы. Таких людей встречают со священным ужасом, как древних пророков; их обходят стороной и предоставляют им заниматься самым неприятным делом — радением о своей сине-бело-красной стране. Этих седых субъектов с налитыми кровью глазами и синей кожей прячут от общества, возят в машинах без стекол, держат в домах с зеркальными, непрозрачными окнами.
В одной стране плод пабако попал даже на государственный флаг, вместе с тремя львами, которые много лет уже скалят на него зубы, но укусить не могут. Сей флаг долженствует выражать невозможность достижения полного человеческого счастья, о чем жители бело-сине-красной страны догадывались еще задолго до появления у них этого флага.
Вы спрусите, вкушал ли пишущий эти строки сей диковинный плод. «Вку- шал!» — отвечу я и буду не столь уж далек от истины — я ведь отношусь к так называемым причастным, коим дозволено писать о таких высоких материях, как священное древо пабако, ежемесячные национальные праздники и радение о родной стране. Мы, причастные, пишем на белой бумаге красными чернилами, а иногда даже той голубой жидкостью, что течет в наших жилах.
Уже и еще Я вошел в длинный туннель. Где-то вдали смутно маячил его конец.
— А ты должен быть уже там, — сказал мне Голос Голосов.
Я изловчился — и оказался там. «Там» было подножием лестницы.
— А ты должен быть уже наверху, — объявил Голос Голосов.
— Я уже наверху, — ответил я, потому что был уже наверху.
После этого мне сообщили, что я должен был уже пролезть в игольное ушко, и оказалось, что я уже пролез. Но я все равно опоздал в мою жизнь, и потому мою жизнь живет кто-то еще.
Книга Омерос Папирусный свиток, найденный недавно в пустыне Каро-Канн, сделал бессмысленным отныне занятие летописца. На бесконечных витках книги Омерос, каковое название проставлено чьей-то неуверенной рукой вверху свитка, скачут всадники, звенят мечи, летят колесницы, рушатся города. Свиток поглощает все происходившие в прошлом события, вплоть до сего дня. Книга Омерос становится все больше, то есть длиннее, память человеческая — все короче. Скоро свиток догонит течение времени, а затем, наверное, обгонит его, и мы будем по утрам читать, что нам предстоит совершить в течение дня. Что мы станем делать, когда будем знать, что сделаем, — вот в чем вопрос.
Дихотомия истории — Можно ли с вами сыграть? — спросил я, когда попал в особняк, где за столом красного дерева сидели двое и играли в кости.
— Ты кто? — подняли головы игроки.
Это были два коротко стриженных молодых человека в малиновых пиджаках.
И я ответил:
— Да вот, проходил мимо…
— Ах, проходил мимо! — усмехнулись они. — А ты знаешь, на что мы играем?
— На деньги? — робко предположил я.
— Нет, на предстоящие исторические события. Сейчас вот будем определять победителя в войне за Фолклендские острова.
— Ставлю на Англию, — тут же сказал другой молодой человек.
— Я — на Аргентину, — объявил первый и бросил кости. — Ты выиграл.
— Давно ли вы играете в эту игру? — спросил я.
— Недавно. Сели после всемирного потопа, когда людей разделили по племенам. С годами стало интереснее — ну, что такое драки пастухов по сравнению с нынешними сражениями!.. Вот, кстати, интересная игра была только что — на исход последней мировой войны. На Гитлера выпало два очка, а на его противников — три!
— А вы играете лишь на результаты войн?
— Нет. Были, например, игры «Сталин или Троцкий», «Бурбоны или Наполеон». Между прочим, последнюю потом пришлось переигрывать — кое-кто смухлевал.
Второй игрок показал ему кулак.
— И что же, как у вас получилось, так и выходит?
— Да. Люди ведь не возражают.
— А бывает, что вы оба ставите на одну сторону?
— Не бывает, — улыбнулись игроки. — Кто-то выбирает одно, другому остается другое, а в следующий раз мы меняемся очередью.
— Не наскучила игра?
— Нет, после обеда это приятно. К тому же нас еще не позвали к ужину.
Человеческое измерение Прибор, называющийся «ростомер», измеряет совсем не то, что нам кажется. Человек становится в закуток для ног, умственный рост его возвышается, возвышается… Тут на голову человеку опускают планку, то есть доску. Дальнейшее зависит от того, как сильно давить на эту доску. Таким образом, рост человека — это то, что остается от его высоты после употребления прижимающей доски.
Доски же в различных странах разные. Где-то из легкого липового дерева, где-то стальные или даже свинцовые. Бывают и доски на пружине. Поэтому некоторые высокие люди в своей стране считаются карликами, и наоборот.
Профессия измерителя — это почетная профессия. По главным измерителям судят о высоте государства. Высоту же самих измерителей никто никогда не мерил; оттого мы не знаем, как отличать их в толпе, если они, конечно, позволяют себе оказаться в толпе.
Полезная бактерия Миазма Я зашел к другу. Он сыпал хлебные крошки в пустой аквариум.
— Кого это ты кормишь? — удивился я.
— Тс-с! — приложил он палец к губам. — Тут живет полезная бактерия Миазма.
— Как это бактерия? Всего одна, что ли? И потом, откуда ты знаешь, как ее зовут?
— Вот заведется у тебя такая — сам поймешь! — загадочно ответил он.
Мы перешли в другую комнату и продолжили наш всегдашний разговор о том, что нет в жизни счастья. Однако у моего друга, этого вечного пессимиста, в тот день было подозрительно хорошее настроение.
Вскоре я ушел.
Вечером зазвонил телефон. Мой друг чуть ли не плакал:
— Бактерия пропала!
— Куда?
— Не знаю. Просто исчезла.
— Откуда ты вообще знал, что она была?
— Как не знать?! Когда она есть — все у тебя не так, как было… Послушай, она, часом, не к тебе перебралась?
— Да я и близко не подходил к аквариуму.
— Верно, — отозвался он и повесил трубку.
Я заснул.
А со следующего дня все у меня стало не так, как было.
Дискобол Я находился в совершенно пустой комнате. Без окон, без дверей, одни бетонные стены.
Как же я туда попал? — спрусите вы.
Объясняю: стены выросли вокруг меня.
Сижу, никуда не гляжу, ничего не делаю, ни о чем не думаю.
И вот через комнату потянулась процессия. С одной стороны входят, с другой — выходят. И все парочками: Кастор с Поллуксом, Орест с Пиладом, Тезей с Минотавром, Пушкин с Ариной Родионовной, Илья Муромец с печкой, волк с капканом, «Мыслитель» Родена с самим собой.
На меня не глядят, шагают чинно, торжественно.
«Куда это они?» — думаю.
Пошел за ними. Погуляли мы сквозь стены, потом — звяк! — колокольчик голос подал.
Вся честная компания тут же попряталась — кто в книжку, кто в клетку, а кто и памятником притворился. Как, например, хитрец-«мыслитель».
Ну, думаю, ужо я тебе влеплю! Там рядом стол стоял с немытой посудой, уж откуда он взялся, не знаю, но где люди бывают, везде можно такой стол найти.
Так вот, беру я со стола тарелку потяжелее, целюсь в «мыслителя»: сейчас я у тебя руку из-под подбородка выбью, будешь у меня челюстью клацать!
Но только я замахнулся — бац! — и тоже в статую превратился.
Пришли искусствоведы, привесили табличку: «Дискобол».
Так и стою с тех пор на виду. Но погодите, очкастые, вот звякнет еще раз тот колокольчик, я вам задам!
Африка
Кто-то носит в себе северное сияние, кто-то — бразильский пляж или японский сад камней. Я же ношу в себе Африку.
В Африке этой сидит под деревом огромная бурая обезьяна, а маленькие черные обезьянки чешут ей пятки. Если рядом появляется другая большая обезьяна, она проходит прямо сквозь первую, не причиняя ей ни малейшего вреда: сильные умеют существовать как бы в разных мирах.
Бурая обезьяна из моей Африки нуждается в высоком образце для подражания. Когда ей становится совсем невмоготу, я посылаю к ней мой человеческий облик; он забирается на ветку выше нее, и обезьяна часами глядит на него, сидя в одной позе.
Сам же я обхожусь в это время без моего человеческого облика. В нашем городе людей вообще гораздо меньше, чем человеческих обликов. Люди тенями плывут по улицам, а чтобы не улететь, носят в себе что-нибудь весомое: северное сияние, бразильский пляж или японский сад камней. Как я уже сказал, я ношу в себе Африку.
Укрощение апельсинов Апельсин был с носом.
«Под кого это он маскируется?» — задумался я.
Тут у апельсина отверзся рот и сказал:
— Зачем?
— Что «зачем»? — машинально переспросил я, забыв даже удивиться.
— Зачем тебе меня есть?
— Так уж повелось, что люди едят апельсины.
— А не наоборот?
— Нет, не наоборот.
— Ну, так я сейчас все изменю! — заявил апельсин и попытался меня куснуть.
Мне это не понравилось, и я лязгнул на него зубами. Апельсин остановился. Тогда я зарычал. Он попятился. Я налег на крышку стола и пополз за ним. Апельсин перекатился со стола на подоконник, показал мне нос и был таков.
Ну, разве я не лучший в мире укротитель апельсинов?
— Мама, мама, фрукты падают, — послышалось с улицы.
Тут же раздался детский визг. Таки укусил, злодей!
Нет, все же надо держать их в страхе, решил я. А то обнаглели — каждый раз доказывай им, что ты сильнее!
Ничего не случилось Подошел разбойник с саблей и снес мне полголовы.
— Нехорошо! — нахмурился полицейский.
— Это же не сабля, — заявил разбойник, — это макет сабли.
— А это — макет головы, — сказал я и пошел восвояси.
Будем считать, что ничего не случилось.
Чай с пирогом Мы сели за стол. Чай был уже разлит, пирог — нарезан. Однако приборов оказалось больше, чем людей.
Мы переглянулись. Откуда взялся лишний прибор?
Вдруг один из нас говорит:
— Позвольте представить мою будущую жену.
С этими словами он открывает дверь в коридор и силком затаскивает в комнату первую попавшуюся девушку.
Мы оторопели.
— Давно ли ты знаком со своей будущей женой? — наконец отважился спросить кто-то.
— Да вот, только что познакомились. При вас.
— А ты уверен, что она за тебя пойдет? — последовал еще один вопрос.
— Уверен. Не пропадать же зря чаю с пирогом!
И она за него пошла. В самом деле, не пропадать же зря чаю с пирогом!
Подбери себе предка Кампания «Подбери себе предка» была массовой. Все очень хорошо представляли себе, каким должен быть их предок, так что оставалось лишь сравнить имевшихся в наличии с идеалом.
Я избрал своим предком подсолнечный лик — цветок подсолнуха как раз вырос под моим окном. Другие отдали предпочтение трилобитам, крокодилам и неандертальцам.
Похоже, я поступил умнее прочих. Моего предка можно даже сеять. И тогда взойдет будущее, и в нем найдется место для того прошлого, которое мы выбрали.
Хрящик — Не подлизывайся! — сказала кошка и стала тереться об мою ногу.
— А сама? А сама? — отвечаю.
— Это помимо моей воли, — заявила кошка. — Я так же точно об скамейку трусь.
— Ну и трись себе об скамейку, — обиделся я и убрал ногу.
— Ты мягче, чем скамейка, — пустилась в объяснения кошка, — да и потом, у тебя за это можно куриный хрящик получить.
— Ну, на, держи свой хрящик, — вздохнул я. — Мне-то казалось, любовь — это нечто бескорыстное.
— Разумеется, — мурлыкнула кошка, — но с хрящиком оно как-то лучше получается.
И я ей верю. Знать бы только, кому какой хрящик припасать!
Осьминог Признавая бесконечность тропинок, на которых заблудился мой разум, я усадил оставшиеся мысли за круглый стол.
— Слово имеет… — начал было я.
— Прежде всего, ты осьминог или человек? — послышался голос.
— Осьминог, — со вздохом признался я.
— Тогда зачем тебе галстук и множественность потребностей?
Что называется, приперли к стене. Насчет потребностей можно было бы и оправдаться — как-никак, восемь ног и каждой чего-то хочется, но что сказать насчет галстука? Как объяснишь, что некоторым осьминогам он совершенно необходим?
Сигаретный гриб — Сигаретных грибов пускать не велено! — сказали мне.
— Это кто это сигаретный гриб?! — обиделся я.
— Ты и есть сигаретный гриб! Так дымишь, что весь насквозь грибом пророс.
— Да вон же курящие прошли! — вознегодовал я.
— Они не просто так прошли, у них дух изгоняли.
— Ну, так и из меня изгоните, — предложил я.
И ведь изгнали! Набили меня свежим табаком, да и шляпку из чистого фильтра надели.
— Вот, теперь ты — как новенький, — сказал сторож и пропустил меня на праздник дыхания.
Злодей — А может, ты злодей, — сказала девушка.
Я придал лицу самое невинное выражение, но девушка заявила:
— Это еще ничего не значит. Я же не знаю, что у тебя внутри!
Я раскрылся, как шкаф, извлек все свое внутреннее содержание и выложил на стол.
— Вроде бы опасных предметов я здесь не вижу, — задумчиво молвила девушка. — Но все-таки, чтобы узнать человека, надо пуд соли с ним съесть.
Привезли мы на саночках соль, стали есть. В конце концов съели.
— Ты, конечно, злодей, — сказала девушка, — но знаешь, давай съездим еще за одним пудом соли.
Конвергенция образов Когда настал мой черед охранять покой многоуважаемых сограждан, я оделся потеплее и потопал во двор, где меня должен был ждать напарник. Внизу меня перехватил сосед.
— Ты знаешь, с кем идешь?
— Нет. А что?
— Он же псих! Принимает лошадь за свою жену!
— …Какую лошадь?
— Любую. Жена от него сбежала с человеком по фамилии Коновал, вот он теперь и сходит с ума. Врачи сказали, конвергенция образов!
— А что он делает с лошадью, если встречает?
— Не знаю. Но все говорят, обращается с ней так, как будто это его жена.
Несколько ошарашенный таким предостережением, я вышел во двор. Напарник уже ждал меня, переминаясь с ноги на ногу.
Я его знал плохо. То есть не так плохо, как остальных соседей, а намного хуже.
С виду он казался нормальным, только глаза у него были какие-то мечтательные.
«Наверное, это признак безумия», — подумал я.
Шли мы молча. Снег скрипел под нашими валенками. Оружия нам не давали, только свистки; завидев хулиганов или разбойников, мы должны были свистеть изо всех сил, пока те не испугаются. Впрочем, я бы на их месте испугался наших синих от холода лиц.
Интересно, что же он сделает с лошадью, если увидит, думал я. Наверное, начнет бить. Бедная лошадь! Хотя ведь и лошади — существа норовистые, еще не известно, чем это кончится.
И я тяжело вздохнул.
Напарник мой вздохнул тоже. Смотрю, на лице его такая кротость написана, ни за что не скажешь, что он способен бить лошадь!
«А может, все наоборот? — пришла мне в голову мысль. — Может, он очень любил жену и, завидев лошадь, встанет на колени, заплачет, будет умолять вернуться?»
Только я это подумал, из-за угла лошадь выходит. Взнузданная, оседланная. Верно, наездник где-то сзади идет, разговаривает с кем-то, а может, и убежала она.
Ну, думаю, что же сейчас будет? Рассердится он или в умиление придет? Я уж на всякий случай свисток достал.
Напарник мой подошел к лошади, похлопал ее по загривку, сел на нее и неторопливо поехал по направлению к дому.