Павел Бунин
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 9, 1997
Павел Бунин
К. И.
Из воспоминаний о Чуковском
«И вот я говорю: этот опус, который я пишу о нем, будет одним из немногих, лучших. И если меня спросят, почему я это говорю, я отвечу: по праву избирательного сродства», — читаю я в мемуарных записках Павла Бунина и охотно признаю правоту его слов. Много чего должно было счастливо сойтись на небольшом пространстве «этого опуса», чтобы придать ему такую свежесть, убедительность и глубину.
Воссоздать прожитое, вернуть его из густеющей мглы — не сродни ли это фаустовскому превращени., потребность в котором особенно ощутима с годами! Усилие воссоздания — такое, бессловесное или выражение вслух, в расскаха для близких, знакомо каждому. Но только человеку пишущему дано запечатлеть его на бумаге и таким образом у в е к о в е ч и т ь. Многих влекла заростающая тропа, уводящая вспять, в цветущие сады молодости; один из них назвал свое путешествие «В поисках утраченного времени».
Задача Павла Бунина другая. Многие годы мы знали его как замечательного художника, иллюстрировавшего мировую класссику — Шекспира и Пушкина, Хайяма и Лермонтова, Уайльда и Киплинга… Его работы, широко тиражированные газетами и журналами, сделали узнаваемым графический почерк художника. Но мы не знали, что помимо исторической и этнографической эрудиции, которыми он мастерски делился с нами, у него есть свой о с т р о в с о к р о в и щ — К. И., Корней Иванович Чуковский — один из блестящих русских литераторов двадцатого столетия, человек неотразимого обаяния, по прихоти души или «по праву избирательного сродства» одаривший шестнадцатилетнего Павлика своей дружбой. И вот на склоне лет маститый художник решил показать нам этот о с т р о в с о к р о в и щ, вернее один из его уголков. В том, как это сделано, есть что-то мальчишеское — упоение, свобода, восторг, в сущности то, что предсказывал ему К. И.: «Вот что я скажу: ваши лучшие годы — еще в будущем. Когда вы будете катать мемуары. Преставляю, сколько наслаждения вы получите, только одно — никто не поверит…» К. И. как в воду глядел: судя по тексту, «катание мемуаров» доставило Павлу Бунину подлинное наслаждение. Вероятно найдутся и те, кто не поверит ему.
Что до меня. то я не из их числа; тем более, что в студенческие годы мне доводилось слышать Корнея Ивановича Чуковского и я свидетельствую поразительную точность воссозданного образа. При профессиональной цепкости глаза у Бунина оказался не менее цепкий слух, позволяющий воспроизвести как облик и жест К. И., так и разнообразнейшие интонации его «неизменно привлекательного, в доску фальшивого, крепко-накрепко сделанного голоса».
Как вернуть прошлое и оживить давно умолкшие голоса?
То, что вам предстоит прочитать, доказывает: в фаустовском превращении не обязательно участие нечистой силы — достаточно любви и благодарной человеческой памяти.
Александр Эбаноидзе
Как бы вступление
Около этого человека я был скорее тридцать, чем двадцать лет. Но после книги Л. К.
1 вижу, что слово «знал» было бы с моей стороны и наивной, и легкомысленной ошибкой. То, что мне только иногда брезжило, она назвала своими словами и с завидной прямотой глубоко любящего человека. Но «душа моя уязвлена стала» — К. И. любил (опять ошибка: не любил, конечно, но ему это нравилось, «забавляло иногда», как сказано в действительно им любимом, мне так казалось, стихотворении) эту мою память на цитаты. Он даже объяснил ее моей настоящей любовью (опять-таки и на этот раз, похоже, правда) к литературе. «Вот за что я его люблю!»2 — восклицал он своим действительно неизменно привлекательным, в доску фальшивым, крепко-накрепко сделанным голосом. Пожалуй, можно понять, что между семнадцатью—восемнадцатью годами хотелось хоть иногда поверить в нечто подобное… Конечно, некоторое чувство юмора и тогда подсказывало, что, как говаривал Мефисто:Все это, братец, только т а к,
а ты поверил и размяк!
Совершенно верно, размякнуть иногда так приятно…
В повседневности непременно следовала моя реплика: «К.И.! В подлиннике — «Вот за что тебя люблю я…» (Кто-то из гостей: «Ну, это грубая лесть…»)
К. И. Ха! Ха! И молодец! знает классика! В конце концов, что мне нужно — немного подобострастия… вот и все… (Бормочет в другом регистре.) Вот и все… (Но тут же спохватывается.) Бунин! Душа жаждет Щедрина — давайте!
Я. А откуда?
К. И. Ну, я уж по вашей физиономии вижу — вот это, «ежели бы все рыбы..
.»Я.
«…договорились жить от общих трудов и…»К. И. (полнокровный, великолепный и отнюдь не сделанный хохот.) Ну-ну, валяйте!
Я. Сейчас… «Поди проспись (это продолжение цитаты), плыву это я… и вдруг рядом — карась. Ну и что? — Как что? Тут щука поглядела до того загадочно, что как ни прост был карась, но и то — догадался…»
К. И. Нет! Наш Павлик… вот вам яблоко! Идемте! (И, обращаясь к неостроумному гостю.) А вы подождите — сейчас подадут на стол нечто сказочное! (Мне.) Бежим…
Сбегая с крыльца, неожиданно замечает разросшуюся тут же крапиву.
— Какая гадость! Бунин, истребите ее! Ах, да… трусость иудейская…
Но номер не проходит, и вот почему: в особо счастливые годы я зайцем ездил за город и там набирал мешок крапивы для супа… витамины, так сказать. Так что без особых повреждений срываю пальмообразную мерзость у ее основания.
К. И. немедленно меняет тональность и говорит своим нормальным (без парадно-ликующих, с оттенком равнодушия, интонаций) голосом (для меня это всегда — знак симпатии): «Идемте, Павлик», — и идет к калитке своей стремительно-ныряющей походкой… Несмотря на совершенное формальное несоответствие, он очень похож на Рузвельта. Это победоносно-уверенное в себе обаяние, этот невысказанный юмор, на дне которого — цинизм, эта способность мгновенно понять собеседника, эта широта интересов… Что тут говорить! Повторяя его собственные слова об Уайльде, — «он всюду кричал, что он культурен — он действительно был культурен…» Да и потом — уже специально для меня: он любил столько вещей, которые и я любил: имена… события… вплоть до «замка Смальгольм», к которому я, конечно, сделал кучу рисунков. Мы между тем маршируем к пруду, сказочно прекрасный летний день, что-то между пятью и шестью часами. Идем как бы сквозь золотой строй деревьев (уже косые, предвечерние лучи). К. И. бормочет: «Боль проходит понемногу…»
Я (так же тихо, как и он). «…Не навек она дана…» (Где-то на середине не выдерживаю.) К. И., какое чудо!
К. И. Да. И вы знаете — он только где-то в это время стал подлинным…
Я. Ну, а?.. (И спрашиваю о другом человеке.)
К. И. Нет… Нагромождение неудачных эффектов… да он и сам это понимал…
Я. Понимал! Так ему и надо…
К. И. (не повышая голоса). Ему было тяжело…
Мы идем некоторое время молча. Но вот и пруд.
Я (глядя на плавающий над прудом пар). Господи. Вот бы!..
K. И. Кто вам мешает? Валяйте, я постерегу.
Я. Было бы что.
К. И. (беззаботно и мило смеется). Ну не скажите… ах да! Вам ведь в город не ехать… Но все-таки — предстать перед О. Н.3 в костюме Адама…
Я. Едва ли это зрелище поразит ее новизной…
К. И. (дружелюбно понукая). Ну, давайте, конца этому нет…
Лезу в воду и, стараясь плыть по возможности щеголевато, уже на середине пруда слышу: «До-воль-но!.. Назад — ненавижу ваши демонстрации!..»
И мы идем назад. А теперь можно и посквернословить…
Я. К. И.! А кто этот светоч за столом, стрелочник?
К. И. (смеется). Почему?
Я. Да как товарный состав… и погромыхивает… и конца нет… и порожняком…
К. И. (небрежно, притворяясь сочувствующим). Ну чем человек виноват, что он бездарен?
Я. Но вот в бездарной раскраске собственных волос он все-таки виновен.
К. И. (делая вид, что не слышит и как бы походя). В меру сил… (Вдруг.) Да перестаньте — он вам в отцы годится…
Я. Боюсь, что нет… рылом не вышел… Да и вообще — «И какой-то малыш…»
К. И. (опять как бы и не говоря, и скользя мимо). «И какой-то буржуй…»
Я (по возможности буднично). Тут есть несколько вариантов…
К. И. (смеется совершенно по-мальчишески). Показал… этого вполне достаточно…
Я. А я считаю, что нет. (С грузинским акцентом.) С врагами надо поступать по-вражески.
А потом у калитки: «Вы не зайдете поужинать?»
Я. Да нет — уж очень убог, мало радости.
К. И. (светски). Вы так уж уверены, что эту радость он доставит МНЕ?
Я. Он доставит ее себе.
К. И. (доволен). О льстец! Так приходите завтра, послезавтра, когда угодно!..
Прекрасная большая ладонь пожимает мою, и, огибая дом, К. И. исчезает.
И так было год за годом, десятилетие за десятилетием… Вовсе не требовалось непременно вести умные разговоры, можно было и вообще не говорить. Он сидел за столом и правил корректуры, а я где-нибудь тут же в кресле, вытащив с полок не менее дюжины книг и почти всегда среди прочих — «От Чехова до наших дней». Я часто брал сразу все тома Дружинина (масса интересных статей — англоман!), и К. И. это нравилось. Работал он упорно и углубленно, но иногда: «Ну чего вы там смеетесь?»
Я. Да знаете — тещи. «Перед старухами забор — они через забор» (блестящая разносная статья о кино «Бега тещ»).
Конечно, он видел, что мне действительно все это страшно нравится. «Свежо и нервно». Да нет, чего там, — блестяще! «Ну, читайте, как там?»
Я (с полнейшим наслаждением). «Перед ними канава — старухи через канаву… наконец одна… растрепанная, задыхающаяся… приседая, подбегает первой…» (Невольно.) Бедная!
К. И. (совершенно серьезно). Вы правы…
1 Лидия Корнеевна Чуковская, дочь К. И., автор книги «Памяти отца».
2 Здесь и далее цитирую по памяти.
3 Моя бабушка, Ольга Николаевна.