Стихи
Инна Кабыш
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 6, 1997
Инна Кабыш
Орбита Арбитра
* * *
Так громко плачут женщины и дети,
так танки громыхают за стеной,
что мне не хватит вечности одной
на то, чтоб отоспаться на том свете…
Не за дела мои и не за веру —
за всю мою бессонность через край,
за век двадцатый,
что превысил меру,
Небесный Царь!
две вечности мне дай.
* * *
Не дай Бог в дому чужом
резать хлеб чужим ножом,
и топить чужую печь,
и чужих касаться плеч,
и чтоб вьюга за стеной,
и чтоб этот дом был мой…
Гамбург
Встреча на Эльбе
…Здесь, где тебе навстречу катятся корабли,
можно себе позволить не хлопотать о хлебе,
ибо твой сын сейчас на краю земли,
а мама уже на небе.
Гамбург — еще не небо, но уже не земля:
он что-то третье, он где-то между,
он идеальное место для
жаждущих веры и потерявших надежду.
Здесь до того и другого рукой подать,
и оттого, что все недалече,
сын здесь роднее и ближе мать:
Эльба воистину место встречи.
* * *
А я так страшно пить хотела,
что проклинала свое тело,
что, не боясь греха нимало,
на небо жаркое роптала…
Не знала я в своей гордыне,
что, продвигаясь по пустыне,
я собиралась по крупице,
что мало-мальское копытце
Бог накрывал своею дланью,
чтоб я в пути не стала дрянью.
* * *
Когда к Борису Годунову в очередной раз
пришла мамка его детей, молодая баба,
отпрашиваться “к лекарю”,
он спросил ее в упор: “А почему бы тебе не родить?”
И она подняла на него глаза
и спокойно ответила:
“Всех детей не родишь…”
От одного из своих абортов она потом и умерла:
лекарь недочистил.
Борис вспомнил о ней,
когда посылал Михаила Битяговского в Углич.
Потому что, рассуждал он,
это баба-история решает,
кому быть царем, а кому нет,
ибо всех наследников не коронуешь.
А он лекарь.
Он просто вычищает младенца
из чрева истории.
Он исполняет ее волю.
Это его работа.
Не судят же лекаря за то, что он лекарь?
Но младенец закричал —
и нож упал на пол:
сработано было нечисто,
и во чреве осталась НОЖка.
И потопала своей дорожкой.
И 13 апреля 1605 года,
в разгар бедствий,
ища выход, ударила во что-то твердое —
кровь хлынула из носа, ушей и рта,
полилась рекою,
и никакие врачи не могли ее остановить.
Они так и объяснили причину смерти Бориса:
удар.
НОЖкой в сердце.
* * *
…Но что есть рифма для поэта?
Она не эхо, не ответ,
она совсем не звук, а свет, —
она пришелец с того света…
Страдание
Маме Как мой милый уходил —
с собой солнце уносил.
С каждым днем все холодней…
Мама, с неба обогрей!..
* * *
Ныне с Богом самим наравне,
вспоминаешь ли ты обо мне?
…Мне здесь так без тебя безнадёжно,
как тебе в облаках безодёжно.
* * *
В моей бестрепетной Отчизне,
как труп, разъятой на куски,
стихи спасли меня от жизни,
от русской водки и тоски.
Как беженку из ближней дали,
меня пустивши на постой,
стихи мне отчим домом стали,
колодцем, крышею, звездой…
Как кесарево — тем, кто в силе,
как Богово — наоборот,
стихи,
не заменив России,
мне дали этот свет — и тот.
* * *
Петроний не стал христианином,
потому что был Арбитром.
Арбитром изящества.
Ему казалось, что именно Христос
привел в мир, где все были прекрасны,
как греческие статуи,
хромых и прокаженных, —
он не понял, что Христос их
не при-вел, а вы-вел
на свет,
ибо Петроний был эстет,
а не учитель словесности.
И когда ему рассказали о рае,
он ответил: “Нет!” —
потому что он был поэт
и у него было слишком развито воображение:
он представил, как наступает на горло
собственной песне,
чтобы не блевать,
пребывая бок о бок с каким-нибудь
дурно пахнущим Лазарем,
и ему стало так тяжело,
что он крикнул:
“Маэстро, легкую песню!..”
Но тут в дверь постучали
и на пороге появился посланец Нерона
с новой поэмой императора:
вот тебе и песня!..
Арбитру велено было прочесть
и вечером предстать перед автором.
Посланец ушел.
А Петроний прочел первую песню поэмы
и вскрыл себе вены,
потому что та,
которой он предпочел рай,
его обманула:
в ней было все:
и Троя, и пожар, и боги и т. д. —
не было… легкости,
то есть изящества.
А стало быть, он не мог больше оставаться Арбитром,
вернее, не мог больше оставаться вместе с Нероном,
потому что Арбитр было для него не звание, а имя,
и он понял:
чтобы сохранить имя,
нужно потерять место.
И он не был вечером у Нерона.
…Истекая кровью,
он легко вышел на порог,
сделал шаг вперед — и,
не ставший ни кесаревым, ни Боговым,
полетел в никуда по своей орбите.
Орбите Арбитра.
* * *
Юрий Гагарин был великий русский поэт:
Россия выпихнула его из себя в небо,
как в ссылку,
как на Кавказ,
и он сел в карету, то есть в ракету, —
ибо путь ракет — поэтов путь, —
сказал: “Поехали!..” —
и улыбнулся своей гагаринской улыбкой.
И в этой улыбке была вся Земля,
все лучшее, что на ней есть,
“Земля в сиянье голубом”,
весть —
небу от человечества, —
потому что поэт — тот, кто говорит с Небом,
словно языковой барьер, преодолевая земное притяжение.