Аркадий Кайданов

Неприкаянная музыка

* * *

Перед рассветом иногда, когда и скука и тоска, для развлеченья в города мне нравится вводить войска. Орет хрустящий командир. Железо жаркое ревет. В колеблющейся тьме квартир хрусталь ликует и поет. Несет восторженный народ навстречу хлеб, а также соль

и от избытка счастья пьет разнообразный алкоголь. Везде главенствуют закон и конституционный строй. При положении таком душевный чувствую покой. Благословенная пора. Чересполосица эпох. С балкона выкрикнешь: «Ура!» — тебе ответят: «Хэнде хох!»

* * *

Кто тот безумец, что кричит вослед всем поездам: «Меня не забывайте!», следя пролетных окон быстрый свет, разбрызганный на дождевом асфальте? Вокруг шумит незрячая толпа, ощерившись углами чемоданов. Ворона с персонального столба глядит на малолетних хулиганов. Носильщиков веселая орда рекомендует прочим поберечься. С небес течет нечистая вода на прихотливый гомон просторечья. А он одно заладил и кричит «Не забывайте!» тающим вагонам. И Бог его заботливо хранит, согласно своим собственным законам.

* * *

Из всех грехов один есть тяжкий самый — вторжение в чужую тишину письмом, стихотвореньем, телеграммой, а потому руки не протяну ни к бланку телеграфному, ни даже к листу бумаги на пустом столе — блаженной тишины пребуду стражем, наверное, последним на земле. Так свет дневной весом и полнозвучен, так симфоничен перекат речной в незримой связи с облаком летучим, — что сущее обременять собой, наивною попыткой сочетанья заряженных разноименно слов — есть то, что не имеет оправданья, как взлом неотвергаемых основ.

* * *

Сверчком запечным скука тайная с ума пустою ночью сводит, покуда женщина случайная все медлит, медлит, не уходит, и обволакивает панцирем, и о ненужном вспоминает, и нервными сухими пальцами окурок крашеный сминает. А неприкаянная музыка по темным комнатам слоняется —

найти потатчика, союзника она надеется, пытается. Серебряные и горючие, непостижимой концентрации, кружат по комнатам созвучия, как белые цветы акации. Такою чистой и застенчивой лишь ночью музыка случается, и от ее свеченья женщина тоньшает, блекнет, растворяется.

Актриса

Разбередить желание вины и в досягаемости узнаванья пытаться оценить со стороны изящную законченность страданья. А в нем и жест, и взгляд, и тяжесть век подчинены единой сверхзадаче. И сигаретный дым имеет вес, поскольку в мизансцене много значит. И бледность щек, и жилка на виске, и твердых пальцев суетная беглость… И все всерьез, но как-то налегке, вплоть до слезы, лелеющей умелость катиться вниз округло и светло в просчитанное точное мгновенье — когда бы это не произошло, неполным бы осталось впечатленье. Какой неописуемый соблазн воздать себе за безысходность муки и все букеты зрителей собрать в беспомощно опущенные руки. Как достоверна линия спины среди простых аксессуаров быта, как сладостно мерцание вины заигранной, почти что позабытой.

* * *

Сыну Шаг в сторону — зияет тишина за жестко напряженною спиною: по-видимому, больше не страшна повадка поглощенного собою для местности, где каждый гражданин когда-то был проверен и просвечен, Гуляй себе — не нужен, не любим, не охраняем, не судим, не вечен.

* * *

Напротив овощного склада и позади хлебозавода, как будто так оно и надо, проистекает время года. Оно не осень и не лето, оно на зиму не похоже, на субъективный взгляд поэта, с весной оно различно тоже. Оно субстанцией отдельной, к календарю индифферентно, течет под окнами котельной тяжеловесно и конкретно. Оно в родстве с дырою черной и треугольником Бермудским,

котом прикованным ученым и спецэффектом голливудским. Мои обширные познанья в природе данного явленья не вызывают пониманья, но вызывают подозренья. Поклажею открытий чудных раздавлен просвещенный дух! — так, Бессарабией кочуя, воскликнул парадоксов друг. Хочу не пресмыкаться рядом, а стать частицею народа напротив овощного склада и позади хлебозавода.

* * *

Почесть не за труд, а за почесть причастность к скоплению дней, слагаемых в горькую повесть обманов, разрывов, скорбей и все же — при этом! — любовей, и веры, и чистых надежд на фоне взыскующей крови, под вопли кликуш и невежд. Вдохнув загазованный воздух, ступить в этот бешеный круг, как в жгучую зимнюю воду, где тонет единственный друг, где каждый четвертый — мессия, где каждый второй — идиот, где белая лебедь — Россия крылами палеными бьет.

* * *

Не став опорой слову, прилипший к нёбу звук певцу и птицелову лишь добавляет мук помимо тех, привычных, как хлеб и как вода, которые не вычесть из жизни никогда.

В полуночи прогорклой не выдохнуть, пока не разомнется в горле застрявшая строка, звук, отзвук, междометье, безделица, пустяк, — то, без чего на свете не выживешь никак.

Кавказский пленник

В длину, не исключая ширины, мой путь предусмотрительно измерен еще тогда, когда я был уверен в большом и светлом разуме страны, то бишь когда я вскакивал с горшка, чтоб лучше видеть даль и перспективу, за что меня и шлепали слегка, не поощряя инициативу. Потом я вырос, как известный член Политбюро в глазах у демократов под гулкие тамтамы перемен, способствующих плюрализму взглядов. Теперь ползу разбитой колеей под точечной отеческой бомбежкой, хлебав своей большой столовой ложкой всех тех, кто слишком озабочен мной!