Стихи
Аркадий Кайданов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 4, 1997
Аркадий Кайданов
Неприкаянная музыка
* * *
Перед рассветом иногда, когда и скука и тоска,
для развлеченья в города
мне нравится вводить войска.
Орет хрустящий командир.
Железо жаркое ревет.
В колеблющейся тьме квартир
хрусталь ликует и поет.
Несет восторженный народ
навстречу хлеб, а также соль
и от избытка счастья пьет разнообразный алкоголь.
Везде главенствуют закон
и конституционный строй.
При положении таком
душевный чувствую покой.
Благословенная пора.
Чересполосица эпох.
С балкона выкрикнешь: «Ура!» —
тебе ответят: «Хэнде хох!»
* * *
Кто тот безумец, что кричит вослед всем поездам: «Меня не забывайте!»,
следя пролетных окон быстрый свет,
разбрызганный на дождевом асфальте?
Вокруг шумит незрячая толпа,
ощерившись углами чемоданов.
Ворона с персонального столба
глядит на малолетних хулиганов.
Носильщиков веселая орда
рекомендует прочим поберечься.
С небес течет нечистая вода
на прихотливый гомон просторечья.
А он одно заладил и кричит
«Не забывайте!» тающим вагонам.
И Бог его заботливо хранит,
согласно своим собственным законам.
* * *
Из всех грехов один есть тяжкий самый — вторжение в чужую тишину
письмом, стихотвореньем, телеграммой,
а потому руки не протяну
ни к бланку телеграфному, ни даже
к листу бумаги на пустом столе —
блаженной тишины пребуду стражем,
наверное, последним на земле.
Так свет дневной весом и полнозвучен,
так симфоничен перекат речной
в незримой связи с облаком летучим, —
что сущее обременять собой,
наивною попыткой сочетанья
заряженных разноименно слов —
есть то, что не имеет оправданья,
как взлом неотвергаемых основ.
* * *
Сверчком запечным скука тайная с ума пустою ночью сводит,
покуда женщина случайная
все медлит, медлит, не уходит,
и обволакивает панцирем,
и о ненужном вспоминает,
и нервными сухими пальцами
окурок крашеный сминает.
А неприкаянная музыка
по темным комнатам слоняется —
найти потатчика, союзника она надеется, пытается.
Серебряные и горючие,
непостижимой концентрации,
кружат по комнатам созвучия,
как белые цветы акации.
Такою чистой и застенчивой
лишь ночью музыка случается,
и от ее свеченья женщина
тоньшает, блекнет, растворяется.
Актриса
Разбередить желание вины и в досягаемости узнаванья
пытаться оценить со стороны
изящную законченность страданья.
А в нем и жест, и взгляд, и тяжесть век
подчинены единой сверхзадаче.
И сигаретный дым имеет вес,
поскольку в мизансцене много значит.
И бледность щек, и жилка на виске,
и твердых пальцев суетная беглость…
И все всерьез, но как-то налегке,
вплоть до слезы, лелеющей умелость
катиться вниз округло и светло
в просчитанное точное мгновенье —
когда бы это не произошло,
неполным бы осталось впечатленье.
Какой неописуемый соблазн
воздать себе за безысходность муки
и все букеты зрителей собрать
в беспомощно опущенные руки.
Как достоверна линия спины
среди простых аксессуаров быта,
как сладостно мерцание вины
заигранной, почти что позабытой.
* * *
Сыну
Шаг в сторону — зияет тишиназа жестко напряженною спиною:
по-видимому, больше не страшна
повадка поглощенного собою
для местности, где каждый гражданин
когда-то был проверен и просвечен,
Гуляй себе — не нужен, не любим,
не охраняем, не судим, не вечен.
* * *
Напротив овощного склада и позади хлебозавода,
как будто так оно и надо,
проистекает время года.
Оно не осень и не лето,
оно на зиму не похоже,
на субъективный взгляд поэта,
с весной оно различно тоже.
Оно субстанцией отдельной,
к календарю индифферентно,
течет под окнами котельной
тяжеловесно и конкретно.
Оно в родстве с дырою черной
и треугольником Бермудским,
котом прикованным ученым и спецэффектом голливудским.
Мои обширные познанья
в природе данного явленья
не вызывают пониманья,
но вызывают подозренья.
Поклажею открытий чудных
раздавлен просвещенный дух! —
так, Бессарабией кочуя,
воскликнул парадоксов друг.
Хочу не пресмыкаться рядом,
а стать частицею народа
напротив овощного склада
и позади хлебозавода.
* * *
Почесть не за труд, а за почесть причастность к скоплению дней,
слагаемых в горькую повесть
обманов, разрывов, скорбей
и все же — при этом! — любовей,
и веры, и чистых надежд
на фоне взыскующей крови,
под вопли кликуш и невежд.
Вдохнув загазованный воздух,
ступить в этот бешеный круг,
как в жгучую зимнюю воду,
где тонет единственный друг,
где каждый четвертый — мессия,
где каждый второй — идиот,
где белая лебедь — Россия
крылами палеными бьет.
* * *
Не став опорой слову, прилипший к нёбу звук
певцу и птицелову
лишь добавляет мук
помимо тех, привычных,
как хлеб и как вода,
которые не вычесть
из жизни никогда.
В полуночи прогорклой не выдохнуть, пока
не разомнется в горле
застрявшая строка,
звук, отзвук, междометье,
безделица, пустяк, —
то, без чего на свете
не выживешь никак.
Кавказский пленник
В длину, не исключая ширины, мой путь предусмотрительно измерен
еще тогда, когда я был уверен
в большом и светлом разуме страны,
то бишь когда я вскакивал с горшка,
чтоб лучше видеть даль и перспективу,
за что меня и шлепали слегка,
не поощряя инициативу.
Потом я вырос, как известный член
Политбюро в глазах у демократов
под гулкие тамтамы перемен,
способствующих плюрализму взглядов.
Теперь ползу разбитой колеей
под точечной отеческой бомбежкой,
хлебав своей большой столовой ложкой
всех тех, кто слишком озабочен мной!