Стихи
Татьяна Вольтская
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 12, 1997
Татьяна Вольтская
…Стихает горечь
Дыханья, мысли и любви
Спас
С темным донышком по утрам —
Облаков тарелки,
Синий ветер; заглянешь в храм —
Кучки яблок мелких.
Девятнадцатого, на Спас,
Меж листвы пугливой
Плод соблазна созрел для нас
И хрустящий ливень.
Плоть Господня — не только хлеб, —
Но сирень, сорока,
Берег, спящий, как красный лев, —
Всё, что видит око.
Да и кровь — не одно вино —
Скрежет стебля, пуха
Вздох, плавник, что царапнул дно, —
Всё, что слышит ухо.
Потому-то листка озноб,
Рук замерзших реки —
Плоти яблочное зерно
Спасено навеки.
* * *
Медленно льются из горл закопченных дымы.
В трещинах — чернофигурная ваза зимы.
Слизанный ветками, окон разбавленный морс.
Воздух дремучий. Собора мохнатого торс.
Запах конюшни: бензин или одеколон.
Стоптана площадь. Тупые копыта колонн.
Мойкой петляя, мелькая, стираясь в глуши,
Словно орнамент по краю, прохожий спешит.
Лица погашены, неразличимы в снегу.
День, как треножник разбитый, лежит на боку.
Как темнота на пороге пустого жилья,
Слово замерзло во рту — и звенит о края.
Ночь козлоногая тычет в глаза бородой…
Спи, мое солнце, чтоб завтра взойти надо мной.
* * *
Мальчик мой у груди моей — солью
Твой висок припорошен легко —
Засыпай: на губах — вместе
с болью —
Ласки высохло молоко.
Неизбежней, чем ночь или утро,
Нам указаны — как ни крути —
Те, кого напоить почему-то,
Те, кого отлучить от груди.
Жаль, что каяться я не умею,
Забываю с тобою слова,
Только смуглые губы и шею,
Задыхаясь, могу целовать.
Есть ли что-то больнее объятий
Для рожденных в слезах и во
мгле?
Мальчик мой, нет меня виноватей
Никого, никого на земле.
* * *
На черной ветке сытый снег свернулся.
В окне старуха плавает глухая.
И чижик в клетке, наподобье пульса,
Слабей стрекочет, к ночи затухая.
Мне слов твоих — как черных зерен тмина
В кирпичном хлебе — неизменно мало.
Зачем, скажи, душа сыра, как глина,
И чья рука с утра ее измяла?
Зачем я не умею быть любимой? —
Так не умеют дома спать солдаты.
Боль в тихом теле тикает, как мина,
Тобою заведенная когда-то.
Сон
Ты мне снился всю ночь. Ты читал мне газету, и текст
Рос, как черный кустарник в одном из болотистых мест
Возле дома, — царапая горло торчащей строкой,
Извивалась бумага, шипела, жила под рукой.
А потом мы кружили дорогами сна, за столом,
Вкось накрытым потертой клеенкой, сидели, потом
Сон сложил нас так крепко — как будто бы книгу закрыл,
И под влажной обложкой твердели, ходили бугры,
Ты же, смяв меня в быстрой ладони — обрывком листа
(По прочтении сжечь!) — с виноватой улыбкою встал,
И оделся, и вышел. А я, подождав у дверей,
Вновь вишневой помадою мазала губы, темней
Подводила ресницы и брови, дорогами сна
За тобою кружила — и в этом, я знаю, вина.
И напрасно побьет меня стража, напрасно елей
С пальцев капает, — нет, аромат твоих лилий острей,
Ты, услышав шаги мои, верно, подумаешь: «Дождь!»
И наморщенный лоб беспокойной рукою потрешь,
Пожимая плечами: тому, кто наденет печаль
Камнем внутрь,
точно перстень, — нужна ли на сердце печать?
Даже если во сне, даже если мягка, будто шерсть,
Даже если близка,
как рука,
и крепка, будто смерть.
* * *
Сухие призраки травы.
Щепотка пепла
В конце тропы — в конце графы.
На стебле ветра —
Цветущий снег. От легких тел
Деревьев — резко
Пролиты тени. Облетел
Весь мир, как фреска,
На лес, — без видимых причин, —
На лица женщин
Накидывая сеть морщин,
Безумных трещин.
Тучнеет белая лоза —
Плющ, повилика —
Рот залепляя и глаза,
Фигуры, лики,
И нимба жаркое кольцо
Сжимая в камень.
И остается жест: лицо
Закрыть руками.
* * *
Лесом, снегом повитым, полем, блеклым, как крылья чижа, —
Как Саул за Давидом, за душою стремится душа,
И от страха немеет, засыпая, сжимает копье,
И догнать не умеет, и не смеет отстать от нее.
Ветер, выпав из горсти, словно камень, свистит в небесах,
Белокурые сосны держат снег, как дитя, на руках,
Рыба в море уснула, плавником из бумаги шурша,
Как Давид от Саула, от души ускользает душа.
Кружат, слушая грустно тростника беспокойную речь,
У одной из них — гусли, у другой — зацветающий меч,
В небесах, и во гробе, и на льду бездыханной реки
Так близки они обе, насмерть сжаты — как пальцы руки.
* * *
Между Рождественской звездою
И медною звездой Полынь —
Пространство белое, пустое,
Зимы скрипучие полы,
Где, становясь попеременно
Скамьями, кончиками век,
Автобусом, стеной тюремной,
На цыпочках проходит снег.
Он тонкий воздух надувает —
На прочной нитке бледный шар —
И, как перчатку, надевает
Дырявый вязаный бульвар.
Стучат сухих кустов суставы,
И ангел спит на проводах,
Тускнеет ледяное «A
ve!»На плотных смерзшихся губах.
И кажется, что смерть не скоро,
А вот она — белым-бела,
И узловатого собора
Дымится черная скала.
В каком еще краю, о Боже,
Так мало нужно для хвалы? —
Щепоть рассыпчатой пороши,
Растаявшей во рту халвы —
Чтобы не слышать визг полозьев
С горы, шипенье ржавых труб,
Шаги — не чуять, заморозив,
Жизнь, воспаленную, как зуб.
И хоть не вырвешь, не ускоришь,
Но вишню снежную сорви —
И все ж на миг стихает горечь
Дыханья, мысли и любви.