Стихи
Александр Ожиганов
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 1997
Александр Ожиганов
…В венах гулко кружит кровь
* * *
Кто ты такой? Глухой любитель слова
звучащего, засунутый в подвал?..
Самара не была с тобой сурова:
ты для нее и не существовал.
Ты слышишь свист насосов, скрежет, стуки
моторов, шум в ушах («Послушай-ка…»),
какие-то — чудовищные! — звуки:
чужую речь родного языка,
мышиную возню («Итак, вниманье!»),
угрозу смерти, суету страны,
припадки страха, бабье лепетанье
и тщетные попытки тишины.
Ты слышишь: сыплется песок. Ты слышишь:
вращается земля. Ты слышишь все.
Но свист все тоньше. Тон все выше, выше
во тьме, где огненное колесо
скрипит («Послушай!..») — за порогом слуха
и за пределом разума, во тьме,
где раструб оттопыренного уха
горошину катает по кайме
небытия, горошину («Послушай-
ка…») логопеда… логоса… («Итак…»),
и как косноязычная кликуша
все — слово в слово! — повторяет мрак.
Но неразборчиво («Что?» — повтори».), неясно.
Свистит насос. Самара не была
с тобой сурова («Что?). И уши праздно
торчат, как два ощипанных крыла.
Прикройте правое. Итак… сорок четыре,
двадцать один, шестнадцать… А теперь
прикройте левое… Как в ярмарочном тире,
стреляет в ухе для таких тетерь,
как ты. Мишень вращается. Грохочет
галактика. Стреляя в молоко,
ты попадаешь в цель. И красный кочет
кричит. Ты слышишь? Это так легко!
1996
Утро в полях
Михаилу Шемякину
1
Да, не удался этот мир Творцу,
но сетовать, Винсент, ведь не к лицу
художнику, в котором пораженье
лишь обостряет внутреннее зренье,
и на холсте, что ты размалевал,
яснее проступает идеал:
мазнет пейзаж песком, обдаст росою —
и вещь соединяется с душою.
Неряшливость? Погрешность ли? — не спорь
и новый холст распял для новых зорь.
2
«Берет и трубка? Что ж, бери берет
и трубку, красься, драпируйся в тоги…
Ничтожных пустяков в искусстве нет,
но нет в нем и предметов слишком строгих
для шутки, например. Не петушись.
В сектантских пароксизмах словоблудства
не дергайся. Искусство – это жизнь.
Бессмертье – средостение искусства.
Все изощренней пестуй простоту.
Мальчишка мяч обвел наивным кантом.
Ты искушен. Однако за версту
от мэтра не должно разить талантом».
3
Итак, Гоген солгал, Винсент?
И бритвы не было при встрече
на тротуаре? Все обман?
А что же было? Был абсент.
Абсент, бесчисленные речи
и кем-то брошенный стакан.
К тому же этот эпизод –
недельной давности, не позже.
Не накануне. Не вчера,
как Поль сказал…
Или урод
и ангел точно стали схожи
с цветными точками Сёра
со временем: одна, вторая…
И различаешь их с трудом…
Но если Арль – преддверье рая,
то что скрывает Желтый дом
?
4
Снаружи желтые и белые внутри,
как жадно ожидали эти стены
здоровья, дружества и утренней зари
в полях, вдали от сутолоки, Сены,
сырых подвалов и мансард, Винсент!
Париж? Париж — раскрепощенье цвета.
Но впечатленье — бабочка! Момент —
и звякнула последняя монета
о стойку…
Я читаю: «Старина!
На юге жизнь дешевле, здоровее.
Я жду вас всех. Художникам нужна
своя Япония, заветная страна
пылающего солнца и вина,
где хворости и грусть мистраль развеет…»
Винсент, есть рифма русская: любовь –
кровь, стертая, как театральный задник.
На плитки красные из уха каплет кровь,
напоминая красный виноградник.
5
«Солнце — сеятель, смерть — жнец.
Сколько их, кругов, колец,
дуг, овалов и спиралей!
Даже от линейных далей
золотой долины Кро
в венах гулко кружит кровь.
Даже жизнь шарообразна:
отвратительна, прекрасна,
И безумна, и мудра…»
Он опять в полях с утра.
6
Спирали, петельки, крючки, зубцы, зигзаги,
иероглифы (детская игра!)
стенографируют напор соленой влаги,
и море мечется на плоскости бумаги,
слетая с кончика обычного пера.
Что это? — творчество? ребячество? Отгадка
проста, таинственна, темна, Винсент, ясна.
И жизнь божественна. И смертью пахнет сладко
в полях предутренних. И треплет лихорадка.
И море мечется. И манит белизна
холста, бумаги…
1995