Стихи
Светлана Львова
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 11, 1997
Светлана Львова
Дождь идет никуда…
* * *
Мне просто во все времена.
Я — времени брошенный зонтик,
что числится в пункте потерь
всегда и теперь.
Я выброшена, как волна
из моря, — попробуйте троньте…
В плечо мне печалился зверь
и хлопала дверь.
Я знаю, как смотрят цари
и как умирают без срока,
в тоске по шагам коридор
и голос в «глазке».
Я впутана в календари
без всякого важного прока –
вы помните влажный узор
на сером песке?
Я знаю, как пишут: «Конец» –
и прочие важные штуки…
Всей шкурой на голых плечах
висят времена,
под детские взгляды овец
кровавыми кажутся звуки,
а это хранится очаг –
и чаша полна.
Базар
1
Праздник мой первый — Верхний базар…
Первый чертог мой и первый укор.
Мной не заслуженный дар, и разор
взгляду, а горлу немоты глоток
—шарканье нежное стареньких ног
по полу крашеному в дому —
да прочь — да по сердцу моему…
После крещения первый обряд:
ряд небесный — калашный ряд.
Поздним извозом по всей земле
запах навоза, крик журавлей…
Вот у щербатой стены богатырь
ножиком гладит напильник.
Ох, шапито, шапито, шапито!
Палевый шок и опилочный щелк…
Да, все течет, и печет, и влечет
бабушкин сгорбленный кремовый пыльник –
ах, всё не то, всё не то, ах еще —
пыль и полет — и поет
голос шершавый, поросший быльем:
«Старье берем!»
2
Может быть, я и сегодня была
этой старой базарною площадью,
шершавою, будто подстрочник,
шершавой и нежной, как будто подсолнух.
К желтому солнцу воздев
раненые сосцы,
церковь в низине лежала.
А голуби выше – в небе летели, как храм…
Семечкой лязгал солдат —
и шелестел шелухой
луково-желтый китайский философ,
держащий лукавый фонарик
то ли на Верхнем базаре,
то ли на Нижнем базаре —
он и глаза называл чепухой —
сам будто тень от ресниц.
Он и сегодня листал эту площадь
узенькими ногами,
будто бы палочками собирал
рис со старинных страниц —
и средь расписанных к празднику лиц
личико прятал в тумане…
И трепетали, и падали ниц,
и возвышались над нами
раем бумажным цветы, веера,
стаи диковинных птиц.
* * *
Мы когда-то были-жили:
не тужили, не скучали.
Мы друг друга закружили
под созвездием Печали.
Мы себя не разглядели.
Нет зеркал у первородства.
Мы летали как хотели
над соцветием Сиротства.
И, не ведая разлуки,
разомкнувшись на мгновенье,
бродим – выпавшие звуки
музыки Прикосновенья.
* * *
Букет невзрачный — часики да кашка.
Вид из окна, колючая простуда.
В твоих руках надтреснутая чашка
и пряжка с шеи моего верблюда.
Синица твоего прикосновенья
ячменных зерен не клюет с ладони —
и жизнь притихла, охватив колени
в льняном хитоне…
Паук в углу плетет себе жилище.
Висит картина в самодельной раме.
И суетится ночь с улыбкой нищей,
и тишина расходится кругами
прозрачными… Я пошепчу о лете,
поправлю крестик, сбившийся на шее.
Пожав плечами, ты промолвишь: ветер.
А из окошка вечностью повеет.
* * *
Дождь идет никуда,
как дитя неудачного брака.
Он идет на века,
свысока и опять в облака.
Он столицы смешал
и поставил провинцию на кон,
над землею взлетая,
как фокусника рука –
над чудным сундучком,
над качающейся змеею,
над могилами предков
и кубиками городов.
Он со всеми знаком,
он, как потом, пропитан землею,
он потопом пропах
и дыханьем цветущих садов.
На горе Арарат,
на твоем и моем семихолмье,
где кричат петухи,
создавая под небом уют,
одичал виноград
и стада застоялись в загоне.
Не родятся стихи,
и вина молодого не пьют.
Там никто не смеется.
Там Канта читают с пеленок.
И мертвеют цветы,
в колдовской обращаясь кристалл.
Дождь прошел, как беда,
как никем не прощенный ребенок…
По верхушкам промчался
и лужи перелистал.
На приезд друга
Что происходит? Просто сны:
кричит сова, ребенок плачет.
К нам едут гости из Москвы,
и наша встреча что-то значит.
И, будто не было конца,
торт покупаем, пульс считаем,
сдувая пену лет с лица,
сухие губы обжигаем.
А под ногой хрустит хрусталь:
шаги, мороженое, верность…
Мы пробуем читать с листа
чужих симфоний многомерность.
Печаль клюет зерно с руки,
дворцом горит пятиэтажка…
Как сладко пахнут шашлыки
из тела белого барашка.