Рассказы
Андрей Вершин
Опубликовано в журнале Дружба Народов, номер 10, 1997
Андрей Вершин
Рассказы
Троица
1
Когда отец Всеволод открыл глаза и обвел еще не до конца пробудившимся взглядом крохотную комнатку, за окном едва-едва начинало светать. По стеклу шелестел осенний дождь, сырость проникала в дом, шевелилась под вздувшимися кое-где, выцветшими обоями, цеплялась каплями за черную паутину в углах на потолке. Плохо подогнанное стекло в фортке тоненько задребезжало, потом звякнуло и застыло; глубокая тишина перемежалась лишь ровным звуком его дыхания. И тут в этом покое возник удар колокола, на смену ему пришел новый, потом еще и еще один — зазвонили к службе. Потом над самым изголовьем раздался громкий выстрел, с ним перекликнулся короткий предсмертный собачий визг, оборванный вторым ружейным хлопком. Священник выпростал руку из-под грубого зеленого одеяла, надвинул его повыше, до самых глаз, подтянул колени к подбородку и замер, не сводя взгляда с дверного проема, наполовину заслоненного дощатой дверью, — слушал шаги вошедшей жены, шорох снимаемого ею пальто, двойное грохотанье стянутых и сброшенных на пол тяжелых, заляпанных грязью ботинок.
Войдя в спальню, жена подошла к окну, постояла там, водя пальцем, испачканным красным, по стеклу, заметила кровь, вытащила из кармана платья какой-то лоскут и, помогая себе зубами, обвязала поврежденное место.
— В прихожей, — сказала коротко и вздрогнула. — На целлофане. Как назло, дождь зарядил. К оттепели, что ли? Ну, чего молчишь-то? Отвечать не обязательно. Нет греха.
Отец Всеволод выбрался из-под казенного одеяла и сел на кровати, спустив большие ступни худых ног, провел обеими ладонями по лицу, улыбнулся и встал, вытянувшись во весь рост, — почти уперся головой в потолок, потому что был длинен и тощ. Взгляд жены скользнул по его голому телу, задержался на боку, споткнувшись о послеоперационный шрам, перечеркивающий спину и доходящий до живота над бедром слева.
— Рубашку чистую надень, я накрахмалила. Мать, Царство ей Небесное, приснилась сегодня. Седая вся. Говорит: «Мышей больше, дочка, не трави. А то тяжко мне-то…» И пропала. Головой покивала, и все. А почему тяжело — сказать не успела. Ты как думаешь?
Стараясь попасть в болтающуюся штанину, подпрыгивая на одной ноге, он пожал плечами, затянул ремень, сунул голову и руки в свитер, снятый вместе с рубахой.
— Зонт возьми мой, а то твой протекает. — Жена пошла в соседнюю комнату, зазвенела чашками и сахарницей, хлопнула дверцей буфета. — Я к завтраку кофе подам. Будешь? Растворимый только.
Проходя через столовую, он кивнул, не глядя на жену, не останавливаясь; замедлив шаг, отщелкнул замочки фибрового чемодана, приоткрыл крышку, заглянул внутрь — пусто.
— Скорее приходи. Остынет.
Отец Всеволод осторожно прикрыл дверь, утопил рычажок выключателя, поглядел вниз, увидел тупые концы собственных ботинок, начищенных до блеска, высоких, шнурованных, черной грубой кожи. Шмыгнув носом, аккуратно опустил чемодан на табурет, белевший в полумраке, присел на корточки рядом с телом собаки — беспородной и доживавшей свои последние собачьи дни, — теперь уже мертвым и, кажется, начавшим остывать. Закрыв ей глаза, он завернул убитую женой Варьку в жесткий, оглушительно хрустящий целлофан, согнул в коленных суставах распрямившиеся лапы и убрал их туда же, под прозрачную пленку. Перекрестив пса, будто бы еще дышащего и тихонько заворчавшего, неловко поднял сверток и кое-как поместил его в чемодан. Сняв с крючка черный и просохший зонт жены, отец Всеволод раскрыл, повертел в руках и закрыл его, поставил в угол к двери, бок о бок с ружьем-двустволкой и широким желтым веником на длинной ручке. С антресолей была извлечена короткая саперная лопатка в брезентовом чехле, — она и чемодан составили всю его нехитрую поклажу. Надевая длиннополое драповое пальто, он услышал, как в комнате зазвонил телефон. Снявшая трубку Антонина сказала что-то короткое, вышла к мужу
, кутаясь в платок.— Без тебя служить будут. Думают, болен ты. Сказала: не придешь.
Спрятав глаза, он пошел за дверь.
— Зонт-то дать тебе? Вымокнешь, что ли! Напоследок…
Входная дверь, хлопнув, разрезала ее голос, и, длинный, сутулый, он быстро пересек двор и пошел в угол сада, туда, где пышно разросшийся по весне сиреневый куст, теперь облетевший и жалкий, цеплялся за негустой туман всеми своими ветками, поставил чемодан на траву, сел на него, расстегнул чехол на ноже лопаты и несколько раз, точно играя с самим собой в «ножички», с силой вонзил лопату в землю, стараясь попадать как можно ближе к своему башмаку. Вскочив на ноги, принялся копать яму, натужно кряхтя и отдуваясь, когда попадал на слежавшийся глиняный пласт. Наконец все было готово, куча свежевыкопанной, красно-желтой земли глянцевито блестела под водяными брызгами, — дождь между тем зачастил. Поставив чемодан на дно ямы, он перекрестил его, помял в пальцах левой руки глиняный ком, уронил под ноги, наклонился, долго искал именно тот, что выпустил из руки, нашел и успокоился, поднял и быстро бросил на чемодан, схватил лопату и стал закапывать могилу собаки. Вдруг дождь прекратился, отец Всеволод поднял голову: Антонина, плача беззвучно и смешивая прыгающими пальцами слезы с каплями дождя на лице, держала в другой руке зонт над его головой.
— Крестик надо бы. Хорошо, деточек Бог не дал. Знать, верно — нет греха, что ли.
Он кивнул, утрамбовывая лопаткой холм, вытянул из кармана большой складной нож и, отложив лопату, пошел вырезать крест. Туго стянутые паклей перекладины были вдавлены в глину, несколько раз он ударил по вертикальной лопаткой, — звонкое дерево гудело и толчками уходило вниз, журчала вода в сточных желобах, а когда работа была окончена, церковный колокол снова зазвонил, — начиналась служба.
2
— Вот с икрой, те с мясом и сыром, а эти с крупой перловой, чесноком и перцем. Раз в жизни, что ли, поешь досыта, — она подперла ладонью щеку и вытянула губы трубочкой. — Сметанку возьми, там горчица, а майонез в соуснике. Подогрела. Да, черемша еще. Может, водки выпьешь? И я, что ли, с тобой. — Не дожидаясь ответа, Антонина поднялась и пошла к холодильнику, извлекла оттуда два графина, установила их на столе. — Зеленая с тархуном, желтая — на корне лопушином. Какой тебе? — И уже наливала ему золотистой, крепко держа рюмку в пальцах. — Ну тебя! Можешь не отвечать.
Посмотрев в лицо мужа, взяла из буфета вторую рюмку и плеснула туда зеленой, поставила рядом с первой, перед его тарелкой, доверху наполненной свернутыми ноздреватыми блинами с поджаристой корочкой, залитыми густым соусом.
— С Богом, что ли.
Они выпили одновременно, — жена пригубила и откинула голову, отрывисто задышала открытым ртом, сложив губы трубочкой; он опрокинул содержимое разом, отделил большой кусок блина с начинкой и отправил в рот, затем отложил вилку, вытер салфеткой губы.
— Вкусно? Тож покойница научила. Еще тебе положу. Икорку я в вине вымочила, опивки потом Варька вылизывала, знаешь, смешно так — язык розовый, в пупырях, на краях обметан, по дну кастрюли шлепает, точно валик бельевой, когда бабы на реке стирают, — шляк-шляк… шляк-шляк! А глазищи-то грустные, — все понимала, что ли.
Он медленно жевал, едва заметно кивая в такт ее словам, положил нож и вилку, отвел глаза. Антонина барабанила пальцами по клеенке.
— Кофе сегодня у нас, — не выдержала. — Пять ложек тебе на чашку. Давно не пил-то? Лет уж тридцать, что ли.
Отец Всеволод подышал над кофейным паром, поболтал в чашке ложечкой, поглядел на жену, — она испуганно кивнула и уткнулась лицом в чашку. Тогда, не сводя глаз с ее морщинистого лица и сжав пальцами обеих рук блюдце с белой каймой, он поднял напиток повыше и осторожно попробовал, изо всех сил подув, чтобы не обжечься.
— Вкусно-то как, а? Знаешь, давай-ка мы с тобой по папиросочке, что ли, зажжем. У меня где-то…
Кофе выплеснулся на блюдце, с блюдца растекся по скатерти — голубой, в округлых золотистых цветах; жена кинулась в коридор и скрылась за дверью, шуршала бумагой, роняла что-то на пол, принесла начатую пачку пожелтевших от времени папирос и спички. Разложив веер из папирос по столу, умело примяла одну, вставила в его еле шевельнувшиеся губы, приготовила другую себе, чиркнула спичкой, прикурила сама, погасила огонь и приставила тлеющий кончик к папиросе мужа.
— Кури от меня.
Он затянулся и неосторожно выпустил дым прямо ей в лицо. Она закашлялась, нервно засмеялась, взмахнула рукой, пошла вокруг стола и села на свое место, нащупала графинчик и наугад плеснула еще водки ему и себе.
— За встречу, что ли. Втроем, да? Без греха все.
Они чокнулись и выпили. Теперь — до последней капли. Она и он.
3
За задернутыми шторами быстро светлело, дождь давно перестал. Прогрохотал недалекий орудийный выстрел, — на стрельбище за селом началось еженедельное обучение артиллеристов. И снова задребезжало стекло — теперь угрожающе и сухо, отрывисто.
— Варька сейчас здесь, я чувствую ее. Руку лижет. — Антонина выставила ладонь из-под одеяла, пошевелила пальцами в воздухе. — Щекотно. — Покосилась на мужа, повернулась к нему, лежавшему на узкой кровати рядом. — Ладно, что ли. Не буду. Поцелуй меня.
Он коснулся побелевшими губами ямочки на ее подбородке. Жена тихонько засмеялась:
— Небритый, — и сразу же обмякла, потом обхватила его рукой, прижалась коленками, животом, всем телом. — Не волнуйся, хороший мой. Ну, давай же. Сделай мне хорошо.
Он покрыл поцелуями ее скуластое лицо, тыкался в шею, плечи, ключицы. Сбросив одеяло, Антонина подняла в ладонях свои тугие груди, подставляла под его губы.
— Так… Так, — шептала она. — Сделай это. Да.
Земля ощутимо подрагивала от зачастивших артиллерийских ударов, сор с потолка сыпался вниз, попадая на пол и на них. Волосы жены рассыпались по подушке, он уткнулся в них носом и засопел.
4
Улыбающаяся Антонина ловко сновала по комнате от окна к двери — стирала пыль с цветочных листьев и подоконника, запела что-то веселое, потом спохватилась и проглотила неразборчивые слова. Отец Всеволод поднимал с пола тяжелые книги в кожаных переплетах, оглаживал каждую узкой ладонью, бережно устанавливал на стеллаже, склонялся за очередным томом, раскрывал некоторые, разгибал загнувшийся уголок страницы, закрывал книгу и ставил на место. Когда с библиотекой было покончено, принес из кухни ведро с дымящейся горячей водой, вытащил оттуда тряпку, ловко скрутил ее жгутом, пустившим во все стороны тонкие брызги, крепко отжал и принялся мыть пол, ползая на четвереньках по доскам; занозил палец, бросил тряпку в ведро, близоруко прищуриваясь, рассматривал и — наконец — рассмотрел занозу, попытался вытащить ее зубами, извлек и сплюнул в ладонь. Вытерев руку о бедро, опять взялся за тряпку. Вдруг оглянувшись на жену, увидел, что она бесшумно плачет, комкая платок в пальцах. Он шмыгнул носом и начал тереть пол нарочито сильно, длинными размашистыми движениями ко всякой работе привычных рук.
— Дров-то наколешь, что ли? Или не нужны? — Голос ее снова обретал спокойные интонации. — Ладно тебе! Можешь не отвечать.
Не глядя на Антонину, он покачал головой. Домыв последние половицы, выпрямился, швырнул тряпку точно в ведро, стоявшее у порога, и притопнул босой ногой. Отпуская длинные рукава рубахи, улыбался жене, показал пальцем на непослушную прядь, выбившуюся из-под съехавшей набок косынки.
— Ладно тебе, — она махнула на него пыльной тряпкой, распространившей по всей комнате облако серой пыли, засмеялась, чихнула.
Он вздохнул и — неожиданно для самого себя — громко застонал сквозь зубы. Потом тоже чихнул. Когда пыль рассеялась, они стояли, крепко обнявшись.
5
— Я никогда тебе не соврала, ни разочки. Так, по мелочи если. Ну вот когда в Заозерье жили, есть нечего было, помнишь? Ну так я ночью спать не могу, до того живот подкручивает. Слушаю — спишь ты? Дышит ровно, ладно. Ну я, что ли, на кухню тихохонько, глянь — там мышь сухарик стащила и грызет. Так я тот сухарь-то и съела. Чего там! Точно семечко. А когда бабы творогу к Спасу принесли тебе, ты колодец чистил, так я творог-то тот одним махом, не жуя. Жменя и была только-то. Так прости, если виновата. А я тебя навсегда простила, только увидала в первый раз. Не улыбайся, сердце так и скакнуло под горло. Стало поперек и с места сойти не дает. До сих пор так и стоит, в горле-то. Погоди-ка, вот я тебе напоследок горяченькой, — она окатила его голову, спину и грудь из большой эмалированной кастрюли с ромбиками по краям, набросила широкое махровое полотенце на плечи.
— Готово. Хоть к свадьбе. Не сиди долго, холодно здесь. Бриться будешь?
Отец Всеволод кивнул. Жена тут же подала ему закрытую опасную бритву, помазок и мыло, установила небольшое зеркало на стуле рядом с лоханью, наполненной мутной теплой водой. Он водил блестящим лезвием по щекам и горлу, проверял кончиками пальцев — чисто ли выходит, — вдруг поймал в зеркале взгляд своих глаз — отрешенный, застывший, никакой; одновременно подумал, что в голове у него теперь нет ни единой мысли, или — что одно и то же — он весь теперь одна-единственная мысль. Нет, не мысль, а что-то еще, название никак не хотело входить в его голову.
Он поднялся, разбрасывая по сторонам мыльные брызги, ступил босыми ногами в лужу, вытирался, шевеля пальцами ног от незнакомого странного удовольствия, предчувствие которого с давних времен детства не покидало его ни на мгновение, — теперь оно разрасталось и крепло, неотступно приближаясь с каждым совершаемым им движением.
— Матвеевна бежит, — тихонько сказала жена от окна. — Пойти погля- деть — что ли, случилось чего?
Больно задев его пустым ведром, жена выбежала во двор, отец Всеволод подул на ушибленную коленку, поморщился и, усевшись на стул, принялся натягивать длинные шерстяные носки.
— Племяш с колокольни сорвался, — послышалось над его головой звонкое. — Благовестить полез, и — нога соскочила. Пузырями кровавыми плевал, пока не умер.
Надев чистое исподнее, он протянул руку за белой рубашкой. Жена схватила одежду и отскочила к двери.
— Ты ж его от водки спас, отмолил в одиночку, что ли! А он теперь мученье такое принял. Надо было тогда смерть отводить! А отвел, что ли, так почему он сейчас? На, надевай! — Рубаха и брюки опали в лужу к его ногам.
6
Антонина стояла на коленях и смотрела на икону, но не молилась, а, погрузившись в себя, отрешенно и ровно думала о чем-то далеком, могущем войти в ее жизнь, окликнуть и заставить измениться. Назвать это по имени еще не было сил, ну и что же?
— Воскресе, — неожиданно выговорилось вдруг само по себе. И еще раз: — Все воскреснем. Одно всё. Нет греха.
Отец Всеволод тяжело опустился на четвереньки, коснулся пола лбом, потом, коленопреклоненный, приблизился к жене и остановился за ее спиною, дыша в затылок. Нашел глазами Образ и улыбнулся, сложил руки перед грудью.
— Недостоин, — громко и отчетливо выговорил
.— Что ты сказал?
Он покачал головой и перекрестился, дрожавшие губы успокоились и привычно собрались в едва различимую линию.
— Почему — недостоин? — шепотом спросила Антонина.
Он, набычившийся и суровый, уже шел к выходу, так и не оглянувшись на ее любопытствующий взгляд.
— Про дрова, что ли, не забудь! — прокричала она в медленно закрывающуюся дверь.
7
Отец Всеволод сидел за столом с неубранными остатками завтрака. Взяв корку хлеба, он помял ее в пальцах, окунул в солонку с солью крупного помола, налил себе еще водки, выпил и задумчиво зажевал. Положил голову на скрещенные руки и закрыл глаза. В комнату вдруг вбежала живая Варька, закружилась вокруг него, принялась игриво кусать за руку, рычала и звала порезвиться. Следом вошла жена, улыбнулась ему, тряхнула наполовину распустившейся косой, подошла ближе, взяла за плечо, потянула к себе; втроем они вышли на залитый солнцем двор, куст сирени подался навстречу всей своей шевелящейся массой. А они неожиданно поднялись в воздух, точно на невидимых крыльях, — земля нырком ушла из-под ног, и внизу оказалось тоже небо. Чтобы не потерять равновесия и нечаянно не упасть, он замахал руками. Звонко лаяла Варька, исчезнувшая из глаз.
— Не бойся, что ли, — сказал ему в ухо спокойный голос жены. — Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе. Все трое. Только забери меня с собой. Не оставь.
Он вдруг проснулся и сел, часто моргая после этого сна. Жена прикорнула рядом, на прикроватном коврике, положив на него мужнее и свое пальто, — спала глубоко и спокойно, белея в темноте лицом.
Отец Всеволод ступил на пол, взял под локоть башмаки и на цыпочках вышел в коридор. Прошагал в кухоньку, обулся, потом нервно потер руки, распахнул дверцу духовки и поставил в вертикальное положение все пять рукояток газовой плиты. Потянув носом быстро наливающийся специфическим ароматом воздух, вернулся к двери в комнату, где спала жена, и осторожно приоткрыл ее. Встретившись глазами с глазами Антонины, кивнул ей и еще раз повернул в воздухе — демонстративно и очень похоже — несуществующую ручку пуска газа. Она улыбнулась ему и закрыла глаза.
8
Близкую канонаду сменил звук мчавшегося мимо их села скорого поез- да, — колеса «тактакали», укрепляя отца Всеволода в его отрешенности и решимости. Тюк с почтовой корреспонденцией ударился о щебень рядом с ним, подкатился священнику под ноги, цепляясь за башмак, попытался остановить. Он улыбнулся и, покачав головой, поднял заляпанный грязью и сургучом тяжелый сверток, подержал на весу, оглядываясь, положил на камень, чтобы почта попалась кому-нибудь на глаза. Внимательно проследив за красным кружком на хвостовом вагоне, перешагнул через рельсину, остановился, лег на шпалы и прижался ухом к металлу, вслушиваясь в затихающий гул. Потом легко вскочил на ноги и быстро спустился с насыпи, перепрыгнул через канаву, наполненную водой, поскользнулся, нелепо взмахнув обеими руками, упал, выпачкался в грязи, как сумел отряхнулся и зашагал через перелесок к полю, виднеющемуся в просветах между деревьями. Скоро заметил костерок, сгорбившуюся фигуру человека, гревшего ладони озябших рук над пламенем, расправил плечи и пошел к нему, оглянувшись на дом.
Мужчина — точнее, молодой парень — в кожаной куртке и спортивной шапочке ласково покивал ему и подвинулся на бревнышке. Отец Всеволод уселся рядом и тоже вытянул руки к огню. И было странно, что он совсем не чувствует жара, хотя и хватает длинными пальцами рыжие языки.
— Ты отец Всеволод, здешний священник. Отвечать не обязательно. Греха нет, ты знаешь, — просто сказал сидевший рядом.
Он знал, что может не отвечать, но решил сказать хотя бы что-то.
— Так.
Парень снова улыбнулся ему и легонько хлопнул по плечу, заведя свою руку за спину отца Всеволода. Как бы желая узнать, кто беспокоит его, тот обернулся. Распрямившийся собеседник уже опустил короткую дубинку на его темя.
И вышла из-за стволов жена Антонина, собака Варька бросилась ему на грудь, лизнула в нос и губы, скакала рядом.
И бежали они по лесу — легко, быстро, все вместе; смеялись, размахивали руками, кричали что-то беззвучное.
И всё не кончался тот лес — березовый, белый и пустынный; поле не становилось ближе.
Никого уже не видно за деревьями.
Андрей Вершин
родился в 1969 году в Кенигсберге. Закончил юридический факультет МГУ. Автор сценариев и пьес. Как прозаик публикуется впервые.