Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2018
Иван Котельников
* * *
Юрию Беликову
На перекладных в запорошенной бричке.
В гудящей под насыпью звёзд электричке.
Не в меру — осёдлый, на раз — кочевой.
То сам, то не свой.
Щегол-песнопевец. Доднесь прощелыга.
Рябиновый князь. Перемётная книга.
Заря похмелюги. Луна головы.
Луга трын-травы.
В берёзовой роще, как в смерти героя,
Сгущение сил неземного покроя.
В бессонном стволе различим силуэт
И внутренний свет.
Возьми в укорот на паях с доброхотом
Судьбу за грудки речевым оборотом.
Так слово за слово, а лыко — в строку.
По жизни — ку-ку.
Дожил. Не имел. Не чурался. Не значил.
Приблудный босяк за косяк накосячил.
Не переиначить и не посягнуть.
Уж как уж нибудь.
Ты слыл человеком с утра или к ночи
В предбаннике Божьем — в России, короче.
В аппендиксе мира — взахлёб перемать! —
Тебя не отнять.
Нам были знакомы и время, и местность.
Не врезала дуба родная словесность.
Остыла теплушка. Дыра в котелке.
Идём налегке.
Александр Самарцев
Эшелон
Ю. Беликову
Поколению — полный домой!
Трезвых нет. И никто не хромой.
Едем — младший командный состав:
Сивка-Бyрка, Герасим, Исав.
Кто-то вывесил пятку в проход.
Блока кто-то листнул — и проймёт.
По стране роковой, чусовой —
гуси-гуси! — Таймыр и Гуниб! —
на учёте ларёк с лебедой,
это кто же там Блока бубнит?
Не воткнёт он окурка в Афган
и на Прагу «зелёный» не дан.
Отклонясь от наезженных войн
тупиковая ветка на кой
по окопам осиплых команд
братец Труд отпевает Талант?
Сто одёжек — все зоны мертвы.
Но светло от строчащей ветлы,
захлебнулся бы этой пальбой,
пожирая надвьюжный покой.
Лампа в тряске ползёт со стола.
Ты кончины достойна, страна?
Пух отмыт с пограничных погон,
ох и ёрзается на боку!
Страшно спать, если Блоку вдогон
и привычна мозоль кипятку.
Ни венков, ни забрызганных ям,
и не важно, кто крив, а не пьян,
кто забыл, кто учил, кто плевал —
ни с кого и не спросит сполна
роковая, родная страна.
Сергей Кузнечихин
* * *
Ю. Беликову
И кончаются скудные наши рубли
В самом центре Москвы, от России вдали.
Мы теряем друзей в ошалелой толпе,
Заблудившись на жёсткой булыжной тропе.
Вроде, вот они, только что рядышком шли, —
Оттеснили одних, а других увлекли.
Вправо? Влево? Пойди с перепугу пойми,
Потерявшийся сам меж чужими людьми.
Кто-то явно отстал. Кто-то вышел вперёд.
То знакомый затылок, то профиль мелькнёт.
Окликаем, подпрыгиваем, а в ответ —
Ровный гул и слепящий искусственный свет.
Безнадёжность свою не желая понять,
Мы вчерашних друзей окликаем опять.
И ничуть не тревожа столицу Москву,
Вязнут в воздухе долгие наши «Ау!».
Марина Тарасова
* * *
Ю. Б.
…Опять проехал полустанок,
захлопнулась тугая дверь.
Но что за поезд без приманок,
без заморочек и потерь?
Стихи на стёкла налипают,
как веки Вия тяжелы,
они тебя напоминают,
волчару из уральской мглы.
Проехал… выкрали мобильник,
пустяк, а всё-таки улов.
Прощай ничтожный кипятильник
чужих страстей, досужих слов.
Поэт живёт в наплыве строчек,
пусть отдыхают рифмачи,
он от рожденья одиночка,
Знак Бесконечности в ночи,
петля на горле, гладиатор
боёв без правил. Дух зимы.
Он аватар, он ликвидатор
аварий взорванной земли.
Игорь Бяльский
Снег в Иерусалиме
Юрию Беликову
1.
…но хотя бы однажды за несколько лет
небеса посылают и снег.
И летит надо мною воздушный привет —
сумасшедший нездешний ковчег.
В нём не только по паре — друзей и зазноб,
а четыре по сто и пятьсот…
и горчащие губы, и сладкий озноб,
и шальное «авось пронесёт».
И счастливые хари завьюженных троп
и заснеженных пермских общаг.
Вот уж божии твари — да что им потоп!..
И хохочут-поют натощак.
Молодые года и живая вода,
и подумаешь, блин,— холода!
И потоп — не беда, и взахлёб — не беда,
а метель — вообще ерунда.
Жить и жить бы, и жить, и не переезжать
никуда от арчи и берёз,
и червонное лето во сны провожать,
а мороз — да пускай и мороз…
2.
…но хотя бы однажды за несколько лет
небеса посылают и снег.
И летит над Страною воздушный привет
из двадцатого — в нынешний век.
Что на карте страну эту не разглядеть,
всё равно я скажу с прописной,—
коли выпало мне и четвёртую треть
величать Иудею — родной.
Коли выпало и сыновьям защищать
эту летнюю, в общем, страну,
коли выпало им навсегда ощущать
молодой и родною — одну.
Я об этом — по-русски сегодня скажу,
ну а мог перейти на иврит.
Но пока в это снежное небо гляжу,
и Россия во мне говорит.
Не забыть, не избыть, не забыться вовек,
но мечта моя — горних музы́к:
чтобы внуки с восторгом глазели на снег
и один лишь любили язык.
Евгений Минин
Поэт — брат мой
Юре Беликову
Я его хорошо знаю —
лучше своей ладони с линией жизни и другими каракулями.
И между домами нашими — не один пояс часовой!
Всю жизнь проходил в простом пальто —
никаких соболей с каракулями,
А всё богатство его — скалы суровые на Чусовой.
Ищет братьев-поэтов пропавших,
поводырь ему — только стих.
Ему до фени —
еврей ты, татарин или бурят.
И одно повторяет он
в мире зависти и жестокости:
Поэт — брат мне,
поэт — брат мой,
поэт мне — брат…
Юрий Асланьян
* * *
Юрию Беликову
1.
У вечности хвост, как замечено, рыбий.
Фортуна похожа на краба…
Являлись гонцы с дешифровкой событий,
летя на ковёр генерального штаба.
Всё кончено. Солнце, сказали, потухнет.
А прочих придушат в психушках!
Мы пили портвейн на прокуренных кухнях
и падали в пропасти — на раскладушках.
Я не потерял до сих пор головы,
кружась на земле океанной…
Мне рыбу совали седые волхвы —
копчёную рыбу в пивнушке стеклянной.
Скрывайтесь, молитесь, пишите стихи —
в скитах постигайте пределы!
Я верил, что выйду на берег сухим,
а вышел солёным и белым.
2.
Я прочесть не успею «Подлиповцев», как
вздрогнет небо над Чердынью — от самолёта,
коростель закричит, захрустит костяк
и прищурится левый глаз идиота.
Кому — впрок, кому — вбок, кому — в зубы кусок!
Пьют поэты вино до последнего дня…
Как легко наколоть на булавку меня,
прострелив пистолетом висок.
Александр Казанцев
Поэт — брат мой
Юрию Беликову
* * *
В «Приют неизвестных поэтов»
В одной из центральных газет
Зовёт меня друг, он с приветом,
И сам неизвестный поэт.
Одна из реликтовых рубрик —
На дни её, может быть, счёт.
— Юраня, заплатят хоть рублик?
— Догонят — добавят ещё!..
Хорошее время такое:
Немного ещё — и хана.
Известны все «воры в законе»,
Поэтов не знает страна.
Хоть тем послужил я Отчизне,
Что славу не брал задарма,
Что был неизвестным при жизни,
Как дальше — решит уж сама.
Николай Ерёмин
Надпись на книге
«Приют неизвестных поэтов»
Юрию Беликову
Неизвестных поэтов Приют
Не случайно
Возник предо мной,—
Где
Они
С Того Света поют,
Каждый
Болен
Своею виной…
И вошёл я в Приют
При луне,
И внезапно подумалось мне:
Ах,
О чём мы поём и кричим,
Если каждый — неизлечим?
Михаил Тарковский
Камень
Юрию Беликову
1.
Где-то с Запада тащит туман и сырь…
Атлантический перегар…
А у нас за Камнем всё та же ширь,
И морозный припал загар
На балык скулы, на скулу скалы
На калёную плоть смолы.
Здесь за Камнем настолько кристальна синь
В небе выстывшем и сухом,
Что на ветер слово сырое кинь —
И к утру упадёт стихом
На крутой порог, на олений рог,
На морозный парок дорог.
Здесь Усинский тракт сквозь навес хребтов
Чует Чуйского братский бок,
И свивает синь снеговых бортов
За «камазом» в седой клубок.
И сюда не добьют облака простуд
И Европы несметный гуд:
Там за Камнем грядёт облаков гряда,
И спалённая клеть Москвы
Отдана врагу. То лиха беда
Начинается с головы,
Чтоб, одевшись в смог, отравить исток
И отправиться на восток.
Не соболий кот, схоронившись в ель,
Напрягает до звона слух,
Не осенней мглой зверовой кобель
Вдруг причуял медвежий дух,
И не стан волков в тишине белков
Заходил мехами боков.
То не хиус ушами стрижёт марал,
И не ирбис когтём скребёт…
Это Батька-Камень, седой Урал
Ощетинил тайгой хребёт,
Чтоб громадой плеч на полнеба лечь
Иноземному ветру встречь.
Дует Запад, трещат у увалов лбы…
Не заткнуть штормовую дырь
В обветшалых стенах уральской избы,
Не уснуть — за спиной Сибирь.
Но не видно гор, хоть повесь топор —
Не сдержать дымовой напор.
Ты стоял. И порыв кое-как зачах
На расчёске твоих лесов,
Ты всю гарь собрал в своих пихтачах,
Но закрыл Сибирь на засов.
Ты с утра до утра очищал ветра
И мокротой забил фильтра.
2.
Я окрикну даль: отзовись, Урал,
Непокрытая голова!
Это я виноват, что ты захворал,
Раз Сибирь до сих пор жива.
Тронет Север калёным смычком скалу,
Это наши гудят ветра.
Я всю жизнь просидел у тебя в тылу
И настала моя пора.
И за Камнем есть кому встать грядой.
Так что ты не дури, заляг,
Отдышись, отпоись чусовой водой
Из базальтовых гулких фляг.
Приложи к виску холодок ленка
Чтоб душа, докрутив витка,
Отойдя чуток в хрустале проток,
Встала жабрами на восток.
3.
Вновь дымки в отвес к сизоте небес
И слезят глаза морозá,
Не жалеют дров. И с седых яров
За сто вёрст слышны полоза.
О шершавый снег не набрать разбег,
Кто велел снарядить обоз?
Под такую кать не в тайге блукать,
Бесконечен Уральский взвоз.
Извиняй, Урал, но опять аврал,
Собирай на разгруз бичат.
Звеньевой серчат: тузлуки сочат
Из кедровой клёпки бочат.
Выходи к гостям, коль остался тям
Принимать добро под надзор:
Вот хакаска-соль из степных озёр,
Ты её приложи к костям.
Здесь в настой небес Енисей вложил
Перескрип эвенкийских скал
И нерпячий жир для настройки жил
Для тебя натопил Байкал.
И ещё один заповедный взвар
Сквозь прозор Читинских степей
Ранним утром тебе протянул Амазар,
Ты его натощак испей:
Там росток свечи на морозном окне,
Как дрожит её остриё…
И колени… как стонут под утро оне!
И вот это, почти моё:
Океан и креста четыре луча,
И дымящие горы вдали,
И туман на зеркальной грани меча
От дыхания Русской земли.
Я искал зеркал себе по глазам,
И однажды едва не ослеп.
И одну половину разбил я сам,
А другую завесил креп.
Вот и всё, Юрец, и строке конец,
За неё споёт кладенец,
Раз из всех зеркал нам остался меч,
Чтоб хоть что-то ещё сберечь.
В облаках проём, значит, будет взъём,
Вот и я к тебе доберусь,
Чтоб с лесным зверьём, да с тобой вдвоём
Постоять за Святую Русь.
Сергей Сутулов-Катеринич
Темы для балалайки с оркестром
Юрию Беликову
1.
Теки, «Текила»,
мимо нас:
Есть сердцу милый
русский квас.
Есть силы,
есть походочка.
И вечный символ —
водочка.
2.
Трибунь, поэт,
Молчи, трибун…
И «да», и «нет» —
Всегда табу.
И тьма, и свет
Даруют мысль…
Твори, поэт!
Трибун, держись!
3.
Старина!
Страна — странна.
Был Король.
И тот — паршивый…
Президентская
война
все сортиры
сокрушила.
Старина!
Страна умна
Или буйно
помешалась?!
И поэзия мутна,
И наука бьёт на
жалость.
Старина!
Страна грустна:
Толоконный лоб
расшибла…
Солдафон в бокал
вина
Непременно
хлюпнет «Шипра».
Старина!
Страна больна,
И, боюсь,
неизлечимо:
Чертовщины до
хрена —
Под лоснящейся
личиной.
Старина!
Страна страшна
И прекрасна: видят
боги…
Всё равно она — одна
У тебя и у Серёги…
Вождю дикороссов
Юрий Годованец
Домашнее задание
Юрию Беликову,
собирателю антологии
«Сады и бабочки»
Поэт-дикоросс Юрий Беликов
послал нас на поиски сада.
Не поля, не леса, не клумб —
послал нас на поиски берега,
где выйдет из моря рассада
и встанет на сушу Колумб!
И вот мы поехали с мифами,
а кто — опираясь на посох,
а кто-то ещё не просох;
и были захвачены нимфами —
не любят скоромные постных —
и силу пустили в песок…
Но возле матёрого терема
лоза побежала по зелью,
своими — глаза мои ест,
ось мира — от древа до дерева —
скрипит, проходя через землю,
и держит на темени крест.
Бог носит бесшовную мантию,
хитон или звёздное небо
и яблочный сад на груди, —
так я и попал в хрестоматию,
как свиток вина с коркой хлеба,
за пазуху лишь посади!
Я знал, что мне надо описывать,
как надо обманывать память,
чтоб автора не подвела,
от жалости к ближним неистова —
что может разлизывать пламя,
вскипая в стволе, как смола.
Как долго берёг себя, правда, я,
свой ужас храня от унынья —
как никогда — навсегда,
то утренней радугой радуя
иль хитрой стихирой — как ныне —
на пнях родового гнезда.
Там я познакомился с вишнями,
а здесь — с образáми черешни,
под крыльями яблони спал.
Куда же смотрели вы, вышние,
забившись в глухие скворечни?
Ребёнка слеза не слепа!
Осталось от деда и прадеда
столетие целой усадьбы,
где в небо росла алыча,
как гипотенуза из катетов:
крестины, поминки и свадьбы —
судьба всё смахнула с плеча!
Тоскую за сизыми сливами,
Крутыми, как маленький глобус,
библейским интимом айвы…
Какими мы были счастливыми,
как опытно делали обыск
любимой вселенной, а вы?
И Меровинги, и мессинги —
в саду как на вечном вокзале,
живом ароматном мосту;
нам под впечатлением персиков,
что в зиму всегда вымерзали,
нельзя было есть красоту!
А вот — и туман просыпается,
дух сада выходит, как ёжик,
и тащит крыжовник с руки,
заката запретные таинства,
где образы сил непохожих
все крепкие — как кулаки.
И вновь отпускаю я маятник,
чтоб вышла с росою досада
и вырос медовый эдем!
Фамильной истории памятник,
я сам стал носителем сада —
в кругах кровеносных систем.
Евгений Евтушенко
* * *
Юрию Беликову
Часовой поэзии из городка Чусовой,
ты живёшь
с заслуженно поднятой головой,
и тебя поэзия тоже ответно хранит,
и тебе подберёт
благодарный уральский гранит.
Лишь бы это всё было настолько вдали,
чтоб мы сделали больше,
чем сделать могли,
удивлённо затылки свои почесав
и оставшись уже навсегда на часах.
Андрей Власов
Вне игры
Ю. Беликову
Здесь всё и вся взяты в кавычки
и всяк спроворен
не по нужде, так по привычке,
косить под корень.
Здесь все готовы в схватку, в свалку,
в пинки-подножки.
Здесь никого ничуть не жалко
на понарошке.
И вечный бой. И праздник мяса
под взвод рюмашки.
И, если вдруг дождёмся паса,
дождись отмашки.
Не трогай мячик, шишел-мышел
в чужом футболе,
ты вышел из игры, ты вышел
за кромку поля,
где всё на так, и жизнь не в жилу,
и смерть в рассрочку.
Душа не скурвилась — остыла.
Отбейте точку.
Вероника Шелленберг
* * *
Михаилу Тарковскому
и Юрию Беликову
Дождливо где-то там,
в степи и в ностальгии.
А здесь Урал — фонтан,
мы перед ним — нагие.
Тарковский, на просвет
светящийся, как соболь.
Он аурой примет
приговорён особо.
А Беликов — матёр!
Двужилен, горд… волчара!
Наш беглый разговор
не прокрутить в начало.
«Сибирь… снегирь… беда
с тобой брюнетка… гладко
струишься, как вода…»
Кошачья стать, повадка!
«А может где-то…» — «Где?» —
«…по наши души, точно…»
в подвальной духоте
скорняжий нож заточен…
Свисти же, снег, в шерсти!
Жги, лунный ангел,— справа.
Успеть бы замести
следы
до ледостава.