Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2018
Война с фашистской Германией окончилась, но едва отпраздновали победу, как началась другая война — с Японией. Так что радость лейтенанта Александра Полякова в предвкушении скорого возвращения домой была преждевременной. Ещё весной 5 апреля 1945 года Советский Союз денонсировал советско-японский пакт о нейтралитете и 8 августа объявил Японии войну. И отдельные части Красной армии двинулись из Европы на Дальний Восток на подмогу своим. Позади осталось пепелище упорно сопротивлявшегося, но всё же поверженного и фактически стёртого с лица земли британскими ВВС, города Кёнигсберга, некогда бывшего колыбелью германской государственности, цитаделью рыцарства и прусского милитаризма.
Эшелоны заполнили все пути. В одном из них находился понтонный батальон Полякова — с понтонами на грузовиках и многочисленным штатным имуществом. Но везли и трофеи: одежду, посуду, скатерти, статуэтки, картины, даже пианино. Последнее — для продажи, разумеется. Поляков не был хапугой: он приобрёл лишь два предмета домашнего обихода — обычные настольные часы и мягкую, тёплую пуховую перину. Часы — для сестры Лизы, которая всегда и всюду безнадёжно опаздывала. А перину — для мамы. Мама лучшие одеяла и подушки отдавала детям, а сама укрывалась ветхим шерстяным пледом.
Ехали через всю Евразию по Транссибирской магистрали мучительно долго, целый месяц и, мягко говоря, без удобств… Москва, Павелец, Ряжск, Пенза, Сызрань, Самара, Уфа, Златоуст, Миасс, Челябинск, Курган, Петропавловск, Омск, Новосибирск, Тайга, Красноярск, Иркутск, Чита, Забайкальск, Харбин. Да… если б не военное время и не теплушки, о таком ярком, познавательном (да ещё бесплатном) путешествии по Советскому Союзу можно было только мечтать.
Полякову особенно запомнилась остановка в Забайкалье, что недалеко от монгольской границы. Природа в этом крае на редкость суровая, не радующая глаз. Лето было уже на исходе. Конец августа, но жара доходила до +50 градусов. Дожди здесь бывают крайне редко, постоянные ветры, песчаные бури. А зимы лютые, мороз до −50 градусов, и снега мало, что усиливает холод. Кругом безлесье и унылые сопки, наводящие тоску. Течёт одна река — знаменитая Онон. (По свидетельству монгольских историков, в среднем течении реки, где-то вблизи села Нижний Цасучей родился и вырос Чингисхан. По легенде, здесь же он и захоронен.)
Едва эшелон добрался до Маньчжурии, как война с Японией окончилась. А длилась она меньше месяца. Многочисленная и мощная Квантунская армия была полностью разгромлена. Акт о капитуляции Японии был подписан 2 сентября. Не успела «Кёнигсбергская ордена Кутузова» бригада повоевать с японцами. И не очень-то об этом жалела. Кровавых боёв за плечами солдат и командиров за четыре года войны было предостаточно… Воистину «…рука бойцов колоть устала…».
Вернулись в Забайкалье, расквартировались в ожидании дальнейших приказов командования. Отпраздновали победу в новой войне, но до демобилизации Полякову было ещё далеко. Друзья-однополчане советовали Саше, с отличием окончившему десятилетку в эвакуации в Елабуге, а потом и военное училище, поступить в военную академию. Говорили:
— Ты, Сашок, смелый, толковый, рассудительный. Не раз ходил в разведку, на передовой поднимал взвод в атаку, Орден Красной Звезды имеешь. Лицом симпатичный и характером строгий, но невредный. Из таких лейтенантов выходят отличные командиры полка. И солдаты их уважают. А бабы — так просто по тебе сохнут. Аж завидки берут. Вон хотя бы наша докторша. Ты бы её приласкал что ли…
Саша слушал товарищей, благодарил за похвалу, но ни военная карьера, ни тридцатилетняя, симпатичная, темпераментная докторша, которая обволакивала его то нежными, то пламенными взглядами, его не привлекали. Он мечтал учиться в МГУ на юридическом факультете, для начала хотя бы на заочном отделении. Поляков раздобыл учебники по английскому языку и другим гуманитарным предметам, начал в свободное время потихоньку готовиться к вступительным экзаменам. Но не суждено ему было пока учебники листать.
Из Забайкалья Полякова, майора начинжа и пятерых солдат послали в командировку в Маньчжурию. Они получили не боевое, но весьма важное задание — приобрести посуду и водку, необходимые для празднования приближающейся годовщины Октябрьской революции. Чтобы праздник был как праздник, всем этим надо было запастись заранее. Посуду закупили в Чанчуне (столице государства Маньчжоу-Го), а тамошние саке и ханжа Полякова и его группу солдат никак не устраивали.
— Не, без водки нельзя! Как же без неё, без родимой! — Ворчали ребята. И компания отправилась в Харбин за русской водкой. Поехали в охотку и даже с жадным интересом. Хотелось хоть на время выбраться из Забайкальского однообразия. Тут ещё местные жители подогревали любопытство: говорили, что в Харбине можно было купить всё: от драгоценностей царской семьи до пролётки вместе с лошадью и даже автомобиль. Нужны были деньги, сообразительность и умение налаживать связи с местным населением. Поляков, хотя и происходил из семьи непрактичной интеллигенции, где мама — школьная учительница, а папа — инженер, но по натуре был отнюдь не интеллигентиком-хлюпиком, обладал смекалкой и физической силой, воистину рабоче-крестьянской. Как видно, тут сыграли роль гены предков-кантонистов по линии отца. К тому же военная служба Полякова закалила и научила, как лучше приспосабливаться к обстоятельствам и при этом честь сохранять.
Харбин поразил Сашу своей выпуклой, дореволюционной русскостью, контрастирующей с советской жизнью и удивительным образом заявляющей о себе на фоне восточных реалий. Саша и раньше слышал поговорку, что Одесса — мама, а Харбин — папа, но не ожидал увидеть в государстве Манчжоу-Го город с русскими названиями улиц, магазинов, газет и учреждений. В Харбине было 26 православных церквей, включая величественный Софийский храм. В результате революции и Гражданской войны около 100–200 тысяч белоэмигрантов бежали на восток и осели в Харбине. Это были не только казаки и офицеры, участвовавшие в Белом движении, но также члены и служащие правительств Сибири и Дальнего Востока, интеллигенция и простые российские граждане, торговцы, мещане, зажиточные крестьяне, испугавшиеся советской власти. Русское население Харбина было самым большим за пределами России.
Поляков обратил внимание на то, что здешние русские жители совсем не походили на жестоких семёновцев времён Гражданской войны, о зверствах которых рассказывали очевидцы и писали советские историки. Многие эмигранты, несмотря на то, что русские сумели приобщить китайский город к российской дореволюционной жизни, всё же стремились возвратиться на родину. Русские жили в Харбине в целом неплохо, создав вокруг себя иллюзию матушки России, но временами накатывали приступы обычной эмигрантской, неисцеляемой тоски. Советское правительство не очень-то спешило пускать эмигрантов домой. А если и пускали, то впереди их ждала неизвестность… Больше везло молодым хорошеньким женщинам, которые выросли или родились в Харбине уже после Гражданской войны. Они целенаправленно находили себе партнёров из русских военных (благо, выбор был большой), заводили жаркие, скороспелые романы, поспешно выходили замуж за офицеров, скрепя сердце бросали родню и уезжали в незнакомую им, но манящую «истинной русскостью» Россию, которая на самом деле уже была вовсе не Россией, а Советским Союзом… со всеми вытекающими из этой перемены последствиями. Но молодые женщины об этом не думали и слепо, и радостно следовали своей судьбе.
Капиталистический порядок в Харбине пока никто не нарушал. И город жил своей обычной жизнью. Он показался Полякову огромным русско-китайско-японским муравейником: все куда-то бегут, спешат, суетятся, что-то продают, что-то покупают, обменивают. Разных товаров видимо-невидимо. Здесь ещё оставалось много японцев. Их отправляли на родину. У вокзала скопились огромные очереди японок с детьми и вещами. А мужчин не видно. Мужской пол почему-то держали отдельно. Видимо, боялись душевных драм и, как следствие, непредвиденных эксцессов.
По приезде в Харбин Полякова вместе с несколькими солдатами разместили в плохонькой гостинице. (Начальство явно экономило средства.) Пятеро человек в одном номере. Из обстановки — ни кроватей, ни шкафов, разве что тумбочки с отбитыми углами. И маты на полу, как в физкультурном зале. Зато целых два туалета и две душевые комнаты на этаже. По сравнению с путешествием через всю Евразию в теплушках, условия — люкс. Никто из солдат не жаловался. Но командир группы — тридцатипятилетний майор Гусев, лысеющий, щеголеватый любитель женского пола — сразу же отделился от своих подопечных, уехал на частную квартиру, таким образом, оставив молодого лейтенанта (а Саше Полякову только-только исполнился двадцать один год) формально за главного.
— Ты, Поляков — парень толковый и надёжный. Справишься с заданием. Вот тебе деньги на товар и попутные расходы. А я буду сюда к вам наведываться. К выполнению задания приступайте не сразу. Осмотритесь, прогуляйтесь по городу. Это вам не деревня. Такой шанс выпадает нечасто. У нас целая неделя впереди.
На дворе стоял октябрь, но в Харбине было ещё тепло, настоящее бабье лето. Поляков разгуливал по городу этаким франтом, подставляя своё молодое, временно беззаботное лицо мягким лучам маньчжурского солнца. Он приоделся, раскрепостился: за одну ночь пошил у китайского портного новенький китель, галифе и купил японские ботинки с крагами и несколько пар носков, с облегчением сбросив сапоги и размотав портянки. Солдаты тоже слегка обновили запылившуюся форму и почувствовали себя далеко не последними парнями в городе. Они отъелись, разведали обстановку и к вечеру дружно заявили Полякову:
— У нас отгул, товарищ лейтенант. Идём к японским девочкам с их япономамой. Хочешь — пошли с нами, не хочешь — оставайся.
Этого только не хватало! Поляков пытался их отговорить, попугать возможными серьёзными последствиями. Не положено советским солдатам и офицерам ходить по публичным домам. Чего доброго — пришьют аморалку, а то и того хуже… Какое там! Что может остановить молодых, пышущих здоровьем, сытых солдат, если они задумали гульнуть на полную катушку! А тут ещё гормоны играют! Солдаты с оружием. Напьются — беды не миновать. Поляков решил идти с ними, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств поступить по воле разума и избежать этой самой беды.
Изначального намерения гульнуть с девочками у Саши не возникло. У него была в Москве невеста Наташа, первая и единственная возлюбленная, ещё со школы. Они переписывались, клялись друг другу в вечной любви и верности и собирались пожениться, как только Саша демобилизуется. Но в последнее время переписка стала прихрамывать. Наташа поступила на филфак МГУ, завела новых подруг (и друзей?), начала вращаться в литературных и окололитературных кругах, и тон её писем стал более сухим, деловым, содержание — кратким, а потом переписка и вовсе оборвалась. Поляков не знал, что и думать, нервничал, перебирал в уме всевозможные причины Наташиной холодности и молчания: от «заболела» до «разлюбила и изменяет». «Приеду — разберусь, мы поговорим, и всё утрясётся»,— успокаивал он себя, и пока мысли о связях с другими женщинами, тем более продажными, не приходили ему в голову.
Стемнело. Китаец-проводник неслышно шёл впереди, уверенно ориентируясь в темноте щёлочками глаз. Поляков с солдатами — цепочкой за ним. Остановились у обычного, неприметного, чистенького двухэтажного дома, каких в Харбине пруд пруди.
— Чуднó! Ни красного фонаря, ни вывески,— разочарованно-удивлённо изрёк один из солдат.— Куда это нас привёл наш китайский Сусанин?
— А какую вывеску ты бы хотел увидеть? Дом свиданий? Бордель? Ну и балда же ты! В этом деле важна конспирация! Для клиентов же лучше и для хозяев. Главное, чтобы нас не накрыл военный патруль,— буркнул Поляков.
Китаец долго вёл таинственные переговоры через закрытую дверь. Ему отвечал по-птичьи визгливый женский голос. Уточняли детали, спорили, торговались. Наконец, когда нетерпение солдат достигло апогея, стороны сумели договориться. Маленькая дверь отворилась, и вся группа прошла в небольшой зал. Китаец остался за переводчика. Посередине комнаты на низеньких скамеечках сидели в кружок одетые в кимоно молодые, ухоженные, красиво причёсанные, одна краше другой девушки-японки и мило улыбались гостям. Цветник, да и только! У солдат глаза разбежались. Какую девушку выбрать? Хозяйка «мама» обвела ребят вопросительным взглядом и сразу уточнила, кто будет платить. Солдатики переглянулись. Старшина всё это затеял, ему и расплачиваться. (Потом разберутся, скинутся, у кого сколько имелось наличности.) Он не возражал.
Поляков зазевался, оценивая обстановку, копаясь в своих ощущениях и мыслях. Не успел опомниться, как не стало ни солдат, ни японок. «Я пришёл сюда не за платными сексуальными удовольствиями, а проследить, чтобы всё прошло гладко и солдаты не наделали бед. У меня в Москве — Наташа. Моя любимая Наташка, Наташенька, Натусик. Мы очень скоро поженимся,— повторял про себя Саша как заклинание.— Да, но она почему-то перестала мне писать. Наверное, нашла там себе на филфаке какого-нибудь студента белобилетника или бабника профессора, любителя молодого тела, и… Раз она так, то и я тоже имею право… Да, но это же свинство — удовлетворять за деньги половые инстинкты. Кстати сказать, весьма древнее и по всему миру распространённое свинство…».
Едва Саша докончил рефлексировать и оправдываться перед своей совестью, как будто с неба свалилась ещё одна симпатичная девушка, сверкнув белозубой, отточено-ослепительной японской улыбкой, ни слова не сказав (впрочем, Саша всё равно бы ничего не понял), ласково и одновременно цепко взяла его за руку своей маленькой нежной ручкой и повела в небольшую комнату на второй этаж. Он не сопротивлялся и последовал за японкой — отнюдь не как агнец на заклание. «Почему бы нет? Я же не святой в конце концов»,— последнее, о чём подумал Саша перед тем, как девушка не спеша, несколько церемонно и умело приступила к своим профессиональным обязанностям ублажить молодого лейтенантика. Потом он вообще перестал думать и отдался на волю сладострастию по-японски. Саша не был девственником, но такие утончённо-сексуально-приятные ощущения он испытывал впервые.
Через два часа все снова собрались в зале. Солдаты благодарили девушек, те кланялись. Оживлённые и довольные, парни вернулись в гостиницу. Днём каждому из них предстояло полно хлопот. Нужно было много закупить для себя, родни, друзей и начальства. Когда ещё доведётся попасть в Харбин! Поляков купил красивые кимоно для своих женщин: мамы, сестры и Наташи. Он теперь не испытывал угрызений совести и чувство измены по отношению к невесте не мучило его. Как-то сумел разложить в голове всё чётко и рационально по полочкам: деловой секс с очаровательной и умелой японкой — на одной полке, а любовь к Наташе — на другой.
На следующий вечер команда, окрылённая успешно проведённой операцией «платная любовь по-японски», отправилась по знакомому адресу, но уже без проводника. (Зачем тратить лишние деньги?) Всё свершалось очень приятно, доброжелательно и по-деловому. Заведение совсем не походило на гнездо разврата, как его себе представляли советские солдаты.
А к концу недели солдатики и вовсе расхрабрились и решили закатиться к девушкам на всю ночь. Старшина определил, что это будет им по средствам, если они устроятся все в одной комнате. Хозяйка «мама» сперва удивилась такому раскладу, потом подумала и, решив не упускать проверенную клиентуру, дала согласие. Саша сначала твёрдо сказал, что «он — офицер Красной армии — участвовать в этом скотстве не будет». А остальные солдаты вошли во вкус, и общая, достаточно просторная комната их не смутила. Полякову ничего другого не оставалось, как присоединиться ко всей компании: не мог же он всю ночь просидеть на стуле в зале. А уйти и пустить всё на самотёк было рискованно. Вместе с девушками они поужинали, выпили вина и потушили свет. Старались громко не выражать эмоций. Никто никому не мешал. Угомонились поздно.
Вдруг в дверь постучали — военный патруль. Сообразительный солдат обратился к Полякову, называя майором. Саша игру принял и резко отчитал незваных гостей, мол, не там ищете нарушителей порядка, плохо работаете, товарищи. Отповедь майора подействовала. Патруль извинился за непрошенное вторжение и ретировался.
В доме свиданий было очень чисто. Девушки опрятны, благоухали экзотическими духами и особыми снадобьями, от которых кружились и без того пьяные головы солдат. Деньги, документы, оружие — ничего не пропало. А ведь ребята пребывали в хорошем подпитии. Единственным досадным эпизодом было стремление самого рослого солдата непременно сблизиться с хозяйкой «мамой». Разгорячившись, он пустил автоматную очередь в потолок. Хочу и всё тут! Но закончилась история, слава богу, благополучно. Товарищи сумели его переубедить, и подвыпивший гигант только прослезился от огорчения.
Парни объяснили девушкам на пальцах, что они скоро уезжают, и утром ночные феи вышли на улицу их проводить. Девушки стояли в цветных кимоно и дружно махали платочками, пока солдаты не скрылись за поворотом. (Умилительная картина!) Солдаты знали по-японски лишь два слова: «аригато» (спасибо) и «намае» (имя). Познания девушек в русском языке ограничивались словами «спасиба» и «карашо». Это вовсе не мешало общению на языке эмоций и жестов.
Завершив историю с японскими девицами, солдаты приступили к исполнению главного задания, о котором чуть было не забыли,— покупке русской водки. Вернее, задание предстояло выполнить Саше, но он хотел сделать эту ответственную покупку вместе с майором. А тот всё время пропадал на съёмной квартире (возможно, тоже нашёл себе женщину и предавался любовным утехам). Видно, так увлёкся, что даже в гостиницу к солдатам заглянул для проверки всего лишь раз. Зная исполнительность и рассудительность Полякова, он был уверен, что всё будет сделано как надо. Остальные члены команды нужны были только для моральной поддержки, погрузки и охраны товара.
Поляков разгуливал по городу в поисках настоящей «Смирновской» водки. Заходил в русские магазины и лавки, разглядывал этикетки (не поддельный ли продукт), принюхивался (как будто через закупоренную бутыль можно было почувствовать запах содержимого), приценивался. (Как бы не переплатить. Надуют ведь гады капиталисты.) Спешить не хотелось. Да и не нужна была спешка. На операцию «водка» из Харбина начальство выделило неделю, целых семь дней! Настроение было приподнятое: как-то всё ладилось в последнее время.
Поляков зашёл на рынок, не удержался и купил с десяток красных, на вид сочных яблок. Для себя и своих солдат. Достал носовой платок, тщательно протёр библейски соблазнительный плод, надкусил и от удовольствия захрумкал. Только не доел он красное яблочко. Оно оказалось с червоточинкой.
— Тьфу ты, гадость какая! Чуть червяка не проглотил! — Поляков сплюнул остатки яблока на землю.— Вот так всегда. Только подумаешь о том, что всё замечательно, как непременно какая-нибудь пакость случится и испортит настроение.— И тут же к материальной червоточине добавилась моральная, сердечная. Саша вспомнил о Наташином молчании и загрустил.
Солнце, полуспрятавшись за облака, клонилось к горизонту. Сумерки быстро перетекли в вечер. Надвигалась непроглядная, беззвёздная осенняя ночь. Фонари, редко разбросанные по улицам, слабо освещали Харбин. В темноте чужого города Поляков остро почувствовал одиночество и некую бесприютность. «На сегодня хватит! Да и магазины закрываются или уже закрылись. Завтра всё куплю. Если майор не объявится, возьму с собой старшину. Он парень толковый и практичный. Вдвоём легче будет сделать правильный выбор. А сейчас — лучше к себе в номер. Надо выспаться»,— подумал Поляков и направился к гостинице.
Где-то в районе пристани, около Софийского собора, Саша услышал пронзительные женские крики и увидел силуэт бегущей девушки, которую нагонял изрядно подвыпивший русский солдат.
— Помогите, спасите! — кричала девушка по-русски и по-китайски, ища пристанище у врат в Софийский храм.
— Да постой ты, дура набитая! Я парень видный. Чем тебе не угодил? Не съем же я тебя. Разве что обниму и поцелую… — громко и нагло неслось ей вдогонку. Девушке повезло: солдат был пьян и не мог быстро бегать.
«Вот пьяная скотина, позорит Красную армию!» — подумал взбешённый Поляков, одним прыжком перескочил на другую сторону улицы, по которой бежали девушка и её преследователь, и грозно рявкнул:
— Отставить, рядовой! Стать по стойке смирно перед старшим по званию!
Солдат опешил, остановился, тупо посмотрел на Полякова и машинально отдал честь:
— Есть встать по стойке смирно, товарищ лейтенант!
— А теперь пошёл прочь, мерзавец! Скажи спасибо, что я сегодня такой добрый и не сдам тебя в комендатуру. А то не миновать тебе трибунала за преследование мирного населения. А надо бы сдать. Такие подонки, как ты, порочат Красную армию.
— Виноват, товарищ лейтенант! Выпил лишнего в увольнительной. Девка уж больно хороша! Не удержался от выражения чуйств, так сказать. Только я ничего плохого не сделал. Ей-богу! Я её и пальцем не тронул,— оправдывался пьяненький солдат.
— И хорошо, что не успел тронуть, а то я бы не так с тобой разбирался. Говорю тебе — ноги в руки и вали отсюда немедленно, пока я добрый,— приказал Поляков.
— Есть валить отсюда немедленно! — радостно сказал солдат, отдал честь и скрылся в темноте.
Перепуганная девушка, не зная, чего ожидать теперь уже от Полякова, начала отчаянно стучать в дверь собора, ища защиты в божьем храме. Наддверный фонарь осветил её бледное, испуганное, заплаканное лицо. Это была совсем ещё молоденькая, лет восемнадцати-двадцати, хорошенькая метиска, видимо, смеси китайской и русской кровей, так как кричала и молила о спасении на обоих языках. У неё была белая кожа, чёрные волосы и ярко синие, васильковые, чуть раскосые глаза. В уголках глаз — капельки слёз, словно росинки. Вот такое дивное, редкое сочетание. Поляков залюбовался девушкой. Он не хотел ещё больше напугать красавицу. Стоял поодаль, не приближался к ней.
— Ты напрасно стучишься в собор. Поздно уже. Святые отцы все пошли спать. Да и тебе домой пора. Нечего одной разгуливать ночью по городу! Можно нарваться на беду,— сказал строгим голосом Саша.
— А я и шла домой с работы после смены. Я в гостинице горничной работаю. Так быстро стемнело, что я и не заметила. Потом этот пьяный урод ко мне привязался, и я бежала от него закоулками, чтобы запутать следы. Спасибо вам! — добавила она вежливо и даже по-восточному поклонилась, понимая, что Поляков не станет её домогаться.
— А в каком отеле ты работаешь?
Она назвала гостиницу, в которой остановился Поляков с товарищами. Саша удивился совпадению, но виду не подал.
— А живёшь далеко отсюда? Тебя проводить? А то опять какая-нибудь пьяная сволочь прицепится.
— Если можно… Пожалуйста! Спасибо! Тут недалеко…— девушка снова поклонилась, то ли в пояс, как русская, то ли по-восточному обычаю.
— Ну, пошли тогда,— сказал Саша.— Ты завтра тоже будешь возвращаться домой в это же время?
— Да! А что?
— Я пробуду в Харбине ещё несколько дней. Если хочешь, встречу тебя у гостиницы и провожу домой. Только ты ничего такого не думай. Я в ухажёры к тебе не набиваюсь, просто по-дружески предлагаю. Боюсь за тебя. Ты такая молоденькая, красивая, хрупкая, будто игрушечная! Игрушку легко сломать. А наша солдатская братия совсем распустилась. Вкус победы мозги туманит.
Девушка на мгновенье задумалась, но тут же с готовностью согласилась.
— Да, спасибо! Я буду рада, если проводите — сказала она и осторожно добавила: — При японцах такого не было. Они девушек не трогали, охраняли.
— Японцы! Так они же марионетки. Все приказы выполняют со стопроцентной точностью. Им прикажут не трогать мирное население — не будут. Прикажут сжечь человека живьём в паровозной топке — сожгут и глазом не моргнут, как сожгли Сергея Лазо.
— Нет, это не японцы сожгли его. Японцы отдали Лазо русским… бело… бандитам. Те его и сожгли.
— А ты откуда знаешь?
— Отец рассказывал. У нас здесь все про это зверство знают.
— Да? Ну, раз у вас все всё знают, не буду спорить. Только, по твоим словам, выходит, что японцы благородные, а если русский солдат, то непременно бандит и насильник. Это ложь! — Поляков в упор посмотрел на девушку.
— Я такого не говорила. Вот ты, например. Ты — мой спаситель. Если бы не ты… — Слёзы на её хорошеньком личике высохли. Она улыбнулась, демонстрируя благодарность и явное расположение к лейтенанту.
— Всё! Проехали. Не хочу знать, что бы случилось, если бы не я… — Поляков почувствовал, что покраснел как мальчишка. Темнота скрывала цвет его щёк.
Они очень скоро подошли к забору, окружающему маленький дом, где жила девушка. Домик был так себе — ни бедный, ни богатый — средний, особого благосостояния не излучал. В таких постройках жил рабочий люд и мелкие торговцы. В окнах горел слабый свет. Спать ещё не ложились, видимо, девушку ждали.
— Вот здесь я живу. С родителями и младшей сестрёнкой. Моя мама — русская, а папа — китаец. Он крестился, мы православные.
— Православный китаец — это удивительно! Наверное, он очень любил твою мать, коли решился на такой шаг. Ты унаследовала цвет её глаз?
— Да! Моя мама — русская красавица. Она согласилась выйти за отца замуж, только если он примет её веру.
— А как зовут-то тебя, православная девушка?
— Меня зовут София, Соня, а по-китайски Сун-и. А тебя?
— А меня — Александр, Саша. Скажи, Соня, а у твоей сестры тоже синие глаза?
— Нет! Моя сестра темноглазая.
— Я так и подумал. Твои глаза… — Поляков смутился и, не договорив фразу, попрощался с девушкой: — Доброй ночи, Соня! Я буду ждать тебя завтра у входа в гостиницу в семь часов вечера.
— Хорошо! Я тебе так благодарна, так благодарна! Ты такой, такой… — девушка не могла найти подходящего слова для выражения своих эмоций, замешкалась, приподнялась на носки, обняла Полякова за шею и нежно, почти неощутимо, прикоснулась губами к его губам. Потом она опомнилась, отступила на шаг и снова поклонилась.
«И как только у них спина не болит — всё время кланяться!» — невольно подумал Поляков и тут же себя покритиковал: «Какие дурацкие мысли лезут в голову!»
Саше показалось, что этот поцелуй в губы означал нечто большее, чем выражение благодарности. Первой реакцией лейтенанта было прижать девушку к себе и ответить на поцелуй, но он не решился и правильно сделал, так как в этот момент дверь домика отворилась и по гравиевой дорожке к калитке быстрым, решительным шагом направился китаец лет пятидесяти, похоже, отец Сони. Выражение его лица было по-восточному непроницаемо, как у китайского болванчика, а кисти рук непроизвольно сжаты в кулаки. Он не знал, как реагировать на такую ситуацию, когда русский лейтенант-красноармеец провожает домой его дочь, которая на прощанье целует этого лейтенанта в губы. Радоваться тут надо или печалиться? Готов был ко всему. Соня тихо сказала ему что-то по-китайски. Он ответил, внутренне успокоился, удовлетворённо изобразил нечто вроде улыбки, осмелел, кивнул Полякову (мол, спасибо, но на большее, парень, не рассчитывай), взял дочь за руку, и они пошли к дому. Перед тем как скрыться за дверью, Соня повернула свою аккуратно причёсанную, хорошенькую головку и кокетливо помахала Саше рукой. Саша помахал ей в ответ, скрипнул калиткой и пошёл к своей гостинице.
«Какая славная девушка! Хорошенькая, хрупкая, как фарфоровая статуэтка, к тому же неглупая и хорошо воспитанная. Папаша её сразу выскочил, как только увидел нас вместе. Заботится о дочери, бережёт её честь. Молодец — старый китаец! Она меня поцеловала, конечно, от избытка благодарности. Иначе её поцелуй не был бы таким лёгким, почти воздушным. Вот завтра снова пойду её провожать и узнаю… Интересно, есть у этой Сони жених? Если да, то кто он: китаец, русский, метис? А впрочем, что мне за дело до харбинских красавиц! У меня невеста, москвичка Наташа, любимая, родная, близкая мне по духу и по крови. А то, что наша переписка прервалась — дело поправимое. Вот только водку закупим — и назад в Забайкалье. Напишу ей ещё одно письмо. К чёрту гордость! Ничего! Корона с моей головы не свалится. Неудивительно, что письма так долго идут, ведь расстояние от Москвы до Байкала целых четыре тысячи триста сорок два километра!» — размышлял Поляков перед тем, как погрузиться в крепкий, здоровый сон, каким спят молодые солдаты.
На следующий день Поляков решил вплотную, без отлагательств заняться водкой. Майор так и не объявился. Наконец-то Саша приглядел то, что нужно, и купил в корейской лавке на Торговой улице дюжину ящиков «Смирновской». Старшина почесал затылок, хмыкнул, одобрил: «Она самая, родимая, натуральная!» Наняли подводу и повезли добро на вокзал, чтобы выгрузить ящики и запереть на сутки под пудовый замок на складе. Лошадёнка, слегка понукаемая возчиком-китайцем, не спешила. Поляков и старшина шли рядом по тротуару, радовались удаче. Вроде сделали всё как надо. Стоял солнечный воскресный день. Многие празднично одетые русские горожане направлялись в церкви. Золотые купола храмов ярко горели на фоне безоблачного неба.
Неожиданно радужное настроение Полякова и старшины было прервано. Из-за поворота лихо выехал «Студебеккер», в котором находился комендантский патруль, и резко затормозил перед телегой с водкой, напугав лошадь. Лошадь заржала, встала на дыбы. Телега накренилась, но, слава богу, не перевернулась. Офицеры и солдаты с повязками на рукавах выскочили из машины, остановили подводу и потребовали у Полякова документы. Они оказались в порядке, придраться было вроде не к чему. Но у главного патрульного, старшего лейтенанта, было явно плохое настроение, и он нашёл другой повод для выражения недовольства. Как говорится, захотел власть свою показать.
— Почему вы, лейтенант, одеты не по форме, почему в крагах? Война закончилась, но военную форму никто не отменял. Поедем в комендатуру. Там с вами разберутся.
Ящики с водкой быстро перегрузили в кузов машины. Старшину запихнули туда же. А Полякова — в кабину рядом с офицером.
«Это катастрофа. Отберут водку. Сорвут праздник. Что же делать?» — лихорадочно соображал Поляков. Он пытался всячески разжалобить старшего лейтенанта. Никакого впечатления.— «Вот солдафон проклятый попался!»
— Вы одеты не по форме. Распустились тут в Харбине. Позорите звание советского офицера. Комендант города — строгий генерал! — Патрульный читал мораль и откровенно злорадствовал, предвкушая неприятные для Полякова последствия.
И тут Полякова осенило. Эврика! Была — не была. Саша предложил старшему лейтенанту самую настоящую, банальную взятку — ящик водки. Аргумент был веским.
— Если нас задержат в комендатуре, отберут всю водку и вы ничего не получите. А если отпустите — целый ящик ваш. Ну что? По рукам?
Довод оказался весьма убедительным. Офицер, не долго раздумывая, милостиво принял ценный дар.
— Везите нас на вокзал и предоставьте какое-нибудь складское помещение, строго охраняемое, на сутки. Мы сразу выехать не можем. У нас ещё есть несколько дел в Харбине. Поляков лукавил. Все дела были уже сделаны. Просто ему хотелось ещё раз в этот вечер увидеть Соню.
Офицер дал команду шофёру. Холодность его мгновенно сменилась явным расположением к Полякову. На вокзале стоял грузопассажирский состав, который ещё не был окончательно сформирован и должен был отправиться в Забайкалье через сутки. В один из вагонов патрульные солдаты, Поляков и старшина погрузили ящики с водкой. Вагон на всякий случай запломбировали. Слишком велик был риск потери ценного груза. Распрощались со старшим лейтенантом теперь уже по-приятельски:
— Приезжайте снова… за водкой и вообще. Чем смогу, помогу. Только в сапогах, пожалуйста! — патрульный ухмыльнулся, сел в свой «Студебеккер», и они уехали поддерживать порядок в освобождённом городе.
Старшина попросил Полякова отпустить его сбегать по магазинам. Он хотел докупить подарки своей родне.
— Давай, валяй! Только потом — прямым ходом в гостиницу, и чтобы больше никаких развлечений! Проследи, чтобы к десяти вечера вся команда была в сборе. Выспимся и завтра с самого утра отбываем в Забайкалье. Да, и ещё надо бы нашего майора разыскать. Мужик совсем нас забросил, отбился от рук. Где его черти носят? Ну, это его дело… Мы свою миссию выполнили и можем спокойно возвращаться в полк.
— Есть, никаких гулянок, товарищ лейтенант! — отчеканил старшина.
На вокзале был русский ресторан, с виду вполне приличный, даже шикарный. Таких ресторанов ни в довоенной России, ни в разбитой войной Пруссии Саша не видел. У дверей — два здоровенных швейцара в настоящих ливреях и фуражках, с бакенбардами и огромными бородами царских времён. Уважительно пригласили Полякова войти. Саша был голоден, к тому же в кармане оставались кое-какие деньги, которые теперь, после закупки водки и подарков, можно было спокойно потратить на еду. После передряги с водкой и патрульными он устал, ему хотелось расслабиться и отдохнуть по-человечески. Не на голом мате в гостинице, жуя яблоки, а в мягком кресле среди зеркальных стен, полакомиться осетриной, выпить хорошего вина или водки, чтоб накормили по первому классу. Недолго думая, он зашёл в ресторан, повторяя про себя, что заслужил воистину царский обед.
Официант проводил Сашу к уютному столику у окна. Столик был рассчитан на двоих. «Эх, если бы я мог, пригласил бы сюда вчерашнюю синеглазую Соню! Посидели бы, поговорили. Она бы рассказала мне о своей жизни в Харбине. Я бы ей рассказал о Москве, в которой она никогда не была. О войне бы тоже рассказал. Смотрел бы в её слегка раскосые васильковые глаза. Потом взял бы её за руку, проводил бы домой, и, может быть, она бы позволила мне обнять себя и поцеловать не воздушным поцелуем…» — размечтался Поляков. И вот ведь какое странное дело, мечты иногда сбываются, но в неком искажённом, перевёрнутом виде, словно отраженья в кривом зеркале.
Поляков заказал шикарный обед-ужин с воистину несоветским, дореволюционным размахом: минеральную воду, сто граммов водки, селёдочку в оливковом масле с луком, паштет из гусиной печёнки, салат из свежих овощей, осетрину в белом чесночном соусе с картошечкой и чай с пирожным. Он блаженно развалился на мягком сиденье стула в ожидании заказа, огляделся по сторонам и сначала к радости, а потом — глубокому огорчению, увидел ту, которую мечтал увидеть. Но Соня была не одна. Нарядно одетая, спокойная (не то что вчера) она сидела за столиком вместе с советским офицером, в котором Поляков узнал майора Гусева, командира их отряда по выполнению задания «посуда и водка». Сомнений быть не могло.
«Что делать? Отвернуться и сделать вид, что я их не заметил? Нет, так нельзя! Гусев — командир, и мне нужно ему доложить о выполнении задания. Да вот и он сам машет мне рукой. Теперь точно не увильнуть».
— Эй, лейтенант Поляков, иди сюда. Поговорить надо.
Саша встал из-за стола, подошёл к майору и отдал честь:
— Разрешите доложить, товарищ майор, задание по подготовке к празднованию годовщины Октябрьской революции выполнено. Посуда и «Смирновская» водка закуплены. Посуда в гостинице, а ящики с водкой хранятся в запломбированном вагоне грузопассажирского состава на вокзале. Завтра утром отбываем в Забайкалье. Какие будут дальнейшие приказания?
— Молодец Поляков! Я знал, что тебе можно доверить операцию. Да расслабься ты, парень! Вольно! Мы же не на плацу. И вот что… Езжайте назад в полк пока без меня. Я собирался зайти сегодня вечером к вам в гостиницу и сообщить, что взял отпуск ещё на пару дней, так сказать, по личным обстоятельствам… Вот, познакомься. Моя невеста Соня, можно сказать, почти жена. Завтра идём в комендатуру расписываться. Оформлю документы и увезу её на нашу родину. Она ведь родилась здесь, в этом безумном, псевдорусском Харбине и настоящей России не знает.— Майор с обожанием и гордостью посмотрел на Соню. А она улыбнулась какой-то вымученной полуулыбкой, пристально посмотрела на Полякова, и взгляд её умолял: «Молчи! Мы не знаем друг друга. Вчерашней встречи не было! Не было!»
Поляков понял значение её мимики, с грустью подумал: «Не бойся, Соня! Я вчера тебя спас и сегодня не выдам. Твой ревнивый жених ничего не узнает. Да и что было-то? И правда, ничего не было!»
— Поздравляю с законным браком, товарищ майор! Желаю счастья!
— Спасибо, Поляков! У меня всё. Можешь идти к своему столику. Вон тебе уже еду принесли. Твой обед остывает.
Обед оказался действительно особой вкусности. Нет, Поляков аппетита не потерял и поедал деликатесы с удовольствием солдата, прошедшего суровые годы войны, когда их бригада под Витебском голодала и они вместо воды пили растопленный, пропитанный порохом снег. Такое не забывается… Вспоминая Сонину вымученную полуулыбку, Поляков понимал, что девушка выходит замуж за майора Гусева, скорее всего, не по любви, но делает правильный выбор. «Старик майор (а для двадцатиоднолетнего Саши все, кому за тридцать, считались ещё не дряхлыми, но всё же стариками), если рассуждать непредвзято,— мужик положительный, симпатичный, невредный, не дурак, наверняка карьеру полковника сделает, может, даже и до генерала дослужится, если повезёт. Он обеспечит красавице Соне спокойное, благополучное будущее. Разве можно сравнить жизнь жены полковника Красной армии с жизнью горничной в паршивой гостинице! (Да и что её здесь ждёт? Возможно, выйдет замуж за какого-нибудь мелкого торговца.) А что я, простой лейтенант, не кончавший академий, могу ей сейчас предложить, кроме поцелуев и объятий у калитки её дома под недремлющим оком китайского папаши? Впрочем, я вовсе и не собирался на ней жениться. У меня ведь уже есть невеста, которую я очень люблю. (А Соня — просто эпизод, мимолётная встреча, яркая звёздочка из другой галактики.) Ну не пишет Наташа мне сейчас. Может, приболела. Я вот тут роскошествую, уплетаю осетрину и паштет из гусиной печёнки, а у них там в Москве скудное питание по карточкам… Животы подводит. Не до писем… Впрочем, возможен и другой сценарий: Наташа вполне здорова и даже слегка загуляла. Молодость ведь уходит… Подвернулся какой-то фраер, и она увлеклась. А я? Я тоже гульнул по полной с японскими девочками. Мы квиты. Вот демобилизуюсь, приеду в Москву, мы встретимся с Наташей и всё простим друг другу. Война, она все наши грехи спишет…» — так не по возрасту философски великодушно по отношению к Наташе и оправдательно по отношению к себе думал Поляков, вытряхивая из карманов новеньких галифе последние деньги, которых едва хватило, чтобы расплатиться за редкой вкусности обед и, как положено, дать официанту на чай.
Операция «Смирновская водка» окончилась благополучно. Водка и посуда были доставлены командой Полякова в бригаду в целости и сохранности. В Забайкалье Сашу ждал более чем приятный сюрприз: письмо от Наташи, тёплое такое письмо, которое заканчивалось обычными, но драгоценными для Саши словами: люблю, целую, надеюсь на скорую встречу. Почему оно так долго шло, кто знает! Может, сначала попало не по адресу и где-то завалялось, может, была ещё какая-то причина, до которой Поляков не хотел докапываться. Какое это теперь имело значение! Саша был счастлив.