Сергей Арутюнов. Беглый огонь.— М.: Стеклограф, 2017.
Опубликовано в журнале День и ночь, номер 3, 2018
Десятая книга московского поэта Сергея Арутюнова сильно отличается от традиционных «юбилейных» изданий. Это ни в коем случае не «подведение итогов» и уж тем более — не почивание на лаврах. Специфический термин «Беглый огонь» означает метод увеличения плотности артиллерийской стрельбы, когда каждое орудие ведёт огонь не по команде (как при стрельбе залпами), а немедленно — по готовности. Как правило, беглый огонь начинают залпом из всех огневых средств и с максимальным темпом продолжают вплоть до израсходования указанного количества боеприпасов.
Как утверждают профессионалы, главное — не дать выстрелить в себя и, если получится, поразить цель. Сергей Арутюнов призван нести «не мир, но меч». Он держит палец на спусковом крючке:
Отчего в пустоту провисает строфа —
Мы сдаём острова, не сдаём острова?
И, финальна, как всякий эрзац-аргумент,
Ослепительна роспись крылатых ракет,
Будто к нам и счета, и стандарты двойны
От войны до войны, от войны до войны.
Чем ближе цель, тем она опасней. Гражданская лирика — жанр, в котором поэт не имеет права быть ни проповедником, ни агитатором, ни разъярённым обывателем. Гражданские поэты во все времена выступали защитниками своего народа, поскольку говорили на его языке, выражали его устремления. Арутюнов смотрит на сегодняшнюю политическую ситуацию в России сквозь призму сознания своего лирического героя — воина и патриота. Независимо от того, какие коллизии творятся в экономике и политике, он имеет чёткую гражданскую позицию.
В отличие от предыдущего сборника, в этой книге лирика Арутюнова становится социально более острой и более конкретной. Пример тому — цикл «Деревня», тема которого была задана изначально. Настоящее издание — очередное крепкое звено в цепи преемственности поколений русских лириков, связующее день сегодняшний и поэзию двухсотлетней давности. Родство с классиком русской литературы неожиданно прорывается ритмическим центоном:
…и с жизнью мы вновь не сойдёмся в цене,
Когда средь метелей привидится мне
Расцветший во мгле, одинокий, как ферзь,
Цветок небывалый, из пламени весь.
Скачок в Золотой век? Что связывает авторов, разлучённых двумя столетиями, становится понятно, если почитать воспоминания Жуковского, например, выхватить из текста такое откровенное признание: «Я привык отделять себя ото всех, потому что никто не принимал во мне особливого участия, и потому, что всякое участие казалось мне милостию. Я не был оставлен, брошен, имел угол, но не был любим никем». Эти чувства и питали поэзию классика, сумрачную и трогательную. Поразительно, как преломляется его мироощущение в наши дни:
Отвержен, будто караим,
Презрен, как ярый англиканин,
Единого цветка другим
Дыша неслышным окликаньем,
В земле, пустотной, как тоннель,
Ещё я помню дух весенний,
И солнечную явь, и в ней
Почти пробившуюся зелень.
«Жуковский открыл русской поэзии душу человеческую»,— писал Г. А. Гуковский.
Поэтическая перекличка со знаменитым романтиком высвечивает перед нами ту грань авторского таланта, которую он маскирует нарочитой холодностью. Арутюнов и в стихах, и в жизни руководствуется высокими идеалами, что в наше время чревато обострением отношений с окружающими. Его стихи — это напряжённое, жёсткое противостояние между совершенством и обыденностью. Нравственные ценности и житейские надобности словно вступают в рукопашную схватку. Мучительно ищется точка опоры — и с трудом находится, единственно верная, в душе:
Бьются в нагрудном кармане
Дальние берега —
Боже, весна-то какая,
Долго ли до греха?
Прежнее обживая,
Воля трубит отбой:
Долго до Божьей длани,
Лишь до неё одной.
Эта книга — развёрнутый риторический вопрос: закончится ли в нашем исковерканном мире хоть одна война? Арутюнов не смакует кровавые подробности, не нагнетает в читателе «праведный» гнев, поскольку ратная сила «не в порывах, а в нерушимом спокойствии» («Кодекс чести русского офицера», 1904). Невозможно оставаться равнодушным, однако поэт сдерживает негодование. Им руководит не слепая ярость, но уверенность в высшей справедливости, которой завершается посвящение командиру батальона «Сомали», погибшему при исполнении:
Только в списке, не нами изогнутом,
Да пребудут во славе своей
Имена, осиянные золотом
На великое множество дней.
Христианство всегда почитало людей, готовых отдать жизнь за родных и близких. Однако, как ни высок подвиг воинского служения, сам по себе он не ведёт к спасению, если человек не совершенствуется в христианских добродетелях. Герой Сергея Арутюнова просит утешения, молитва проходит через его сердце:
Ястребиноок,
Сверхестестволик,
Помогай нам, Бог,
На путях своих —
Рушь, но не испорть
Дух, невызволим,
Пособляй, Господь,
Странникам своим.
Начало стихотворения — порыв, сильное движение мятущейся души, после первых строк понемногу пытающейся прийти в равновесие: сила — там, свыше, у нас же — горячее упование. Пластика стихотворения делается аллитерацией: раскатистое «р» вкупе с твёрдым «т» постепенно сменяется круглым, примирительным «о» и мягким «л». Не сразу осознаёшь, что сей возглас нам давным-давно знаком. Где и когда мы уже слышали это? Всякий раз в безотрадных обстоятельствах: «Не попусти на нас Господи, искушение или скорби…» Это слова преподобного Симеона Нового Богослова, вечно современные, легкоплавкие, перекованные в поэтическую строфу. В этом же стихотворении, в последних строках доминирует совсем другое настроение: «по Твоей вине / сотворён Твоим». Минуточку, разве не взлетала ещё несколько минут назад эта строка? Разве не слышалось единство, размах поэтической смелости? Будучи реалистом, Арутюнов показывает амбивалентность человеческой души — пригвождённой, вопрошающей, ежеминутно искушаемой унынием. Герой больше ничего не утверждает, кроме очевидного: да, я такой, уж какой есть. Постановка безжалостного диагноза самому себе отчасти искупает дерзость этой концовки. Сила не упивается собой. Свет — тоже. В книге он разлит не между строк, а словно над ними — изначальный, тихий, как от лампады. То мягкое почти незаметное мерцание, которым Спаситель освещает наши души:
Когда, ослепляем лучами,
Под пристальным взором судьи,
Я слышу ему величанье,
Не смея в часовню зайти,
Люблю лишь бродить по затонам,
Где душу печальную жгло, —
Вот чувство, в сравненье с которым
Все прочие просто ничто.
Герой отказывается участвовать в богослужении, которым он — христианин — призван пользоваться, однако, словно оглашенный, остаётся за церковной оградой, осознавая своё недостоинство. Однако и опечаленный, шагая по безмолвным заливам, защищённым от ледохода и течения, он остаётся причастным к слышимому величанию: так и слышится в этом коротком стихотворении — «…и водит меня к водам тихим» (Пс. 22:2).
На берегах покойных, мирных вод самое время и нам с вами ответить на вопросы — простые и неприкрыто прямые: Есть ли в сердце твёрдая вера в слово Божие и учение святой церкви? Не чересчур ли мы обидчивы? Не пора ли отрешиться от всего суетного и пристально заглянуть внутрь себя? Может быть, ещё успеем.