Опубликовано в журнале День и ночь, номер 2, 2018
* * *
Близок сумерек миг —
Золотая громада
Облететь не успевшего сада,
Словно сердца отрада,
Медным звонам в округе не рада
И подобью вериг.
Налетит серебро,
Иней в горле застынет —
Но тебя не покинет
Тот, кто людям приносит добро, —
Если горе пронзило ребро,
Только руки раскинет.
Жаркой кровью алей,
Ты, разбросанный в листьях надолго
Уговор кривотолка
С дерзновенной толпой тополей,
Где пронзён наважденьем осколка
След разлуки в печали аллей.
Прощевай, прощевай,
Возвращайся скорее,
Ты, рыдающий глаз не жалея, —
И в лицо узнавай
То, что встало пред нами, болея,
И уже пролилось через край.
Назревай же сполна,
Ты, что явлено, что безгранично,
Ты, ведущее так непривычно,
Словно в душу вошла тишина,
Там, за кромкой, за гранью столичной,
Наклоняясь к тебе, как весна.
Надежда
В дожде нахлынувшем ты выглядишь радушной —
Затменьем солнечным на время смущена,
Припоминаешь наши имена,
Владелица обители воздушной.
Хранилище преданий и письмён
Ты никогда ещё не открывала
Тому, кто рвал с Изиды покрывало,
Тщетой людской от скуки приручён.
Могла ты осерчать иль приласкать —
Ведь мы, живя, то гибнем, то воскреснем, —
Но то, что ты моим дарила песням,
Вовек мне у других не отыскать.
Бывало, думал: всё ли ты со мной? —
Прислушивался к голосу из ночи —
И мне твои разбуженные очи
Дороже были мудрости земной.
В забвенье пропадал иль во хмелю,
Иль смерти зрел жестокое обличье —
Везде я сознавал твоё величье —
И ни за что тебя не прогневлю.
Есть память, человеческой древней, —
В рыдании живёт она и стоне, —
И вновь твои горячие ладони
Гнездо свивают в судороге дней.
В той памяти — рождений череда,
И ты, о восприемница благая,
Ребёнка из купели принимая,
Его не покидаешь никогда.
Полночь
Истосковавшись по зиме,
Мы забываем оглянуться
Туда, куда нам не вернуться,
Куда не выйти в полутьме.
Не заглянуть за локоток
Обеспокоенной метели, —
Мы сами этого хотели —
Глотать потери горький сок.
Неторопливей и черней
Приходит сумрак вечерами,
Как некий гость, к оконной раме —
А мир просторней и верней.
А мир осознанней стократ,
Непогрешимый и суровый,
Сгущает лезвия надбровий,
Неподражаемый собрат.
И снег, оттаивая вдоль,
Не устоит пред этим взглядом,
Зане смутился где-то рядом,
Свою запамятовав роль.
И что мне делать с этой мглой
Без домино и полумасок,
Где сыплют пригоршнями сказок
В котлы с расплавленной смолой?
Вечерний свет
Деревья здесь выстроят ряд,
Пронизаны светом вечерним, —
И кроны подробно горят,
Подобны кострам суеверным.
Неужто и там, наверху,
Где облако с облаком слиты,
Я это виденье влеку
Сошествием давешней свиты?
Неужто, вниманию рад,
Волнением слишком доволен,
Январский досуг и обряд
Предсказан и впрямь своеволен?
И, в детских дрожа голосах,
Струится из воздуха дрёма —
И стрелкам, спеша на часах,
Не выйти из доброго дома.
И люди, сквозь лёд проскользнув,
Заботами сыты, как птицы,
Чтоб, дней продолженье вернув,
Проснуться и не загордиться.
И дышит, всему вопреки,
Неравное рвение это
Присутствием древней реки
И зовом вечернего света.
Перед дождём
Словно думы титанов, клубятся вблизи облака —
И вершины дерев, отрешённо, как тени героев,
Уходящие вкось, ждут подземного, может, толчка,
Чтоб по струнам ударить, прозрачные лиры настроив.
Назревающий дождь, будто медленный гул в небесах,
Исступлённо дыша, надвигается вширь и бормочет
О какой-то отсрочке, кукушкой на старых часах
Прокричавшей о жизни,— и, кажется, спрятаться хочет.
Чьи-то веки, пожалуй, давно уж пора приподнять —
Как томительно лето! — подобно младенцу в купели,
Ощущает крещенье — и всё-таки хочется спать,
Всех, как есть, позабыть — и вернуть, чтоб опять надоели.
Как упрямы слова! — не напрасно им в мире дано
Принимать наяву на себя и хвалу, и удары, —
Приоткрытое плещет зеркальною створкой окно —
И неведомым зельем давно переполнены чары.
Выпей с нами, истец, за великую сущность миров!
За высокую связь поднимай свою рюмку, истица! —
Вьётся птица вдали — и обрывок пространства суров,
Как изнанка холста, где иглы затерялась частица.
Как любви ни таи, непредвиденно вспыхнет она,
Как себя ни казни, всё же вспомнишь порой о хорошем —
Соглашайся же с ночью за то, что надменно темна,
Примиряйся же с утром за то, что ты солнцем не брошен.
О, скажи мне, скажи — чьё обличье в окне узнаю?
Не Медуза ли там? — потому-то в жилье человечьем
Так нам дорог уют, о котором невольно пою
И бальзамом которого раны сердечные лечим.
* * *
Выцвело тополя белое пламя —
Что же осталось? — ведь музыка с нами! —
Как уместить её зябкою ранью
Узкою змейкой в окошко с геранью,
Флейтою, словно лебяжьею шеей,
Предвосхищавшую суть приглашений,
Дымчатой скрипкой в тумане осеннем
Предполагавшую вечность растеньям —
И над забытым реки перекатом,
Не растерявшись в ритме покатом,
Вновь обретавшую оба крыла,
Чтобы настигла или взошла?
Пух улетающий мой тополиный
Перед холмами и по-над долиной,
Вянущий, стонущий, стынущий в раже, —
Что же пространно и попросту краше? —
Кличущий, плачущий, вьющийся дольше,
Прячущий то, что утраты не больше!
Пух улетающий тополиный,
Клин исчезающий журавлиный.
Складень
I.
Никогда не вернёшься — прощай! —
И прекрасных мучительниц лица —
Это смута, почти небылица,
И желанного не обещай —
Никогда не вернёшься — прощай!
Станут птицы глядеть на весу,
Как идёшь ты походкой невинной,
В темноте понимая старинной,
Почему это бремя несу
От страданья до шага надежды, —
И уже открываемы вежды —
Это ключ или, может, звезда, —
Я тебя не найду никогда.
Прощевай! Улыбнусь да забуду —
Только в памяти светлой пребуду,
И, наверное, руки теплы
В этой грусти прощанья с тобою,
Где идти да идти за судьбою,
Иногда появляясь из мглы.
II.
Надежды, вспыхнувшей, как сон,
Предназначенье невесомо —
И дом, как выверенный тон,
Где скрипок спрятана истома.
Твою усталость не сберечь —
И если скрипкою томится,
Помогут гордость или речь
Взглянуть на преданную птицу.
Я знаю — крылья тяжелы —
Легки в полёте и моленье,
Дрожа от зоркости иглы,
Они предчувствуют старенье.
И в этой зыбкости ночной
Зрачку даровано так много,
Что, возникая надо мной,
Они как ангелы у Бога.
И высший чин — кручины часть
И весть, явившаяся внове,
Когда к руке твоей припасть —
Как удостоиться любови.
И, может, с веком наравне
Улыбка женщины продремлет,
Покуда в горней тишине
Её как равную приемлют.
III.
Свеча в руке моей горит —
И одиночество разыскивает смутно,
В неугомонности теряясь поминутно,
Те ночи, что темны и бесприютны, —
И голос твой так медленно и трудно
Со мною говорит
Отдельно выпорхнувшей ласточкой средьзимней
Вне облика родного твоего, —
И слушаю растерянно его
В непостижимости взаимной,
И слово нежное снежинкою живёт,
Лишь прикасается и тает,
И лепета ему едва хватает,
А смысл отвергнутый не к месту и не в счёт.
Я Рождество встречаю без тебя,
Прошу у Бога музыки и речи,
Чтоб так нетронуто не вздрагивали плечи,
Воспоминанье разлюбя,
Чтоб губы горькие вернулись и раскрылись
Навстречу вечеру и пристальной свече, —
Они без гордости не мыслимы — вотще! —
И очи, приближаясь, воцарились.
А город спит — и длится Рождество,
Единым вздохом звезды зажигая, —
И ты, смятенная, даруешь волшебство,
В огне и холоде едино дорогая.
* * *
Рождественской ночью взгляни за окно —
И выбери там нелюдимо,
Что очи изводит, с тобой заодно,
В сиянье Стожар постижимо.
Не ты ли касался ладонью волны
И пену Кипридину видел?
Твои ль упованья и ныне темны
И странен языческий идол?
Не твой ли восход восставал из небес,
С отчизной твоей неразлучен, —
И многих ли был ты свидетель чудес,
Речных покоритель излучин?
Где мука для ангела? в сонме ли звёзд?
Иль в музыке хрупкого строя?
Вопрос — не разгадка, и выбор непрост,
И дорого счастье земное.
В канун Крещенья
Во имя прежних дней бокалы осушив,
Поднимем новые — ведь будущее с нами,
В дожде и холоде блуждающее пламя,
Распластанный и собранный мотив
Из песней, вопрошающих во мраке,
Зиме предпосланных, как редкостный урок, —
И я не бесконечно одинок —
Мы с памятью на диво одинаки.
И ты, желанная, так свято хороша,
Так руки белые теплы и терпеливы,
Что движутся часы неторопливо
Туда, где пробуждается душа,
И — птицы южные над кипенью снегов —
Мы этими просторами владеем,
Покуда не уйдём, не охладеем
С повинной под защитой очагов.
И так, голубушка, мне кажется, яснее, —
Не скрою — мысль моя, наверно, потускнеет,
Отстанет верностью,— и вновь наговорят,
Что деревам, не склонным к опаданью,
Негоже настораживать гаданье
И должно ли развенчивать обряд.
А реки древние текучи подо льдом,
И струи ртутные нахлынут и отпрянут —
И вдумываться в истину не станут,
Намаявшись и выбравшись потом.
И прошлое откликнется на зов,
Где вёрсты заменяют ощущенья,
Созвездьем карточным держа в канун Крещенья
Сто восемнадцать венецейских островов.
* * *
Мне кажется, я вспомнил этот снег,
Ютящийся средь мартовских проталин,
Где город воспалён и разбазарен, —
И ты к нему причастен, человек.
Медлительною поступью тепла
Вплотную придвигается цветенье —
И, трогая событья и растенья,
Судьба твоя дорогу перешла.
До сумерек идти недалеко —
Всё лучшее уходит безвозвратно,
А сущее хотело бы обратно,
Да только возвратиться нелегко.
Потом разбушеваться воробьям —
А там без приземленья по низинам
Засматриваться невообразимым,
Закатываться к радостным краям,
И снова замыкаются круги
В снегах и перезвонах колокольных —
И нет путей огульных и окольных,
А только безотрадные шаги.
* * *
Бег Лошади над спящею рекой —
Ужели заслужу благословенье? —
И так ли сознаёшь прикосновенье
Бестрепетной и чуткою рукой?
Да птица ль ты? Их столько развелось,
Поющих и летающих во мраке,
Что я свои угадываю знаки,
А лишних находить не привелось.
Предчувствую и чествую уже
Тебя, музы́ка снежного покоя,
Размеренностью флейты и гобоя
Звучащая и в жизни, и в душе.
Тебе ль не покровительствует ночь,
Потворствуют слепые расстоянья,
Чтоб милые собрать воспоминанья
И, может, появиться и помочь?
Как волос белый, пение смычка
Напомнит нам о возрасте и часе,
Где столькое останется в запасе,
Что сам не разглядишь издалека.
И наигрыш томительный высот
Разлука упованью посвятила,
И странствиям предпосланы светила —
Страданий очевидцы и красот.
* * *
О том, что было и прошло,
Никто на свете не расскажет —
Оно от сердца отлегло —
Кто отвечать его обяжет?
Ночное вспомнил я окно —
Не в нём ли видел я вот это
Простор постигшее давно
Явленье внутреннего света?
Никто меня не удивит —
Ночные бденья мне знакомы
От назревания обид
До прозревания истомы.
Головоломкой бытия
Никто меня не озадачит —
Сама сегодня не своя,
Она лица от нас не прячет.
Её отчаянье сейчас
Неизреченному дороже —
Оно чужих коснётся глаз,
Проснётся, душу растревожа.
Её открытые черты
Одно видение смущало —
Животворящей красоты
Кровоточащее начало.