Опубликовано в журнале День и ночь, номер 1, 2018
*
* *
Мы расстаёмся сегодня, а солнце горит.
Мы умираем сегодня, а кто нам поверит?
Вкопан в песок неуклюжий шезлонговый гриб,
Вышит сандалиями детский маленький берег.
Видишь, в воде головёнки почти не видны,
Точно горох, закатившийся в узкие щели.
Мне не знакомо горючее чувство вины,
И потому я просить не умею прощенья.
То, что полжизни меня по дорогам вело,
Было ли это любовью, иль мне показалось?
Как показалось в дороге с чужбины крыло
Самого жёлтого, лучшего в мире вокзала…
Здесь, в кулундинском безвременье, соль и песок
Меряя ступнями, я провороню, конечно,
Как затаённое слово стреляет в висок —
И вытекает в открытую ранку надежда…
*
* *
Спи, потому что
я не прихожу наяву.
Нашатырём и будильником
не отвлекайся.
В сумерках лошадь бредёт
сквозь большую траву,
Белая, как лекарство.
Спи безмятежно, тогда мы её не спугнём.
Из темноты залети — мотыльковая участь.
Видишь ли, белая лошадь не видима днём.
Это иная сущность.
Это сбежавшая от разорений и войн
Выжившая и простившая многократно
Чья-то душа беспризорная —
выкралась вон
И не нашлась обратно.
Вот и является в сон
по траве большой
Девочке, чёрной, точно воронья стая.
Вот она повод берёт –и второй душой
белою
прорастает…
*
* *
Жизнь дошла до конца коридора,
Постояла и тронулась вспять,
Удаляя окно, за которым
Струи дождика в воздухе спят,
Пропуская больничные стены,
Пост ночной с задремавшей сестрой,
Что от грома взовьётся мгновенно:
«Тётя Маша, окошко закрой!»
И пока от нагретой подушки
Шла она, жизнь качнула назад, —
И девчонка, ночная зверушка
За неё пялит в бурю глаза.
Меж палатами, как после взрыва,
Человечье мелькает быльё. —
Это время нас крутит игриво,
Как в стиральной машинке бельё.
И в проёме меж третьей палатой
И лифтом станет мне десять лет,
И бессмысленный дождик проклятый
Прополощет мне жизнь на просвет.
И пока я живу, понарошку
Ускользая к рождению вспять,
Тётя Маша, закрой же окошко!
Всё равно,
всё равно умирать…
*
* *
Ну какая разница, где ты
живёшь?
Ну, живи всегда у меня внутри.
И плещись во мне, как ноябрьский дождь,
И кружись там на раз-два-три.
Будут гости к нам. Будут свечи жечь.
Будет музыка по ладоням течь!
Будет сказка ёлочная пестра,
Точно искорки от костра!
А когда я устану, то прислонюсь
К детской песне, узнанной наизусть.
Этот шум в висках — будто шторм в окне.
Это дождь твой идёт во мне…
*
* *
Простой реки переговор,
Её пробор в долине кроткой.
На полосе береговой
Спит перевёрнутая лодка. —
Как будто бабочку ладонь
Накрыла и остановилась,
Она побудет над тобой,
Укрыв от вылета в огонь,
Она побудет над тобой,
Как чья-то милость.
Но всё равно найдётся щель
Меж старых досок, между ними,
Но всё равно найдётся цель,
Которая тебя поднимет
И лодку тихую швырнёт,
И воздух взмахами прошьёт
И полетит над этой речкой
В бессмысленный и жаркий путь,
Где лишь одно меня калечит,
Что мне тебя обратно нечем
Вернуть…
О, дай мне, Господи, забыть,
На берегу спалить останки.
Я не могу всё время пить
Из этой речки, этой ранки.
Покинуть память с ночевой
И не дожить бы до рассвета…
Пусть я не помню ничего.
Но лодка эта, лодка эта…
*
* *
Покуда я возле обморока,
Побудь со мной, говори.
Сваляй мне постель из облака
С жаворонком внутри.
Я маленькая, я сильная,
Я вброд не боюсь идти.
Но голосом ты неси меня.
Но шёпотом мне свети.
Я плачу смешно и жалобно
И всё не обрушусь в сон.
Но жаворонок, но жаворонок
Перепевает стон.
*
* *
Трудно примириться со смертью другого человека.
Особенно когда он ещё жив.
Ходит, говорит, даже улыбается,
и когда он поворачивает голову вполоборота к солнцу,
улыбка застывает на его лице, приравнивая его к вечности.
Так улыбался он и при жизни.
Наивно и дерзко, пьяняще и остро, словно прожигая собою всё.
А потом он умер.
Не позвонил и умер.
Не пришёл и умер.
Сердце его не билось тебе навстречу —
а значит, он умер и больше уже не придёт.
Это не он говорит с незнакомцем на улице.
Это не он спускается по чёрной лестнице.
Это не он хочет жить, иметь детей, любить женщин.
Он умер,
осталось только привыкнуть, привыкнуть к нему.
*
* *
Как разломленный сахар, октябрь на зубах скрипит.
В ненаглядном прицеле безумная бьётся цель.
И в неприбранной тьме, обжигающей, будто спирт,
Опадают мечты.— А спасибо скажи,
что цел!
Нет, пощады не будет, и пулю не пронесёт.
Ты зажми её сердцем, чтоб крови не дать пропасть.
…Ну а всё-таки, знаешь? — Любовь, несмотря на всё…
Остальное — всего лишь её небольшая часть.
*
* *
…А когда всё утихло — с экранов, трибун, площадей ли,
А когда всё смирилось в надменных церквах и дворцах,
В нашу лодку вода потекла через зоркие щели,
А раз так — то простимся в сердцах.
Посмотри, как по миру бежит первобытное тленье,
Как табун, разбивающий сон за один перегон.
Нас держало в живых непонятное сопротивленье,
А теперь больше нет берегов.
А теперь — невесомость, в которой прохладно и сыро,
Нагоняет волну, отбивая невидимый счёт…
Но теперь, прежде чем затевать сотворение мира,
Потанцуем ещё?..