Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2017
* * *
Звёзд, говорят астронавты, примерно, пять-шесть мириад,
если на них посмотреть, свой корабль ненадолго покинув,
выйдя в загадочный космос — созвездия пялятся в спину,
сверху глядят, да и снизу, в глаза немигая глядят:
так одиноко, вздохнут астронавты, что звёздам не рад.
Там, говорят астронавты, везёт, если ты пейзажист —
вся целиком панорама в полёте смещается сразу
в каждом мгновении; твой же, единственный в космосе разум,
не успевает всё это в единственный ребус сложить
и не помогут ни опыт, ни разом прошедшая жизнь.
Смерть, говорят астронавты, совсем не загадка: легко,
долго летишь в невесомости не вертикально, не сидя,
даже не лёжа, как будто к бездонным отверстиям сита
или сачка; и как выстрел, что дальше забвеньем влеком —
мимо десятки в мишени, девятки… В себя — «в молоко».
Невстречи
Что-то в прошлом далёком такое было —
надо только внимательнее вчитаться:
ржавый воздух, как выцветшие чернила,
на какой-то, из юности, автостанций
без названия, с нишей пустой буфета,
с пассажирами в полночь, со скрипом кресел,
(так читай побыстрее — сейчас об этом!)
с сотней запахов той привокзальной смеси
из тоски, ожидания, пищи, пота,
с одиноким «Икарусом» у платформы,
(так вчитайся — оттуда посмотрит кто-то
и неслышно прошепчет под шум мотора)
с одиноким анфас женским ликом, с очень
долгим взглядом, как будто давно знакомым,
(так припомни: уже наступила осень
или позднее лето лежало в коме?)
с ощущением, что в этот миг промчались
с этой женщиной годы, не став судьбою,
в неслучившихся радостях и печалях
между ней отношения с тем тобою,
(так всмотрись: где-то в прошлом сигнал автобус
подаёт и отходит, шурша, к конечной)
между нами тогда не сложилось — чтобы
быть вдвоём, с той поры безымянным, вечность.
* * *
Вспоминать о приметах прошедшего — кресло качать,
хрустнуть пальцами, горло прокашлять, уставиться в стену:
«Есть над сущим — несущая горе и ужас печать»,—
Разрабатывать тему.
Помня, как чья-то память в тебе бесконечно болит,
полететь вдоль границы земного и сферы небесной,
как по чёрному небу случайно оживший болид —
шестьдесят лет над бездной.
Первый снег
Над опавшими листьями белые строчки метель
Иероглифами заполняет морозною ночью:
Проступает во тьме городок, придорожный мотель
Рядом с ним, из случайных штрихов и кружащихся точек.
Уже можно прочесть побелевшего леса абзац
И над ним, сверху вниз, в грамматических знаках страницу —
В ней, должно быть, о том, кем мы были столетья назад,
И зачем после смерти ещё предстоит нам родиться.
Сам себя повторяет автобус — и белых чернил
Вдоль маршрута хватает его дописать до конечной,
На которой сойдёт пассажир и расстает в тени
Переулка, откуда весь путь открывается Млечный.
* * *
Она смотрела в зеркало — за ней,
вернее, перед ней, застыли тени:
знакомый с детства сад земных теней,
сон декораций из живых растений,
что вырос вместе с ней, но стал велик
для узкой рамы, чтоб считаться фоном,
как будто содержанию велит
с годами время становиться формой.
И пустота из верхнего угла,
как занавес, замедленно сползала,
и становилась тенью, что была
длинней пространства зрительного зала,
где пыль от рампы долго по лучу
стекает в задние ряды партера,
чтоб, расставаясь, гладить по плечу
её — из строчки в этом тексте первой.
* * *
В небе крыльями ласточка себя листала,
как страницами ветром раскрытая книга —
и семейство сугробов в конце квартала
эпилог краткий мартовский прочитало,
где истаяло с первым апрельским мигом.
Там всё длится далёкий забытый вечер:
в нём из детского сборника, слог за слогом,
дочке долго читает рассказ человечек,
полусонную обнял её за плечи —
лет истаявших много назад. Очень много.
Залив Лонг-Айленд
Как стадион под гол заглатывает
болельщиков разъятой глоткою —
Залив с утра в глаза заглядывает
своими яхтами и лодками.
К буйку подводные течения
подводят косяки представиться
и днём зеркальное свечение
находит под водой пристанище.
А ночью всплыв спиной, залитою
чешуйчатой дорожкой лунною,
под звёздами плывёт Залив на юг,
нагнав волну руками-дюнами.
Лица не увидать — он, плавая
один в Атлантику и далее,
в который раз откроет главное:
им созданное мироздание.
Игра в прятки
Ты ведь спрятался там, где тебя не найдёт никто,
И пока сосчитают, чтоб крикнуть: «Иду искать!» —
Ты собой заполняешь ближайшую из пустот,
И последнюю — по лабиринту — порвёшь из карт.
Здесь тебя не найдут, то есть выигрыш за тобой.
Ты и есть чёрной пылью шуршащая темнота,
А вокруг проигравшие ищут тебя гурьбой,
И весь вечер зовут, и всю ночь до утра, представь.
Детство склонно вверять безучастной разлуке связь
Меж любовью и жутким отчаяньем — и кричат
Там, снаружи, до хрипа, покуда во тьме, трясясь
От беззвучного смеха, ты гробишь за часом час.
Так в грядущем «однажды», спустя много летозим,
Голоса узнавая родных, навсегда прощён,
Ты лежишь, заполняя пустоты, совсем один,
Обнимая всех тех, кто искать тебя обречён.