Опубликовано в журнале День и ночь, номер 6, 2017
В ноябре
Проснувшись, Тамара Фёдоровна ладонями потёрла уши, шею. Села. С трудом спустила с кровати тяжёлые, отёкшие за ночь ноги. Приняв часть лекарств до завтрака, а часть — после, Тамара Фёдоровна вслух произнесла:
— Воскресенье!
Воскресный день был особенным. Она ждала его всю неделю, улыбаясь своим мыслям и предвкушая…
Собраться, дойти до остановки. Плотный воздух ноября обволакивал унылые серые девятиэтажки, безжалостно обкорнанные облетевшие тополя. И, казалось, как линза, увеличивал всю унылость и убожество окружающего мира. Но ноги были лёгкими, сами несли вперёд, на остановку. Дождаться автобуса. Ехать в нём по воскресеньям — одно удовольствие. Пусто, просторно. Конечная — Студенческий городок. Затем пройти метров сто, и вот она — Берёзовая роща. Тамара Фёдоровна медленно побрела по узенькой тропинке, засыпанной зелёными, пластмассовыми от холода листьями, похрустывающими под ногами. Холод резко сменил тепло — пожелтеть они не успели. Минут через десять появилась первая белка — тёмная, почти чёрная, с пушистыми кисточками на ушках. Чрез некоторое время — вторая, рыжая. Чёрная сердито зацокала на конкурентку, погналась за ней. Рыжая прыгнула на дерево, ловко взбежала вверх по стволу. Чёрная не отставала.
— Ну, будет вам, будет,— сказала Тамара Фёдоровна, с улыбкой наблюдая за зверьками,— Всем орешков хватит, никого не обижу.
Тропинка вела всё дальше и дальше, но больше белок не встретилось. Побродив ещё с полчаса, пожилая женщина направилась в обратный путь. Мимо ларьков, торгующих фруктами и мороженым, мимо хрущёвок, выстроившихся кривоватым четырёхугольником.
— Аха-ха, ну прикольно же, глянь! — раздалось совсем рядом.
Две девчонки лет двенадцати. Одна из них, в короткой юбчонке, пёстрой курточке и колготках в сетку, хохоча, смотрела куда-то вверх, на балконы пятиэтажки. Другая, в джинсах и сером пуховике, стояла с красным и гневным личиком, сжав кулачки. Тамара Фёдоровна невольно подняла глаза. И застыла, остановившись. На одном из балконов второго этажа натянутые верёвки для белья были сплошь завешены беличьими шкурками. Их было множество — тёмных, рыжих разных оттенков… Одна из шкурок была совсем светлой, соломенно-жёлтой. И Тамара Фёдоровна вспомнила встретившуюся ей однажды маленькую светлую белочку, робкую и пугливую. Эта белка долго держалась в отдалении, но потом приблизилась, преодолев страх. И доверчиво ела орешки прямо с ладони.
— Он их прямо руками наловил, раз — и всё! — продолжала веселиться первая девчонка.
Тамара Фёдоровна судорожно вздохнула. Как-то внезапно ослабев, с трудом дошла до остановки, доехала до дома. Тяжесть в груди нарастала, превратившись в знакомую сжимающую боль. Присев на лавочке у подъезда, достала из сумочки упаковку таблеток нитроглицерина, положила одну под язык. Нитроглицерин всегда хорошо успокаивал эту боль, баюкал её, усыплял. Но не в этот раз. Боль не давалась лекарству, не стихала. Становилась резкой, кинжальной.
— Эй, Фёдоровна, что с тобой? — откуда-то издалека донёсся испуганный голос соседки.
— Скорую, скорую вызывай,— суетился и кричал кто-то рядом.
А вокруг Тамары Фёдоровны мелькали солнечные пятна, и, казалось, ужасная, раздирающая грудь боль менялась, трансформировалась в какой-то блестящий предмет. Название этого предмета было знакомо, но никак не вспоминалось. Шар! Яркий шар на новогодней ёлке с нарисованной на нём белкой, там, в детстве…
— Мама, шарик!
Мама подхватила на руки маленькую Тамарочку, прижала к себе. И всё исчезло. Остались только свет, тепло… И солнечные пятна, играющие, кружащиеся друг за другом, похожие на белок из Берёзовой рощи.
Non capisco,
signora…
Самолёт Москва — Сочи приземлился в 17.50 по местному времени. Юлька с Настей, сестрой, нашли такси до Адлера. Водитель, весёлый дядька средних лет, всю дорогу уговаривал остановиться не в Адлере, а в Гаграх, у брата.
— Как родных примет, эх… Поехали, красавицы!
На дядькиной шее была двойная золотая цепочка сложного плетения. Одна нить состояла из чередующихся крупного и трёх мелких звеньев. Плетение другой было более интересным — просветы между соединёнными звеньями чем-то напоминали крохотные птичьи глазики.
Дорога промелькнула быстро. И вот уже нашли нужный дом — он был двухэтажный, каменный, с маленькими балкончиками и башенками.
Хозяйка, цыганистая старуха, с покрытыми коричневыми пигментными пятнами шеей и руками, придирчиво осмотрела девушек и их небольшую дорожную сумку:
— Что-то мало нарядов взяли, в чём на свидания будете бегать? — усмехнулась она.
— Для свиданий с морем у нас всё есть, а другие свидания не очень интересуют,— ответила Юлька.
— Ну-ну… — недоверчиво буркнула Зоя Ивановна, так звали хозяйку.
В большом доме мест уже не было, поэтому сестёр поселили в домишке, стоявшем в глубине фруктового сада. Комната с двумя кроватями и крохотный тамбур — прихожая. За окном цвёл розовый куст — страшненький, голенастые стебли с огромными шипами заканчивались мелкими растрёпанными жёлтыми розочками. Отдыхающих было человек десять. Всю работу по дому выполняли хозяйка и её внучка, безмолвной тенью сновавшая по двору.
— Дурная она у нас, Зинка — сокрушённо вздыхала хозяйка,— Ишь, не хочет постояльцами заниматься, всё чудит… Украшения ей, вишь ты, делать охота. Дед-то у нас ювелиром был, инструмент от него остался. Так утащила его к себе, мастерит что-то ночами. Я взглянула как-то — страхота такая, что и не проглотить, не выплюнуть…
— Делает украшения, надо же,— думала Юлька,— ювелирша… Бледненькая, худенькая, с тонким прозрачным личиком. Большие глаза с чуть приподнятыми внешними уголками, непонятного цвета. И лишь присмотревшись, можно было понять, что они — тёмно-голубые. Зина всё время всматривалась во что-то. В резной виноградный лист, чуть тронутый розовым, в причудливый узор деревянного среза столешницы… А ещё она часто роняла и била старухину посуду. Юльке порой казалось, что делает она это нарочно и с удовольствием.
А вокруг был Юг, жаркий, ароматный… Пропитанная йодом морская свежесть, запах жареного с травами и специями мяса, нежный, тонкий аромат бледно-золотых крупных абрикосов, необыкновенно сладких и сочных. Юльке нравилось бродить по набережной — там росли невысокие деревья с цветами, похожими на разноцветные пушистые кисточки. Насыщенные, но нежные оттенки плавно переходили один в другой.
Мелькали дни, раскрашенными ракушками нанизываясь на яркую солнечную нить. В последний вечер перед отъездом, собираясь на сеанс в летний кинотеатр, Юлька вертела в руках бусы — несколько ниток, привезённых из дома. Матово-жёлтые лепёшечки янтаря из Паланги, тройная нитка густо-бордовых гранёных бусин — гранатовые из Чехии… Хотелось чего-нибудь нового, свежего. Ненадёванного. В полуоткрытую дверь можно было увидеть летнюю кухню. Там, в отгороженном закутке обитала хозяйкина внучка. Мысль пришла внезапно…
— Попрошу взглянуть, если что — куплю… Может, не всё страшное,— Юлька целеустремлённо направилась к Зине. Дверь в закуток была прикрыта, но не заперта. Юлька стукнула раз, другой. Затем вошла. Комнатка была пуста — Зина, видимо, хлопотала где-то по хозяйству. Низкий топчан, накрытый серым покрывалом, широкий деревянный стол в углу, стул. Полки с книгами. На одной из полок стояла большая деревянная шкатулка. Юлька подошла к ней. Минутное колебание. Решилась. Осторожно сняла, поставила на стол. Открыла. И замерла. Неожиданные сочетания полудрагоценных камней, металлических деталей разного цвета, раковин, кусочков дерева, перламутра. Девушка осторожно начала вынимать вещи из шкатулки, рассматривать. Ожерелье, в нём перламутровые пластины были скомбинированы с лиловато-сиреневыми прозрачными бусинами неправильной формы. Подвеска, центральный элемент которой — крохотные причудливые дамские часики. Браслет — бирюза, медные бусины, кусочки горного хрусталя. Украшения заколдовывали, завораживали… С трудом очнувшись, бережно сложила всё обратно, поставила шкатулку на полку. Тихо вышла, прикрыв за собой дверь.
Рано утром Юлька улетела домой, в Москву. Весь следующий год она часто вспоминала украшения. Мысленно перебирала их, примеряла на себя. Ждала лета. И вот опять аэропорт, дорога, знакомый дом.
— А где Зина? — спросила Юлия у Зои Ивановны после первых приветствий.
Отвернувшись, та ответила:
— Пропала наша Зинка. Ещё прошлым летом. Может, сманил кто. Может… — голос хозяйки прервался, задрожав,— искали её, искали. Да так и…
Не договорив, Зоя Ивановна ушла. Юлька не смогла, не осмелилась спросить о судьбе шкатулки и её содержимого. Отпускные дни прошли быстро, но были какими-то блёклыми, тусклыми. С погодой не повезло. Небо походило на остывшую манную кашу, голубовато-серую, зернистую. Какой-то совсем не южный ветер бросался мелкими водяными шариками, от которых по шее и спине ползали противные зябкие мурашки. Уезжала Юлия, зная, что никогда больше сюда не вернётся.
Много лет спустя, уже в нулевые, Юлия Васильевна отдыхала в Италии. Однажды, бродя по улицам в одном из приморских городков, случайно заглянула в спрятавшуюся между двумя большими каменными домами лавочку. На витрине лежали необычные украшения. Одно из них, ожерелье, в центре которого находились ажурные часики, Юлия рассматривала особенно долго. И вдруг вспомнила. Адлер, восьмидесятые… Попытки выяснить у пожилого итальянца, владельца магазинчика, имя мастера, изготовившего украшения, ни к чему не привели. Вопросы на неплохом английском, ломаном итальянском ожидал единственный ответ:
— Non capisco, signora…1
Димитрос и Мария
В отеле два магазинчика для туристов. На втором этаже и на шестом. Здание отеля встроено в гору, поэтому центральный вход в отель — большая каменная площадка, клумбы, пышные кусты гибискуса, усыпанные алыми пятилепестковыми цветами, оливковые деревья с толстыми, сплетёнными из множества изогнутых бугристых прутов стволами, тоже на уровне шестого этажа. На втором этаже торгует Димитрос, а на шестом — Мария. У Димитроса почти всё пляжно-купальное, кроме обязательных сладостей и ликёра из кумквата. Кумкват — это маленький апельсин, на Корфу из этого малыша делают почти всё. Даже духи. Ассортимент Марии более разнообразный — косметика из оливкового масла, украшения… Мария хороша — гладкая шёлковая кожа, смуглая и нежная, без малейшего следа тонального крема, пудры, румян. Жёсткие, буйные колечки тёмно-каштановых волос. Чёрные, живые глаза — в них смеётся греческое солнце… Оно совсем не такое, как у нас, в Сибири. Мария всегда радуется чему-то. Она выросла возле чистейшего моря, здесь стайки разноцветных рыб играют с тобой в догоняшки и выхватывают из рук кусочки хлеба. Воздух хочется попробовать на вкус — в нём смешались острые и свежие морские запахи, аромат цветов, оливковых деревьев…
Димитрос торгует весь день, а Мария — только утром и вечером. Часто вижу, как она идёт на свою вечернюю смену. Тонкая, лёгкая, вокруг летают жёлтые крупные бабочки с необычной, угловатой формой крыльев. Димитрос под стать Марии — высокий смуглый атлет с серебряной серьгой в левом ухе. А у Марии множество серебряных браслетов на руках, серебряные цепочки на шее.
— У нас всё решают семейные кланы,— говорит мне Александра, или, как она просит называть её, Сашá, с ударением на последнем слоге. Саша работает в баре возле бассейна. У неё очень хороший английский — она родилась в Америке, окончила там школу, но вернулась в Грецию.— Если кланы в ссоре, никто не позволит жениться.
На стойке — несколько бокалов с коктейлями, среди которых есть кровавая Мери и Мери девственная — virgin Mary. Девственная Мэри — без алкоголя. Оса пикирует прямо в кровавую Мэри, девственная её почему-то совсем не интересует.
Димитрос время от времени проходит мимо магазинчика Марии. А иногда Мария спускается на второй этаж. Они бросают друг другу небрежное «калимэра» — здравствуйте. И — всё. Но взгляды… Читаю в этих взглядах целую историю, не уступающую по накалу страстей знаменитой веронской.
— Очень уважают здесь адмирала Ушакова,— Вано переехал на Корфу в девяностых из Сухуми, теперь он владелец небольшого ресторана.— Скажете — Ушаков, любой поймёт, любой подскажет, как к памятнику пройти.
Узкие улицы Корфу-тауна, или Керкиры, кафешки, магазинчики. Продают украшения из золота и серебра. Чуть не убедили купить комплект из белого металла — колье и браслет, грубоватые, причудливо изогнутые загогулины. Всего пятнадцать евро. Совсем не дорого. Украшения чем-то похожи на те, что носит Мария, но у Марии — лучше, интереснее. Наверное, подарок Димитроса.
К ужину возвращаюсь на автобусе в отель. Смотрю Morning news — ежедневную красочную брошюру, посвящённую событиям дня. Сегодня после ужина — шоу латиноамериканских танцев на пляже.
Веселье в разгаре, пряные, наглые мелодии… Вижу, как Димитрос танцует с немолодой, упитанной немкой. Ещё несколько танцев — и пара, обнявшись, удаляется. А вот и Мария. Рядом с ней — генеральный менеджер отеля, грек лет шестидесяти, с лицом, похожим на мордочку старого, хитрого хорька.
— Аха-ха-ха! — смеётся Саша, и даже в неярком свете разноцветной иллюминации бара можно увидеть, что зубы у неё удивительно белые,— Дмитрос и Мария, ха-ха-ха! А ты ведь говорила, что придумываешь всякие истории… Конечно, нет. У нас мужчины вообще не женятся до 40–45 лет. А уж Димитрос… У него же тут такие заработки. А Мария, может, и выйдет замуж. За господина Ставропулоса.
Иду вдоль берега, подальше от суматохи и громкой музыки. Вокруг становится совсем темно. И тихо. Только звуки моря.
1. Не понимаю, синьора…