Опубликовано в журнале День и ночь, номер 5, 2017
В унисон с тайной
Обычно «тайные чернила» применяют для того, чтобы сначала скрыть смысл написанного, а затем засветить его нередко превентивное, а то и примитивное значение. Поэт Юрий Годованец выполняет иную сверхзадачу — он применяет «тайные чернила» в намерении передать тайну бытия. И, конечно же, осознаёт высокое напряжение этого намерения:
Какие перегрузки колоссальные!
И вдруг, косноязычью вопреки,
Рой шаровой берёт в одно касание —
И голову, и сердце, и грехи.
И, поскольку в лучших своих проявлениях Годованец работает исключительно с тайной, с годами он обрёл подзабытый вид зрения — дальнозоркость третьего глаза.
Поэт становится своего рода Смотрителем. Понятно, что это слово отсылает к реальной должности, когда (редчайшая биографическая подробность!) автор был смотрителем гробницы Патриарха Никона. Однако и подчёркивает главную составляющую Годованца — смотреть. Смотреть за собранием вещей, событий и отношений. Но в особенности — за проявлением Тайного:
Давал — подсматривать Другому
И сам подсматривал — за Ним.
В стихах Юрия Годованца, как правило, немного слов. А в последнее время, предшествовавшее его шестидесятилетию, он и вовсе умещает мысль и чувство в пределах восьмистишия, а то и четверостишия в попытке пройти узкими вратами «иконного воздействия». Кстати, его юбилейный трёхтомник так и называется — «Немного слов». Но при этом…
Прочитав, к примеру, одну из книг Годованца, дочь всем известного классика Патимат Гамзатова позвонила автору и сказала: «Я поняла, что это большое сложное симфоническое произведение!»
Патимат вольно или невольно выявила ещё одно свойство творений моего друга: их симфонизм. Потому что Юрий Годованец — поэт-оркестр. Конечно, нам хочется, чтобы иногда звучал какой-то один инструмент — скрипка, саксофон, рояль… Но Годованцу, профессионально занимающемуся музейными ценностями, более, чем кому-либо, ведомо:
…когда сама земля взыграла:
о русская культура, мы —
как рама старого рояля,
распотрошённая детьми!
Вот он и призван восстановить-реставрировать в каждом из своих «тесных» стихотворений сразу множество музыкальных инструментов. Звучащих в унисон с Тайной.
Юрий Беликов
Весенние сквозняки
Вдруг зачем-то вспомнил резко —
Сердцем, а не головой:
Так — висела занавеска
На верёвке бельевой;
Колыхались стены улья,
Реагируя на дверь:
Так — вокруг стояли стулья;
Где стоят они теперь?
Можно лишь гадать по птицам
И молиться — на авось…
Но за этим сизым ситцем
Солнце жизни родилось.
* * *
Плещутся на пике,
Сам не знаю, где
Огненные блики —
В розовой воде…
Но спадает пена
Прямо за края:
Гаснет постепенно
Острая струя.
В точку мрак огромный
Сходится и — нет!
Остаётся ровный
Полнокровный свет.
Протокольная запись
Видел я необъятное сонмище,
что вращалось, огромный бутон,
раскрывающий лопасти поприща —
и не спрашивал, чей это сон.
Мне пророчески небо ответило,
тембр молчания трудно забыть:
если это предсказано не было,
то возможно ли этому быть?
Воздыханное эхо
Где-то мчится невидимый поезд
тишины под московской землёй;
о душе не своей беспокоясь,
он в тоннеле питается мглой.
Набирает высокую скорость
или быстро во тьме тормозит;
лишь хватается корпус за корпус
и скрежещет живой керамзит…
Сам попал в основание бездны;
так и мы, бестолковый народ,
попадём в подземельях небесных —
в человеческий водоворот.
Возвращение отшельника
Едет ночь на лимонных колёсах
в колеснице из тысячи солнц.
Я сегодня, наверно, философ,
вижу: всё с красоты началось!
Буквы красные Божьего слова —
книги Библии, космос и мы.
Каждый день повторяется снова
сотворение света и тьмы.
Страх проходит по нервам и венам,
наполняется плоти ушат,
и с ликующим благоговеньем
в сердце певчие струны дрожат.
Встречная трансляция
Тонкая окутала прохлада,
грозовой сгущается режим…
Никуда мы за пределы клада
больше от себя не убежим.
Сумма ожерелий и браслетов,
затаённых бронзовых примет…
И никто не знает, клад ли это
или ранний отвердевший свет.
Лишь недавно распускались почки,
а уже под ключ возведено —
кровь Христова в пишевой цепочке —
огненное главное звено.
Навеянные глаголы
Дух в пространстве движется спонтанно
И во времени — являет милость вдруг.
Что Он хочет — не секрет, а тайна —
На земной заброшенная круг!
Между обретеньем и потерей
Не прошло и пары сущих фраз…
Боже мой, когда же будет первый —
Образ жизни — в следующий раз?
На заданную тему
Бессмертный не имеет виду,
А смертный свой имеет вид…
Я складываю пирамиду
И разбиваю о гранит!
Но иногда, на дне гранита,
Граница новая звенит:
Тьма с именем — не знаменита,
Свет — безымянный — знаменит.
Воскресёнки
Я в своей юдоли тихой
снова будто молодой,
оцарапан облепихой,
розой, сливой и мечтой.
Царством Слова оцарапан,
до корней шипят шипы;
хлопает сердечный клапан
настежь ставнями избы.
Ставка крови стала ставкой,
неподъёмной как валун…
Пусть лежит колун под лавкой
ещё много-много лун.
Субботние заботы
Я долго гнал порожняки —
из бездны в пустоту…
Но было сказано: Не лги! —
про эту и про ту.
Быстрее света дал ответ —
с кем смертные на Ты.
И бездны никакой ведь нет,
как нет и пустоты.
На музейной земле
И опыт пыток есть,
и над застенком — своды,
где в сумраке царит
каштанов майский цвет
и на самих себя
мы ловим сеть свободы,
ведь никаких сетей
тесней свободы нет.
Трудная молитва
Господь, легко Закон тебе вершить,
Возлюбленных созданий не жалея!
А мне не удаётся согрешить,
Знать, каяться в грехах — всё тяжелее…
Души не чая…
Зияет открытая рана,
Распахнута Голубем вновь.
Дана мне и. о. Иордана —
Твоя отворённая кровь!
Дана от звезды до изнанок —
Сиянья зеркальная грань.
Наверно, я ранний подранок,
Наполненный Господом всклянь…
Взрослая считалка
Как мне нравится — как есть,
даже то, чего и нет,
и бесчестие, и честь —
всех возможностей букет!
Жар — оттуда и туда,
сверху вниз и снизу вверх!
Час последнего суда —
входит в двадцать первый век.
Немые письмена
Звал — и эхо прозевал,
слух дождя прошёл — и сухо…
Тишиной залит вокзал!
Позову-ка — я — без звука.
Ангел музы
Брал снимки, разбирал с молитвой,
Курил доверие из рук,
И сердце тишины счастливой
Качало первый ультразвук…
Но, совлекая глаукому,
Сияньем вышним осеним,
Давал — подсматривать Другому
И сам подсматривал — за Ним.
Устное признание
Лишь там есть место
каждому пласту,
ведь только здесь
ядра достанет заступ.
Пустыня — храм,
где Божью полноту
всем сердцем созерцать
ничто не застит.
Дом жизни
Дал утоление
скит для скитальцев,
а не чертог
для вельмож.
Больше — чем было —
на кончиках пальцев —
счастья с собой
не возьмёшь.